Картинки с выставки

      Первое, что я увидел, выйдя из флигеля, был Франк с лопатой в руках, одетый в комбинезон на лямках и клетчатую сорочку. В этом экзотическом наряде он смахивал на американского фермера. Я так пялился на него, что не сразу заметил перемены в ландшафтном дизайне: во дворе между кофейней и нашим флигелем красовался открытый бассейн. Большой, хоть дели его на дорожки и устраивай соревнования. Голубая плитка устилала дно и бортики. В воде, как желток в яичнице, плавало отражение солнца.       Франк высаживал в бочки, стоящие по углам бассейна, маленькие деревца с круглыми кронами. Увидев меня, он стащил ярко-жёлтые перчатки и приветственно помахал рукой.       — Ты это почему сам-то делаешь, Франк? — поинтересовался я.       — А чего ты хотел? Тут, знаешь ли, больше ничего само собой не делается. Прошли те времена, когда встаёшь утром – а за ночь новая улица появилась. Теперь ко всему руки прикладывать надо.       — Так ты что, и копал сам?!       — Ну, до этого ещё не дошло. Нанимал рабочих из фермеров, что привозят продукты на рынок. А что, по-моему, неплохо получилось. Кофе пить будешь?       — Ещё как. И не единожды.       Мы вошли в пустую кофейню, Франк тут же загремел посудой у плиты. Усаживаясь на высокий барный стул, я спросил:       — А Триша где?       — Триша на время отпросилась. Посещает мастер-класс у Алисы, учится составлять букеты по какой-то особой методике.       Франк поставил передо мной большую белую чашку с кофе. Сверху был тёртый шоколад и сбитые сливки. Целый завтрак! Я слизал жирные сладкие сливки, благо Шурфа, который обычно тырит их из моей чашки, не было. Кстати, где он?       Вчера я едва добрёл до «Кофейной гущи». Дюжину дней назад в Ехо появился неуместно активный сновидец. Он произносил пламенные речи на Площади Побед Гурига Седьмого, призывая к свержению монархии и установлению демократического способа правления. Джуффин сразу же связался с Его Величеством. Гуриг Восьмой был в восторге. Он клятвенно пообещал, что если народ поддержит пламенного революционера, он с огромным удовольствием пойдёт навстречу воле демоса. Так что пропаганда продолжалась до тех пор, пока этот самый демос не пресытился новым развлечением. Сторонников в Ехо у самозваного Робеспьера так и не нашлось, несмотря на то что он был достаточно убедителен.       В конце концов на трибуна революции пала тень разгневанной толпы. Мы с Нумминорихом, присутствовавшие на площади и вяло прислушивавшиеся к призывным речам, вынуждены были его спасать. Сам он, несмотря на нешуточный испуг, так и не проснулся. Неизвестно, получилось ли бы у столичных жителей как-то добраться до спящего оратора и нанести ему ощутимые увечья, но на всякий случай мы препроводили демократа в его родной Мир, оказавшийся до такой степени стабильным, спокойным и буржуазным, что его пламенные порывы стали нам вполне понятны и даже вызвали некоторое сочувствие. Однако внушение ему всё же пришлось сделать.       Я хотел было сразу пойти домой, но Нумминорих стал настойчиво приглашать меня к себе на ужин. Якобы Фило со вчерашнего дня умоляет отца привести сэра Макса, поскольку у него ко мне важное и неотложное дело. Это было что-то новенькое. Буйный отпрыск сэра Куты питал слабость к Мелифаро, они дружили почти на равных. Во всяком случае, со стороны это выглядело именно так. Но я его до сих пор опасался, памятуя о нашей первой встрече. Что от меня понадобилось Фило, даже представлять не хотелось. Но Нумминорих был так настойчив, что я не решился его огорчать и поплёлся к амобилеру.       