***
Мэйсон поднимается на третий этаж дома. Это не так высоко, но даже это расстояние он всегда проходил как на автопилоте спустя столько прожитых лет здесь. Хотя… Не появлялся он тут уже неделю, наверное. Было легче оставаться у друзей, чем приходить в пустую квартиру, где ждал привычный утренний бардак, который так никто и не пришел вечером убрать. Здесь жил Пайнс. Он и его парень, Билл Сайфер. И именно по этой причине в утреннем бардаке он видит столько напоминаний о нем. Носки на полу, брошенный небрежно на тумбочку галстук. Все еще хотелось бы верить, что вот-вот он зайдет, бросит ключи на столик, позовет его и поприветствует невесомым поцелуем. Не страстным, но греющим душу. Потом они вместе пойдут приготовят ужин, примут душ и лягут спать под очередную глупую комедию… Именно такая мысль сама потащила Мэйсона в их общую спальню. Кровать смята, одеяло почти все на его стороне… На тумбочке наручные часы Билла, которые он никогда не забывал. Видимо, то утро было исключением. Стоило только присесть на край, как удержаться не вышло и он улегся на подушку. Она пахнет им… Не его одеколоном, а им, его кожей. Вдыхая аромат, ему всегда казалось, что он вернулся домой. Поэтому, наверное, это чувство никогда не приходило до момента, когда нужно ложиться спать. Эта кровать столько всего видела… Их поцелуи, полные любви, их счастливые глаза, утренние объятия и секс. Пожалуй, кровать была самым любимым местом в доме у Пайнса. Немного повалявшись и отдавшись теплу некогда самого родного места, пришлось подняться. На сердце тяжело, когда ни через минуту, ни через пять, ни через даже десять никто не целует в макушку. Это тепло холод в сердце не согревает… Поднявшись, он следует по утреннему маршруту на неприбранную кухню. Ту самую, где они встречались каждое утро. Пайнсу нравится спать подольше, в то время как его парень вставал на несколько десятков минут раньше, чтобы привести себя в порядок. И находили они друг друга всегда на кухне, когда Сайфер готовил кофе, а шатен просто дарил утренний поцелуй и начинал помогать с завтраком. Да, утренний ритуал… Подойдя к столу, Мэйсон берет кружку с недопитым блондином кофе. Уже холодный, невкусный. Крепкий американо, Пайнс такой не любит. Даже не задумываясь о своих действиях, он касается губами края чашки, в том месте, где его возлюбленный пил напиток. Это заменяет ему утренний поцелуй, которого теперь так не хватает. Ему нужна их прежняя рутина. Только сейчас он понимает, как сильно любил ласки, заботу. Как ему будет не хватать драк едой на этой кухне, как будет не хватать наглых рук, что приставали во время готовки. Ему бы снова хотелось помочь Биллу выбрать нужный цвет галстука на сегодня, а ненужный кинуть куда-то рядом, ведь так просто блондин из дома не уйдет… — Возьми себя в руки, Мэйсон! Не нужно здесь задерживаться. Он вернется позже, все приберет и попробует как-то принять мысль о своем одиночестве. Но не сейчас. Снова вернувшись в комнату, шатен заглядывает в шкаф, выбирая свой лучший официальный костюм. Ведь сегодня важная дата. У них годовщина, между прочим. И Пайнс, как хороший и заботливый молодой человек, помнит об этом. И отпразднует. Он уже забронировал столик в их любимом ресторане, выбрал время незадолго до закрытия, чтобы было как можно меньше глаз. Осталось собраться и в путь. Да, времени еще много, но находиться дома — пытка…***
Он этого и ожидал. В рабочий день, под самое закрытие, никого не было. Только он и какая-то девушка недалеко, которая уже допивала свой коктейль и рассчитывалась с официантом. Когда перед ним на стол поставили блюда, Мэйсон расслабился. Девушке было не до него, официанты сидели в основном в подсобке, а значит и внимания на него никакого. Вздохнув, Пайнс ставит напротив себя фото Билла. Его, счастливо улыбающегося, в повседневной одежде. Такой, каким того будет помнить его партнер. Солнце, самое настоящее солнце в его жизни. — С годовщиной нас, дорогой, — совсем тихо произносит Мэйсон, чокаясь с пустым бокалом из сервиза напротив. — Жаль, что празднуем мы так тихо и скромно в этом году. Ответом ему была тишина. Ну да, кроме него и персонала в ресторане сейчас только фото. А стекло слишком холодное, обжигающее сердце. И эта рамка… Все как-то совсем не подходит солнечному Сайферу… — Спасибо, что был все это время со мной. Ты помог мне пережить многие плохие моменты. И я любил тебя, искреннее. Как свою семью, которой ты и был. Наверное, было тяжело любить такого заучку. Но ты научил меня веселиться. Если бы ты не толкнул меня в бассейн на выпускном, я бы никогда не решился присоединиться. Ты сделал меня живее. Спасибо тебе. Надеюсь, совместно прожитые годы и тебе пошли на пользу. Ты стал менее ленивым, из того что я заметил. И я был рад, что влияю на тебя положительно. Я люблю тебя, Билл. Трогательная речь для рамки. Бездушной рамки с бездушным портретом. Но Пайнс так не считал, с нежностью поправляя изображение. — Я наелся, так что скоро вечер подойдет к концу. Спасибо, что