Из бездны взываю

Мрачно и страшно. Стылый ветер, слишком холодный и мерзкий для этого времени года, задувает в плохо закрытое окно. Пустые бутылки валяются на полу, со звоном перекатываясь всякий раз, как Арнольд Арамона натыкается на них в темноте. Сколько вина он выпил с тех пор, как уехала постылая супруга?.. Неважно. Да только всех винных запасов Лаик не хватит, чтобы залить его отчаяние: от мысли, что случилось непоправимое, его выворачивает наизнанку. Что единственный в мире человек, который был ему небезразличен, теперь для него потерян. Может, навсегда. Никогда и ничего не было у них просто. Но они познали и прошли все. Противостояние на грани возможного— как у двух разъяренных кошаков, готовых друг другу в горло вцепиться. Ночные слова, то тревожные, то лживые, то пьяные, то благочестивые – и всегда сплетенные в причудливую вязь. Исповеди за чашечкой шадди: ради Германа он даже соглашался пить эту морисскую дрянь, вкуса и прелести которой так и не почувствовал — хорошо, чашки были небольшие. Объяснения, увещевания, обещания. И жаркие ночи… которые, говоря начистоту, стоили всего остального. Главное — они друг у друга были. И все же… Герману не стоило поступать так. Какой бы бурной ссорой ни закончился этот сезон обучения в Лаик, как бы капитан ни сорвался в тот вечер на упрямого клирика, он любил Германа — уж как умел, так и любил. И Герман это знал. Вот дернул его Леворукий спровадить унаров в Старую Галерею… Кому она вообще нужна, что там может быть такого, из-за чего стоит перечеркивать вообще все, что у них было? Герман твердил о какой-то мистической чуши, о «немертвых» мертвецах, которые обращают людей в себе подобных... Он говорил, древнее зло на свободу вышло. Книг своих заумных начитался, вот и полез в голову всякий бред. Знал бы, что из-за этой галереи все пойдет коту под хвост, — заколотил бы двери, навесил амбарный замок, а ключ выбросил с ближайшего моста. Не стоила она того, чтобы терять единственного во всем мире человека, имевшего для него цену.  Точнее — не имевшего цены. Это случилось в ночь Святого Фабиана, а наутро… Герман даже не явился на церемонию: должно быть, умчался по кардинальским делам сразу, как только рассвело, а прощаться — зачем, к чему?.. А сейчас Арамоне ничего не оставалось, кроме как пить в одиночестве, глуша вином тоску по утраченному. А ветер шумит. Точно вторит горю капитана, которое тот так и не смог принять… Ветер шумит, словно откуда-то из бездны, из небытия. Продувает до костей — за окном конец весны, а чувство такое, как будто все тело превратилось в кусок льда. Свечи в комнате давно погасли, ну и плевать.  Надо окно закрыть... Арамона медленно и равнодушно плетется к окну. Пустые бутылки звенят, стуча друг о друга. Как же холодно, закатные твари… ...Он смотрит на Арнольда из зияющей черноты. Странно смотрит. Луна не светит, но кажется, что его бледное лицо словно выступает из тьмы. Как он здесь оказался? Арамона никогда не говорил Герману, где живет: не хотел их встречи с Луизой. Еще прознает, мерзавка, кто они друг для друга, — сплетни на всю улицу. Еще и Германа в это запутает. А может, у него уже пьяный бред начинается? Да нет же, это точно он. Его Герман. — Герман, — окно распахнуто настежь. — Как ты нашел меня? — Открой, ты нужен мне, — его голос. Ни с чем не спутаешь. — Надо ехать, приказ кардинала. Ты натворил глупостей — тебе и разгребать! Арамона бежит к двери, распахивает перед ночным гостем. Герман словно медлит, не решаясь переступить порог. Капитан подходит к нему, обнимает так, как, казалось, не обнимал никогда, и, прижавшись к его лицу, ищет губами его шею. Когда-то на этом месте остался багровый след поцелуя, и Герман был недоволен: не спрячешь, воротником не закроешь, а волосы слишком короткие. Наверное, зажил уже… Он касается губами непривычно холодной кожи — Герман, что с тобой? Ты ли это? Куда делся твой запах, твой вкус… Герман, кажется, ничего не ощущает — капитан тем более. Что же происходит? — Холодно очень, — негромко, как-то отстраненно. И голос холодный. Словно чужой. — Входи, отогрейся. Потом все расскажешь… Их руки соприкасаются, пальцы сплетены, и сейчас Арнольд чувствует, будто неведомая сила тянет его в бездну, в небытие. Черная зияющая бездна глаз завораживает и тянет, как омут. Герман мрачен и холоден, но он здесь, рядом, они снова вместе. Надолго ли?.. Пусть остается, пока Луиза не вернется, эта ночь и половина дня принадлежит им безраздельно… А впрочем, какая Луиза? Они уйдут отсюда. Уйдут вместе. Хоть к кардиналу, хоть к Леворукому… Хоть в Закат. В Закат... Кровь стынет. Бездна, тьма и холод все теснее смыкаются вокруг них. Тяжелые темные волны… Арнольд только успевает подумать, что, похоже, это конец. Или — новое начало.