* * *
слишком близко. живот болезненно скручивает, а тело предательски бросает в жар. пиро? это точно не дилюк. по крайней мере, не нынешний. легкая вспышка разгорающегося пламени — он светил ярче и ярче с каждым годом, который кэйа проводил с ним бок о бок. медленно превращался в неуправляемый жар, в любую минуту готовый сжечь мир дотла. и будто разом потух после смерти отца. разве может обладатель пиро стихии быть непреклонно холодным, как каменная стена? совершенно понятно, что нет. почему тогда кэйе жарко, как перед костром? доли секунды оказывается более чем достаточно. дилюк берет полупустой стакан, разворачивается и несет его за стойку; на белом лице не вздрагивает ни единый мускул. стоит отдать ему должное. из легких кэйи будто выкачали весь воздух. было ясно, как день — когда перебираешь с алкоголем, здравый смысл покидает тело. когда перебираешь с алкоголем в компании человека, от которого едет крыша — наступает отчаяние. особенно когда вы совсем не те, что прежде. миллиметры и секунды — в километры и тысячи лет, проведенных порознь; почернели и растворились, обнажая глубокую трещину под ногами кэйи. все глубже и глубже — в отчаянной попытке не рухнуть схватиться не за что; находясь в одном помещении — не дотронуться; разговаривая — не понимать и не видеть. кэйа будто бьется о стену раз за разом, в бешеной ярости сарказма и колкостей. «посмотри на меня!» — разве не так выглядит отчаяние? он повыдергивал бы все до единого красные волосы, если бы не был гипнотизируем ими. если бы так не хотел провести по ним пальцами. красный. цвет страсти и ярости. надо было отшутиться — возмутиться, ловко выйдя из положения, выхватить ненавистный стакан; показать, что ему плевать — на дилюка, его нотации, на себя и на то, что будет с ним завтра утром. на все-все в этой жизни и больше всего на дилюка. секунды идут. кэйа боится, что бешеный грохот сердца отчетливо слышит не только он. жизнь внезапно оказывается слишком короткой. от сумасшедшей мысли, внезапной вспышкой озарившей сознание, кэйа чуть не упал. а не плевать ли? хуже, чем есть, все равно уже не будет. его тошнит от одиночного пьянства; выворачивает от вечной веселости и глупой конструкции, в которую он превратился — детали не подходили друг другу. броня надевалась шипами внутрь. какой тогда в ней смысл? купить бутылку вина и билет в лотерею на последние деньги. броситься в пропасть с обрыва, упасть и разбиться — пусть дилюк видит, как ему плевать! с ним ничего не может случиться, ведь самое худшее произошло тысячу лет назад. все или ничего. неосторожным движением кэйа встает; от резкого подъема в глазах чуть темнеет, а голова кружится сильнее. мир плывет. покачивающейся походкой он направляется к дилюку.* * *
слишком близко. кэйа останавливается всего в какой-нибудь паре сантиметров. надо сохранять самообладание. от него несет «полуденной смертью», болью и отчаянием. невыносимо. дилюк слегка морщится. — два шага назад, будь добр. кэйа покорно отступает. дилюк нахмуривается. что-то определенно не так. пьяный кэйа — шумный кэйа; алкоголь берет его медленно, постепенно увеличивая степень веселости и заносчивости. очень пьяный кэйа — тысяча проблем и, с вероятностью процентов в сто, дебош в «доле ангелов». ни в одном из вариантов не было молчаливой покорности. только глупые выходки. вид пьяного кэйи выводил дилюка из себя. не только потому, что пах возможными убытками, стебом и приставаниями — но и потому, что рисовал безысходность. одного взгляда на него было достаточно, чтобы усомниться, что в мире все в порядке. рушить хрупкую устойчивость дилюк не хотел — оставалось развернуться и уйти, плюнув на сохранность таверны и этот чертов вечер. раздражение