провел его со мной. Я помню, как ты пообещал на глазах у моей матери всегда быть рядом. Спасибо, что сдержал обещание. Я ценю это, милый. Официантка приняла оплату и снова скрылась куда-то. Тарелки не забирали вовсе. Наверное, их унесут, когда Мэйсон покинет заведение. До закрытия 20 минут… — А помнишь, когда мы съезжались, ты спросил есть ли у меня секреты. И я говорил, что нет. Что мой секрет, что кроме тебя я люблю еще и физику. Ты был честен со мной. Ты сказал, что у тебя часто было много использованных салфеток рядом с моими фото. Хотя я до сих пор не знаю где ты их достал. Мэйбл помогла? Ну да, только она и заставляла меня делать хоть какие-то новые снимки. Ты признался, а мне, наверное, стоило перестать уже тогда стесняться своих чувств. И признаться. Об этом знает только моя семья, мой секрет… Знаешь, я очень испугался, когда пришел сюда на наше первое свидание… Тут стоит фортепиано. Всегда стояло. И редко на нем кто играл. И я боялся, что Мэйбл проболталась тебе. Она замечательная сестра, а я боялся, что ты будешь подшучивать. И я был не прав на счет вас двоих тогда… Она никогда не рассказывала моих секретов. По крайней мере важных. А ты любил меня по-настоящему. И если и подшучивал, то не так, как над другими. Ты смеялся нежнее. Сам же потом целовал в извинении. Помогал встать, если я падал. Ты никогда даже не пытался сделать мне больно намеренно. Я этого не понимал, но чувствовал. Всегда, когда мне было плохо, я бежал к тебе, сам того не понимая. Ноги сами несли на порог твоего семейного дома, а потом уже и в нашу квартиру. Я всегда шел к тебе, даже если боялся, что ты будешь ругаться. Потому что ты защищал меня. Мог долго осуждать, но на самом деле всегда был на моей стороне. И не давал в обиду. А я такой дурак, постеснялся рассказать, как в детстве против воли учился играть на фортепиано. И я боялся, что ты привел тогда меня сюда именно для этого. Послушать мою ужасную игру. И потом обязательно мне это припоминать. Но этого не случилось. И за это я тебя тоже люблю. Наверное, это один оз немногих случаев, когда он говорил открыто. Даже в их отношениях Мэйсон часто любил молчать о проблемах. Нет, они о них говорили. Просто иногда так сложно сказать даже любимому человеку, что у тебя на душе… — Мне больно без тебя. Я помню твои слова на первом курсе. Что такого замухрышку никто кроме тебя не полюбит. Что ты мой «последний шанс». Если бы я тогда не понял, что ты шутишь, я бы серьезно отказался праздновать 14 февраля, — приятные воспоминания помогли сглотнуть ком в горле и продолжить. — Да, ты был необычным. И мы были две противоположности. Я постоянно учился, а ты выглядел порой так угрожающе, что я сам пугался. Хотя единственный раз, когда ты меня бил, это подушкой во время ночевки, когда я собирался лечь рано спать. Но я любил тебя. И все еще люблю. И только сейчас я понял, как сильно ты мне дорог. Что без тебя жизнь моя выглядит совсем иначе. Но… Раз я тебя люблю, я должен учитывать твои желания. А ты бы хотел, чтобы я шел дальше. И я решил, какой будет мой следующий шаг. Повернув фото в сторону фортепиано, Пайнс поднимается с места, следуя к инструменту. Проверив звучание и убедившись, что на этом можно что-то сыграть, он усаживается поудобнее. — Думаю, тебе бы хотелось услышать, как я играю. Я еще что-то помню, пальцы помнят. Надеюсь, получится что-то сносное после стольких лет отсутствия практики. Но знай, дорогой, что я бы ни за что не сыграл никому, кроме тебя. Пусть это будет мои подарком на годовщину. Руки скользнули по клавишам. Легко и невесомо Мэйсон начинает перебирать их. Тихий, робкий Мэйсон Пайнс. И он сам не до конца понимал, почему выбрал это произведение. Но он точно знал, зачем сел играть. — Слушая эту композицию, я всегда представлял тебя. Такой же легкий, воздушный, беззаботный. Как будто ты — легкий ветерок над цветочным полем. С тобой всегда было также легко и спокойно. Поэтому я все еще уверен, что это о тебе. Осталось только поменять «девушку» на «парня». И тогда я поверю окончательно, что эта мелодия о тебе. Он не останавливался. Не останавливался ни на секунду. Вкладывал всего себя в игру. Пальцы довольно легко перебирали клавиши, но руки слегка дрожали, действия были немного робкими. Шатен так боялся испортить все своим волнением, но и расслабиться не выходило. Пайнс верил, искренне верил, что Билл его слышит сейчас. И хочет, чтобы тот понял его чувства, которые он так старательно вкладывает в этот «подарок». Но когда низкая тональность переходила в среднюю, его пальцы становились увереннее, дрожь отступала. И сердце начинало продолжать мелодию за инструмент, соединяясь в единую песню влюбленного. Стало легче. Это же его любимый «треугольник». Наверняка ему понравилось бы, даже если бы это было совершенно ужасно. Даже если бы до этого он не учился играть вовсе. Удивленные официанты выглядывают в зал, музыка подходит к концу, пока не звучат последние ноты. — Я люблю тебя, Билл. И я готов отпустить тебя…