Эльвинг и ее дети

Не женщина, змея ты, хуже змей… Еврипид

Под высоким расписным потолком среди массивных колонн и источающих сладковатый дым медных курильниц метался оглушительный хохот. Хохотала молодая женщина. Ее темная, красиво убранная голова запрокинулась к резной спинке трона, большие подведенные глаза закатились под веки, распахнутый черный рот перечертили натянутые зубами подрагивающие нитки слюны. Наблюдающий за этим жутким приступом веселья Талион оторопело замер, скрючившись в неловкой позе – рана на боку сильно кровоточила, и ее приходилось зажимать обеими руками. Мгновением раньше он влетел сюда с известием, что воины сыновей Феанора прорвались в нижние переходы дворца и что королеве с детьми следует немедленно уходить. Но большой зал, скудно освещенный пылающим в чанах маслом, встретил его дымным полумраком и гулкой пустотой. И только впереди на высоком троне под защитой распростершей руки статуи Ульмо в сиянии Звездного Камня восседала сама Эльвинг. То, как она встретила слова Талиона, заставило его содрогнуться от ужаса. Ему тотчас вспомнился этот зал двумя днями ранее. Те же дымные струйки над курильницами, тот же рассеянный свет из отверстия в крыше, та же сияющая фигура королевы. Только тогда здесь было не протолкнуться от множества эльфов и людей, а у подножия трона, застыла другая, темная фигура. Один из голодрим, посланник сыновей Феанора. В тот день Эльвинг тоже смеялась. Таков был ее ответ на переданные слова однорукого Маэдроса – он просил вернуть Камень и не допустить нового кровопролития. – Отдать Сильмарилл? – проговорила королева своим глубоким грудным голосом. Ее веселье разом унялось, и беленое лицо в обрамлении черных, перевитых золотом кос, сделалось хищным: – Не раньше, чем я напою его вашей кровью. С этими словами она поднялась и в сопровождении безмолвных дев вышла прочь. Солнце на небосклоне не успело шелохнуться, когда над городскими воротами подняли на пике голову посланника. Сейчас хохот оборвался так же резко, как и в тот раз. – Спасаться? Ты предлагаешь мне спасаться, не отомстив? – из глубины зала спросила Эльвинг, и эхо послушно умножило ее слова. Талион снова вздрогнул. Густо подведенные глаза королевы смотрели пристально и зло, и ему захотелось убраться подальше из серебряно-дымного, сладко пахнущего чертога. Убраться куда угодно. Хотя бы и в залитые кровью нижние переходы. – Но дети, моя госпожа… – через силу хрипло проговорил он. – Дети? – Эльвинг изогнула нарисованные брови и, разжав стиснутые на подлокотниках пальцы, повелительно взмахнула рукой, – дети! Талион только теперь заметил, что за массивным троном в тени огромной статуи жмутся две худенькие фигурки. Повинуясь призыву матери и держась за руки, принцы несмело выступили вперед, и свет Сильмариллов упал на их бледные личики. – Дети, вы помните свой долг? – снова прозвучал повелительный голос, и мальчики вразнобой кивнули. Но королева нахмурилась, и тогда Талион увидел, как дети поспешно шевельнули губами. Слов он не разобрал: у него все сильнее кружилась голова. – Видишь, воин, принцы готовы защищать свою мать и королеву до конца. А в награду владыка Ульмо защитит их самих, – раздался тихий торжествующий смех. Эльвинг изогнулась – ее белые холеные руки с покрытыми золотой краской ногтями призывно протянулись к бронзовому Ульмо, и запрокинувшееся раскрашенное лицо исказила сладострастная гримаса. Спорить было бессмысленно и опасно. Талион знал это, но, взглянув на прильнувших друг к другу детей, рискнул: – Моя госпожа… Попытку оборвал долетевший из распахнутых дверей шум. Талион, позабыв о ране, стремительно обернулся. Слух его различил крики и звон оружия, и рука сама потянулся к поясу, но тотчас отдернулась – меча не было. Он вспомнил, что потерял его, когда спешил со своей вестью. – Не бойся, воин, – голос королевы был все также звучен и тверд, в нем слышалась усмешка, – пусть входят. Он не смог ответить, только тяжело привалился к колонне и сполз к ее основанию – по мрамору размазался густой багрянец. Сам Талион этого не заметил, его взгляд был прикован к главному входу в зал. Среди нарастающего шума сделался различим звук быстрых шагов, и через считанные мгновения серый день, что проникал внутрь через световой колодец, выхватил из полумрака возникшие на пороге