закипает в крови. смутная тревога удерживает дилюка на месте. полутемное помещение мерцает слабыми огоньками. уже вот-вот закрытие, и вокруг ни души — только эта странная парочка неподвижно стоит на месте. ближайшие друзья в прошлом и несовместимые противоположности в настоящем. сплетение льда и пламени, готовых уничтожить друг друга одним касанием. — люк… сердце пропускает удар. — почему ты называешь меня так? детская кличка. больше не «мастер» — будто между вчера и сегодня не лежали никакие годы. кэйа сверлит взглядом стену совсем рядом с лицом дилюка. и вдруг вспыхивает. — да потому что меня бесит эта чертова приставка «ди», знаешь ли! двойственность. чертова двойственность во всем — она должна была быть «днем» в твоем «рассвете», а что получилось? дилюк недоуменно смотрит на кэйю. — рассвет? — рассвет, твое чертово имя! не знаю — не помню, кто из твоих родителей это выдумал, — но они точно не промахнулись. знакомство с тобой — как дурацкий маяк в моей жизни — всем ясно, я должен был погибнуть в том урагане. просто обязан был! полная тьма — хоть глаз выколи, пронзающий до косточек ветер — вот моя родина. все было бы в тысячу, в миллион раз проще, если бы не «рассвет» — не винокурня, не мастер крепус, не ты и твои идиотские красные волосы — почти светятся! мне не нужно было бы стоять сейчас здесь и гадать, кто я и почему оказался жив; почему я такой и почему разрываюсь на части. я был бы мертв! он виноват. сердце разрывает на части — упасть и погрязнуть в кровавых ошметках; закашляться и потерять доступ к воздуху. навсегда. ничего не изменится. он виноват. кэйа чуть не плачет. голос то и дело срывается, переходя на дрожащий хрип; лицо дилюка не выражает ни одной эмоции. только складка между бровями становится резче. пьяный бред. мало ли таких выслушиваешь в таверне. — а потом появляешься ты. я смотрю на тебя и мне кажется, красивее человека я в жизни не видел. нам всего по семь лет! я не уверен даже, что знал, что такое красота. такое тонкое, точеное лицо с бледной кожей — кажется, вот-вот рассыпешься. непослушные вихры огненных волос и глаза — маленькая вспышка в лесу. самое удивительное. мне хотелось смотреть и смотреть в них — отец посчитал бы это странным, не меньше, — но я все равно смотрел. пусть делает, что хочет. мне все равно. кэйа отрывает взгляд от стены и смотрит на дилюка. — я не знаю, был ли когда-то я счастлив больше, чем в эти дни. находиться рядом с тобой — и больше ничего! слушать тебя, смотреть на тебя, делить с тобой стол и кров и называться братьями — кажется, самое близкое, что можно только придумать для неродных людей. не прикрытый повязкой глаз чуть прищуривается, будто от боли. воздух потрескивает от напряжения. дилюк готов к удару. — разве у тебя не так?! — кэйа сжимает кулаки и окончательно срывается на крик; от лица дилюка разом отливает кровь. — разве ты ни разу не видел во мне того, с кем жил под одной крышей? разве ни разу не хотел вернуть прошлое?! отвечай! шаг вперед. еще один шаг — и отступать будет некуда. кэйа оказывается совсем близко; дилюк слышит его сбивчивое дыхание. запах проспиртованной полыни врывается в легкие и снова окутывает его резким вихрем, но теперь это совсем не важно. это, кажется, меньшая из проблем. — я знаю, что я тот еще придурок! и что меня не было рядом, когда я был нужен, — кэйа заводится с новой силой, и, кажется, еще секунда — он разобьет себе голову. — я знаю, что ты не простил; что не веришь ни одному моему слову; что презираешь того, кем я стал! думаешь, я не делаю с собой того же?! думаешь, я могу простить себе это?! — единственный глаз сверкает яростью. — не могу, люк, черт возьми, не могу! и твою физиономию из головы выкинуть — тоже. я