***
Неизвестно, сколько Какаши проспал, однако, когда он вышел из сакли, уже было затемно. Где-то играла музыка и ярко пахло тушеными потрохами, жирным кумысом с сахаром и свежими хычинами. Какаши потер глаза и зевнул в кулак. Рядом что-то хрустнуло, и солдат резко обернулся. Чуть поодаль от него стоял Ямато, его сослуживец по полку. — Чего это у них там происходит? — спросил Какаши, мотнув головой в сторону, откуда доносился шум. — Так ведь князь Иккаку праздник устроил в нашу честь. — Зайти-то хоть можно? — Да иди, конечно. — А ты? — Увы. Пойду отосплюсь, а то и так весь день на ногах: этих проверь, там сбегай, то принеси, это унеси. Устал, — он щелкнул пальцем по ярко начищенной бляхе и повернулся в сторону саклей. Какаши долго смотрел ему вслед, пока Ямато совсем не скрылся в тени. Шумно вздохнув и поправив черкеску, Хатаке направился к светлой мазанке. Иккаку сидел во главе всех, окруженный другими старейшинами. Он был очень статным человеком, суровым и твердым. Несмотря на то, что во многих окрестных аулах ходила недобрая молва из-за того, что Иккаку решил все-таки сотрудничать с Конохой, его характер и хватка не изменились. Он держал в ежовых рукавицах абсолютно всех — даже адъютант Ханья, который сопровождал Какаши на протяжении всего похода и всегда славился жесткой дисциплиной, ходил перед князем на мысочках. Какаши сидел чуть поодаль, пристроившись в закоулке. Запихивая в себя потрохи в жиру, он запивал их разбавленным вином (чачу пить он побаивался, а кумыс на ночь был не очень хорошей идеей). Рядом с ним сидел старый омега, весь укутанный в сотни платков. Он вроде бы был кормильцем и воспитателем для многих детей в этом ауле. Он периодически бросал взгляд на Какаши и подкладывал новые кусочки мяса или теплую лепешку, будто маленькому ребенку. Через пару минут к ним подсел молодой джигит, только вернувшийся с охоты, и завел с Хатаке разговор. Оказалось, что этот праздник был вовсе не ради полка Какаши — племянник Иккаку выходил замуж. Какаши сначала этой новости испугался, уже собрался было уходить, но джигит успокоил его — здесь он желанный гость. Сколько они так просидели сказать было сложно. Они обсудили, наверное, все, что можно было и нельзя. Вдруг вперед вышли альфы с инструментами, расселись по кругу и заиграли зилгу. Собеседник Какаши хохотнул, поправил бороду и натянул папаху. — Что происходит? — поинтересовался Какаши. — Сейчас Ирука танцевать пойдет, — проговорил горец, не отрывая взгляда от входа в саклю. — И? Кто это? — Единственный ребенок князя. И какой омега… Какаши понимающе улыбнулся и продолжил обгладывать косточку. Нет, конечно, мясо в горах — это что-то неземное. Тут знакомый альфа подскочил к центру помещения, и в проходе появился силуэт. Высокий статный молоденький омега с гордо-веселым выражением лица вошел в саклю вместе с омегой в длинном белом платье и платке. К ним также присоединились и другие младые омеги, неизвестно откуда появившиеся. Они все зашептали, защебетали, начали над чем-то смеяться и куда-то косить глазами. Только спустя пару мгновений Какаши приметил другого горца в праздничном бешмете. Видимо, это был альфа-жених. Потом вынесли плошку меда, и омега в платке начал угощать всех гостей, что здесь собрались. Дойдя до князя, омега легонько затрепетал, видимо от страха, на что его друг лишь стукнул его по локтю. У него было смуглое открытое лицо, ясные черные глаза и ужасный шрам через нос. Несмотря на это, его можно было назвать очень даже привлекательным. Судя по загоревшимся глазам джигита, Какаши понял, что это и был Ирука. Музыка заиграла быстрее, и омега со своими супругом отошли в сторону. В центре, около костра, остались