фигуры – черные плащи и латы в дымке благовоний заблестели влажно и опасно. Голодрим быстро огляделись и, увидев, что в зале почти никого нет, опустили мечи, но не убрали их в ножны. Талион не смог посчитать, сколько их вошло, дюжина или больше – его взгляд сам собой устремился на тех, кто выступил вперед. Вожаков было четверо. Они коротко переглянулись и двинулись к трону, даже не посмотрев на скорчившегося в стороне раненого. Королева молчала. Под сводом зала звучал только мерный стук шагов, потом стих и он. Голодрим остановились перед возвышением – там, где его опоясывало разомкнутое у лестницы ложе бассейна с темной морской водой – и старший, высокий и рыжеволосый, все также безмолвно шагнул вперед. Лицо Эльвинг оставалось недвижным, дети застыли по бокам от трона, и Талион увидел, что в их дрожащих, обвитых слишком массивными браслетами ручонках сжаты кинжалы. Сделалось тихо. – Ты довольна? – наконец, произнес Маэдрос. Его ровный голос раскатился по всему залу. Королева медленно обнажила зубы в хищной улыбке. Алеющие на белом лице губы как никогда показались перепачканными кровью. – Еще нет, – ответила она и неспешно поднялась. Талион не видел лиц братьев, но готов был поклясться, что взгляды их прикованы к сияющему на женской груди Камню. – Скажи мне, что ты думаешь делать, Маэдрос, сын Феанора? Поднимешься сюда и силой возьмешь свое сокровище? – улыбка все еще кровавила. Эльвинг вопросительно подняла руки и качнула бедрами, на миг замерев в той же позе, в какой над троном и всем залом возвышался владыка Ульмо. Огромная тень королевы и темный силуэт статуи совместились. Голодрим молчали. – Но тогда прежде тебе придется сразиться с моей охраной… – задумчиво продолжила она и ласково положила руки на головы сыновей. Мальчики испуганно смотрели то на застывших врагов, то на мать и сжимали в побелевших пальцах кинжалы. – Впрочем, тебе не привыкать к крови детей, Маэдрос, сын Феанора. И знаешь, я даже помогу. Что произошло потом, Талион едва успел разглядеть. Коротким движением королева выхватила клинок из рук сына и, не размахиваясь, полоснула по оголенной шее. Рот мальчика раскрылся в беззвучном крике. Второй принц сжался и, выронив свое оружие, только смотрел, как на пол начали падать тяжелые темные капли. А мать с тем же проворством и силой сгребла покачнувшегося ребенка и швырнула вниз – в застывшего перед троном воина. – Держи крепче, сын Феанора! Маэдрос поймал рухнувшего ему в объятия принца и тут же выпустил – потрясенный Талион увидел, как блеснула в рукаве сжатая в кулак неловкая металлическая рука. Падающее тело подхватил у самого пола кто-то из младших, такой же рыжий, но не столь высокий. Подхватил, опустил у подножия трона и, крикнув что-то злое и гортанное смеющейся Эльвинг, стал зажимать располосованную шею бьющегося и пускающего багровые пузыри мальчика. Забывший дышать Талион позабыл о собственной ране и попытался встать, но только поскользнулся в луже натекшей крови. В ушах у него стучало, и он, как во сне, видел, что королева продолжает ликовать, что Маэдрос медленно поднимает меч и так же медленно ставит ногу на первую ступень лестницы. И что окропленная кровью Элронда – а может Элроса – медная морская змея, тяжело обвившая его бледное запястье, вдруг приходит в движение и впивается в руку склонившегося над ним сына Феанора. Тот вскрикнул коротко и болезненно и тут же опрокинулся навзничь, прижав к груди ужаленную кисть. Маэдрос обернулся. Маглор, едва успевший опуститься подле мальчика, вскинулся и потянулся к брату. Но второй из рыжих близнецов его опередил. С громким возгласом он рухнул на колени рядом с упавшим и принялся отрывать от него медную змею – та оставила запястье ребенка и теперь крепко обвивала и терзала руку бьющегося воина. Голос того уже срывался на вопль. Глаза закатились, между разомкнувшихся губ и стиснутых зубов выступила пена, все тело сотрясали судороги. Окаменевший Талион слышал у себя за спиной топот ног и испуганные крики приближающихся воинов, но не мог оторвать взгляда от ожившего браслета. Тот вдруг замер. Змея подняла медную голову и, качнувшись, прыгнула, выбрав себе новую жертву. Через считанные мгновения второй из рыжих близнецов извивался в корчах рядом с первым. – Двое за двоих, сын Феанора! Вот теперь я