будто бьюсь о каменную стену — снова и снова; пытаюсь увидеть в тебе хоть каплю того пламени, что видел раньше — и вижу только бесконечную, холодную злость за чертовой вежливостью! считаешь, это не жестоко? по отношению к тому, кто жизнь готов за тебя отдать? будь у меня их тысяча — все за тебя! за твое теперь мертвецки холодное, но красивое, черт возьми, лицо! за волосы, которые так хочется потрогать, за глаза, в которых хочется теряться, за губы, которые хочется целовать… за все, черт его дери! думаешь, не умру? думаешь… осекается и замирает на полуслове. кажется, поэзия была лишней.* * *
никогда еще тишина не была такой громкой. кэйа почти не дышит. сбивчивая хмельная тирада, вырвавшаяся из него обжигающей снежной лавиной, поглотила все вокруг и отступила, завалив помещение до самых окон. он застрял. влип по самые уши. дилюк смотрит на него широко распахнутыми глазами. как будто чудище увидел, честное слово. проходит минута. две. три. несколько лет. кэйа решает идти до конца. — люк… — поднять глаза сложнее, чем в одиночку держать оборону мондштадта. просто невозможно. — ты мне скажи, раз и навсегда. мне уйти? нет ответа. и снова — тысячу лет спустя — ответа нет. вот и все. по крайней мере, это было смело. не каждый отдаст свой собственный меч, чтобы его приставили к горлу. десятки и сотни поднимутся на крышу, но лишь единицы решатся полететь вниз. капитан кавалерии ордо фавониус вновь отличился. мрачное торжество прерывается жаром. невыносимым. мир вокруг разом обрушивается — одиночными балками падает крыша, исчезает стойка из темного дерева. в языках пламени лопаются бокалы, стаканы, трещат кружки и плавятся свечи. горит «доля ангелов». горит мертвецки холодное, но красивое, черт возьми, лицо; горят волосы, которые так хочется потрогать, глаза, в которых хочется теряться. горят губы, которые хочется целовать. горит весь дилюк. горит кэйа, сжатый в его руках. ни души. в неистовом жаре лед тает, и кэйа ломается. слезы рвутся наружу, и он позволяет им — заливать лицо, всю одежду и расшитую жилетку дилюка. повезло, что он не в костюме. но пожар кэйа, конечно, не потушит. чуть поднимает голову и сквозь мутную пелену смотрит на дилюка. не разобрать, что он чувствует, но горячее сердце колотится под пальцами кэйи, и он решает сделать последнюю глупость. по крайней мере, за этот вечер. дотрагивается до щеки брата и тянется к его губам.* * *
чертов кэйа. чертов бесячий кэйа. невыносимо красив. невыносимо отчаян. его хотелось прибить гвоздями к дощечке и сохранить, как редкую бабочку; его было сложно поймать. удержать — почти невозможно. дилюк держал. сердце сводило ужасом и восторгом; болью и чем-то еще. ноющей тоской? почему? его лицо — слишком близко. тут, кажется, слишком много «слишком», но по-другому не скажешь. дилюк — один против всех сил притяжения вселенной. — не могу. взгляд кэйи бьет в самое сердце, мишень номиналом сто баллов. нокаут. сильнее сжать в руках дрожащие плечи. притянуть к себе и зарыться лицом в зеленую синеву. стерпеть резкий запах и спрятать собственные глаза. плохое утешение, да? что поделать. — кэйа, ты пьян. плохой выбор слов. чертовски плохой. — прости меня, кэйа… я не могу. кэйа, кажется, больше не дышит. — я не хочу жалеть. и не позволю жалеть тебе. — дилюк касается синих волос и осторожно поглаживает ткнувшуюся ему в плечо голову. — пойдем, поспишь у меня. а завтра поговорим. как же хочется отдать ему весь мир. кэйа покорно сдается и рассыпается в его объятиях. он слабый и страшно сильный; он позволяет себе сдернуть повязку, подаренную сложным прошлым. никак не дедом-пиратом. он оставляет все воле случая и позволяет дилюку еще раз обойти свою защиту. главное, он больше не один.