Ирука и джигит. Они едва глянули друг на друга, тут же опустили глаза и приблизились друг к другу. Ирука мягко прижал руки поближе к груди, сложил их и, не поднимая глаз от пола, мягко зашагал в такт музыки. Альфа же подскочил на носочки, так же сложил руки и пустился в пляс. До чего же мягко и невесомо у него это получалось — казалось бы, здоровый горец в длиннющей бурке и с газырями на поясе, но как плясал! У Какаши в жизни так не получилось бы. Но омега… Вот кто поистине завлек внимание белого офицера. Крепкий стан, прямая спина, аккуратно посаженная головка, длинные-длинные вороные волосы, прикрытые полупрозрачным платком, золотая тесьма на рукавах платья, глубокие глаза, что напоминали бескрайний океан, даже несмотря на то, что были карими. Хатаке не мог перестать смотреть на него. Как плавно тот двигался под музыку, как нежно ступала его ножка и как летуче двигался весь его корпус. Не человек сейчас танцевал перед толпой — оживший ветер со склон великой тау. Танец закончился, молодые люди поклонились друг другу и затерялись в толпе. Какаши сидел ни жив ни мертв. Всё в нем остановилось, сердце перестало пропускать удары, а кровь разом заледенела в жилах. Он ясно понял — для его спокойной и беспечной жизни настал конец.***
Какаши прожил на стоянке еще три долгих мучительных месяца. Каждый раз проходя мимо толпы местных, он умолял Господа не сталкивать его со своим мучителем, и каждый раз Господь предавал его. Куда бы он не пошел, всюду преследовали его чарующие черные глаза и длинная полоса шрама на лице. Они ни разу не заговорили друг с другом, ни разу не дотронулись до рук, ни разу даже не были наедине. Один раз они смотрели друг другу в глаза — долго, наверное, минуты две. Это был одновременно и лучший, и худший день для Какаши. Ведь теперь Ирука появлялся не только на каждом его шагу, но и в каждом его сне. Каждый день, проведенный рядом с Ирукой оказывался пыткой. Какаши смотрел как он смеется, как общается с альфами его поселения, как ухаживает за отцом, как помогает своему брату с новой жизнью, как ухаживает за детьми соседей, как готовит, как поет на рассвете, пока набирает воду из горной реки. Как же Какаши хотел быть рядом с ним в это время, как же он хотел с ним поговорить, хоть словечком обмолвиться. Но каждый раз, когда они сталкивались друг с другом на перипетии дорог, они скромно опускали глаза, прокашливались, и каждый уходил в свою сторону, не оборачиваясь. Через три месяца Какаши приказали уходить. Война была проиграна, их полк уже не мог ничего сделать. Да он даже не успел толком-то в боях побывать. Но тем лучше — убитых с гор увозить ой как сложно. Телеги были забиты до отказа, солдаты жались друг к другу и кутались в овечьи бешметы. Стоял ужасный холод. Вся вереница медленно спускалась по извилистой тропе прямо в сторону степей. Старый князь стоял рядом с Какаши. Он будто состарился на пару лет. Он не знал, что его ждет, если вдруг к нему заявятся победившие горцы, что будет с его поселением, которое сотрудничало с имперскими шайтанами. Никто не знал. Ирука стоял рядом. Он тоже боялся, но спина его была все такая же прямая, а взор прожигающим насквозь. Это успокаивало. Омега обернулся на отца и, получив кивок, наклонился и поцеловал Какаши в лоб на прощание. Хатаке от этого жеста не испытал ничего, кроме глубокого разочарования и щемящей тоски. Он покидает эти места навсегда, он навсегда покидает Ируку. Последний раз поблагодарив старого князя и задержав взгляд на его сыне, офицер вздохнул и направился вслед за полком вниз по каменным ступеням. Где-то вдалеке заржал карабахский конь, вскрикнула серна и отбросил тень пролетавший над аулом ястреб.