Весь ужин Фило вёл себя, как ангел, а потом заговорщически поманил меня в сад. Оказалось, чудо-ребёнок слышал от отца рассказы о пассионарном сновидце и сильно впечатлился. К тому же Нумминорих имел неосторожность воспроизвести при нём мои рассуждения о баррикадах. Теперь Фило желал безотлагательно узнать, как их сооружать, а заодно и как проводить баррикадные бои. Вышедший за нами вслед встревоженный Нумминорих проявил неосмотрительное любопытство. Сначала я пытался отделаться общими фразами, потом увлёкся. Мы все увлеклись. В том числе Хенна и Нита, увидевшие нас в окно.       Знамя я сделал сам, уже в сумерках вручил его Хенне, отправил её на верхушку нашего громадного сооружения и объяснил, как должна выглядеть Свобода, ведущая народ. Охваченная революционным порывом добропорядочная мать семейства остановилась только под изумлённым взглядом мужа. Пришлось ограничиться пляской под карманьолу. https://upload.wikimedia.org/wikipedia/commons/thumb/2/27/0_La_Libert%C3%A9_guidant_le_peuple_-_Eug%C3%A8ne_Delacroix.JPG/800px-0_La_Libert%C3%A9_guidant_le_peuple_-_Eug%C3%A8ne_Delacroix.JPG       Короче, я умотался так, что ночевать в сплочённом революционной идеей семействе Кута благоразумно не остался. Я подумал, что завтра точно не встану раньше полудня, а на работу мне надо с утра, так как Джуффин несколько раз повторил, что я ему там зачем-то припёкся именно ни свет, ни заря. Поборов искушение свалиться в гостевой спальне прямо сейчас, я распрощался с товарищами по борьбе и шагнул в Шамхум. Заглянул в «Кофейную гущу», промычал приветствие, знаками показал, что пошёл падать на постель во флигеле и уснул, даже не успев ощутить под собой матрас. Ночью сквозь сон я почувствовал, что рядом ложится Шурф. Он не стал меня будить, только немножко посмотрел, как я сплю, и вытянулся рядом. Когда я проснулся, его уже не было.       Я вопросительно поглядел на Франка.       — Сэр Шурф ушёл рано утром, но обещал вернуться после полудня. Я думаю, временные потоки он согласует.       Это можно не сомневаться. Шурф – он такой.       — Франк, а в этом бассейне можно купаться?       — Разумеется! — Франк удивлённо посмотрел на меня. — А для чего же его делали? Купайся, конечно. Кстати, там чудесная вода, мягкая и свежая.       Я сполз со стула и опрометью кинулся во двор. Так, Триши нет, можно не стесняться.       Вода оказалась действительно необычайно мягкой. Такое впечатление, что тебя ласково гладят, почти невесомо касаясь кожи. Так иногда делает Шурф, когда хочет завести и подразнить меня. А если нырнуть с открытыми глазами, то зрелище какое-то фантастическое: солнечные зайчики на коже сплетаются в причудливые узоры, и оторваться от этого невозможно. Я вдруг подумал, что Шурфу было бы приятно видеть меня под водой, всего покрытого этими световыми бликами. Наверняка он внёс бы некоторую пикантность в их расположение. Представив голого Шурфа с солнечными стрелами на животе, я поспешно вынырнул.       Синий цвет неба над Шамхумом продолжался в воде, в плитке на дне, в мокрых бортиках. Я лёг на спину посередине бассейна и погрузился в синеву. Вода была действительно мягкая, как глицерин, и пахла озоновой свежестью. Я пошевелил ногами. Волны, отразившись от бортиков бассейна, слабо, едва ощутимо качнули меня и затихли. Я захотел ещё поплескаться и поднял было руку, но остановился. Чёткий абрис на фоне неба был настолько лаконичным, что я невольно залюбовался на собственную конечность.       Помнится, в «Книге Огненных Страниц» было написано, что Джуффин целый год потратил на создание моих рук. Ну, если верить всему, что там написано… А вообще с чего бы шефу так стараться? Какая ему разница? Хотя и Шурф во время игр иногда говорил, что не видел ничего прекраснее моих рук. Правда, влюблённому в таких делах верить тоже не следует. Красота в глазах смотрящего. Но ведь и впрямь красиво… Тут до меня, наконец, дошёл весь комизм ситуации. Смеяться было лень, и я просто опустил руку.       