довольна! – с ликованием воскликнула Эльвинг и снова расхохоталась. Маэдрос выронил меч и бросился к братьям. Маглор вскинул руки и выкрикнул что-то предупреждающее, останавливая его и уже подоспевших воинов. Элронд – или Элрос – затих на полу рядом с ними, и Талион только теперь разглядел на его шее незаметно затянутую кем-то повязку. Королева продолжала смеяться, воины сгрудились, заслонив от Талиона своих вождей и раненного принца, из-за стен доносился приглушенный гул все еще длящейся битвы. А охраняющий трон Ульмо все также пристально смотрел на зал и простирал над ним свои бронзовые, обвитые морскими змеями руки. И тут все стихло. Стоны и хрипы за сомкнувшимися спинами оборвались. Эльвинг замолчала, торжествующе глядя с высоты лестницы, воины голодрим потрясенно отшатнулись, кто-то медленно снял с головы шлем. Вцепившийся в мрамор колонны Талион напряженно смотрел в сомкнутые спины и угадал произошедшее за ними движение. В тот же миг королева пронзительно, по-птичьи закричала: – К тебе взываю! – белые, обагренные кровью сына руки взметнулись над головой, и, прежде чем на лестнице появился бегущий Маэдрос, Эльвинг бросилась за престол и всем телом прижалась к обнаженным ногам Ульмо. Кажется, что-то щелкнуло. Не медля, Королева нырнула куда-то вниз, где ее скрыла от чужих глаз каменная глыба трона, и сияние Камня угасло. Маэдрос оказался на ее месте мгновения спустя и тоже исчез. Воины бросились следом. Теперь в зале было темнее. Свет давало только бьющееся над чанами багровое пламя, падающие из потолочного колодца по-вечернему слабые солнечные лучи, да изредка пробегали по тающим в курильницах благовониям короткие огненные всполохи. Талион нашел в себе силы подняться и, то и дело, хватаясь за колонны, поковылял к белеющему у подножия лестницы телу принца. Его брат присел рядом с троном и, прикрыв руками голову, тихо плакал. Маглор все так же недвижно стоял на коленях рядом с выгнувшимися и застывшими в судорогах близнецами и держал кого-то из них за руку. Сделавшая свое дело медная змея рассыпалась, оставив на лиловой шее жертвы яркий зеленый след. Битва снаружи, кажется, начала стихать. В зале больше никто не появлялся. Талион успел одолеть половину пути, когда из-за престола донесся глухой шум, и на возвышении появился вернувшийся Маэдрос. Лицо его было белым и помертвевшим, в единственной руке он сжимал обнаженный меч. На звук шевельнулся Маглор, и братья безмолвно обменялись короткими взглядами. Старший едва заметно качнул головой, младший снова отвернулся, и оба надолго затихли. Но когда Талиону до лежащего впереди принца оставалось сделать несколько шагов, с высоты лестницы вдруг раздался исступленный крик и следом за ним оглушительный гул удара металлом о металл. Талион в ужасе вскинул голову и увидел, как разом обезумевший Маэдрос яростно рубит ноги Ульмо и, в том месте, где на них темнели два кровавых отпечатка ладоней, на бронзе остаются глубокие следы. Затихший у трона Элронд – или Элрос – подавился плачем, упал на колени и попытался спрятаться в нишу под сиденьем. Маглор остался недвижен. Талион замер. Зал вдруг завертелся у него перед глазами. В лицо с новой силой ударил удушливый аромат благовоний. Замелькали ряды колонн, медные чаши, искаженные лица мертвых голодрим и лицо самого владыки Ульмо – тот возвышался над залом и был все так же спокоен и величествен. Гул, с которым сотрясалось его бронзовое тело, казался голосом самого моря, и ему все сильнее вторил возобновившийся шум в ушах у качающегося Талиона. Эти образы и смесь этих звуков вдруг оживили в его памяти видение недавнего морского празднества, на котором осиянная звездами, Камнем и горящими кострами королева под ритмичный бой бубнов и барабанов взывала к владыке и предлагала ему десятерых выбранных по жребию юношей и дев. Тогда ночь пахла такой же сладостью и кровью, и в воздухе с морским гулом мешались удары музыкантов и крики собравшихся на действо жителей... Видение захлестывало все сильнее, и вместе с ним надвигалось забвение. Талион не понимал, что уже лежит на полу, раскинувшись подле недвижного мальчика, и что сверху под продолжающийся металлический бой на них смотрит бронзовое лицо статуи. И в последний перед торжеством тьмы миг ему показалось, что в свете огненных бликов Ульмо улыбается.