В воде стало немного прохладно, пришлось выбираться на бортик. Солнце сразу же облило мокрую кожу, я весь покрылся мурашками, но это было так приятно, что о прикосновениях ткани к телу не хотелось и думать, они были бы слишком грубыми по сравнению с солнечными лучами.       Бассейн окружали широкие перила. Я провёл ладонями по гладкой мраморной поверхности. Рукам стало горячо и щекотно. Я взгромоздился на перила и вытянулся на животе, положив голову на согнутые перед собой руки. Деревья по углам бассейна приятно пахли, солнце пригревало спину, бёдра и направленную к небу задницу. Я не заметил, как задремал. https://i.imgur.com/FE85DXc.jpg              Проснулся я от прикосновения знакомых рук: Шурф опускал меня в шезлонг, которого здесь раньше точно не было. Я, не открывая глаз, медленно поднял руки и обхватил его за шею. Под ладонями ощутился гладкий шёлк мантии и крепкие мышцы под ним.       — Мне так неудобно стоять, а вдвоём мы на шезлонге не поместимся, так что отпусти, пожалуйста. Как мне ни жаль.       Судя по голосу, Шурф улыбался. Я сначала спросил:       — Ты зачем меня взял? — а потом уже открыл глаза. Шурф склонялся надо мной, закрывая солнце, и действительно улыбался. Вместо того, чтобы отпустить, я притянул его к себе. Он поцеловал меня, куда пришлось – в подбородок, слегка прикусил кожу и невнятно выговорил:       — Ты уснул на перилах и мог свалиться во сне. К тому же спать на солнцепёке не следует. Но самое главное – я увидел в окно, как ты лежишь, абсолютно весь освещённый солнцем, и линии твоего тела были такими… что я не мог оставаться в бездействии.       Я расцепил руки. Шурф мягко выпрямился, не отрывая от меня глаз. Я вспомнил свои мысли о собственных руках и спросил:       — И какими они были, эти самые линии?       — Совершенными, — серьёзно ответил уже не улыбающийся Шурф.       Я посмотрел на него снизу и, не успев подумать, сразу сказал вслух:       — А вот я даже не знаю, какой ты, потому что слишком сильно тебя люблю. Наверное, красивый, но утверждать не могу. Объективности нету.       — Хочешь убедиться? — без улыбки спросил Шурф.       — Конечно.       Он расстегнул фибулу, и бело-голубой шёлк мягко и бесшумно стёк к его ногам. Вот как он делает всё настолько эротично? Он же просто расцепил застёжку, а у мантии получилось само, и получилось так, что я смог только судорожно сглотнуть, провожая её глазами. Я вроде бы даже возбуждения не почувствовал, но на несколько секунд вокруг перестало существовать всё, кроме этих текучих волн шёлка.       Скабу он снял обыкновенно: через голову. И стал передо мной, как лист перед травой, красуясь и давая мне возможность им восхищаться. Дааа, оно и было чем! Конечно, голого Шурфа я видел не в первый раз. И не в десятый. Но чтобы он вот так стоял весь залитый солнцем и позволял собой любоваться… К тому же, судя по всему, других намерений у него пока не было. Спокойный и самодостаточный Шурф.       Я неподвижно смотрел на него. Он был красив. Античным канонам тело Шурфа точно не соответствовало, для них фигура была слишком вытянута вверх, но от этого только выигрывала. Общая гармония не нарушалась, но добавлялось изящество, которого напрочь лишены античные статуи. Почему-то я не мог оторвать взгляд от его плеч. Линия шеи продолжалась, переходя в их широкий разворот, и закруглялась, как будто нанесённая единым росчерком, не отрывая пера. И этот росчерк был сделан настоящим мастером. В древнегреческих легендах о великих живописцах говорится, что они узнавали друг друга по одной линии, оставленной углем на стене. Шурф весь с головы до ног был очерчен именно такой линией – живой, дышащей и одушевлённой.       Когда мы были с Шурфом в постели, я впивался поцелуями в его шею и плечи, кусал их и царапал, но сейчас у меня даже тени фривольных мыслей не появилось. Я смотрел и трепетал, как пишется в жеманных романах. Но я именно трепетал, потому что в такой красоте было что-то грозное. Не в ширине и силе плеч, а именно в самой красоте линий и объёмов. Эти совершенные линии звучали, как музыка, они придавливали меня к неощущаемому мной шезлонгу, размазывали по его поверхности, они довлели надо мной, лишая возможности дышать.       Мня себя великим эстетом, в пустопорожних кухонных спорах моего прежнего Мира я с пеной у рта доказывал, что красота не имеет никакой цели и смысла, кроме самой себя. Что я тогда знал о красоте! И уж тем более о её самодостаточности.       Это называлось – ни убавить, ни прибавить. Совершенство. Я мог бы сказать, что именно красиво в теле Шурфа: длинные стройные ноги, разящий наповал торс, закруглённость мизинца на ноге, крепкие ягодицы, гибкие сильные колени. Но всё вместе было – сама красота в её неодолимости. Он не двигался, но мне, не дышащему, казалось, что на меня надвигается грозная музыка «Танца рыцарей».       Дотронуться до Шурфа сейчас я бы не посмел. Решимости хватило только на то, чтобы поднять глаза на его лицо. Я не встретился с ним взглядом, потому что он смотрел куда-то на мои ноги, медленно поднимаясь и скользя взглядом по телу. Что он видел и что он чувствовал? Хотел ли он меня, обнажённого и распростёртого перед ним на нагретом солнцем шезлонге? Если и хотел, то внешне его желание никак не проявлялось. Он только смотрел, и я заметил, что он тоже почти не дышит.       Я сбросил с себя оцепенение, слегка приподнялся, а потом встал. Не знаю, долго ли мы стояли друг перед другом, не отводя глаз. Действительно не знаю: может, несколько секунд, а может, дюжину минут. Потом Шурф, ни слова не говоря и не улыбаясь, кивнул на бассейн.       Его тело под водой было совсем другим: гибким и змеящимся, покрытым пузырьками воздуха и солнечными пятнами. Я видел и себя, длинного и бликующего. Он смеялся и плавал вокруг, не прикасаясь ко мне, повторяя мои движения, как в зеркале, подныривая под меня и вытягиваясь в воде во всю свою немалую длину, как будто превращаясь в мягкую упругую линию, прорезающую прозрачную водную толщу. Мы словно танцевали странный импровизированный танец, пытаясь в движениях вытолкнуть из себя то, что только что было с нами там, под солнцем. Не знаю, был ли я ещё когда так полон счастьем. https://i.imgur.com/ftm3aVZ.png       Шурф первый услышал голос Триши и опасливо занырнул в бассейн с головой. Потом острожно дотянулся до лежащей у бортика мантии, надел её прямо в бассейне, вышел и кинул мне скабу.       В кофейню мы вошли чинно-благородно, держась друг от друга на пионерском расстоянии. Предосторожности наши, впрочем, оказались излишними: Триша была на кухне, а там окон в сторону бассейна не было.       Мы ели горячий рыбный суп, и блины со сливками, и ягодный танг, а потом пили чай на веранде, курили и слушали откуда-то издалека доносящуюся музыку. Сумерки сгущались, мы молча смотрели на вспыхивающие красные огоньки сигарет, и было нам счастье. А когда мы с Шурфом прошли по мокрой от вечерней росы траве во флигель, он сразу же всем телом прижал меня к стене и сказал только:       — Ну вот теперь-то уж…       Не знаю точно, что он имел в виду. Больше он ничего не говорил.