Исповедь

      Она входит в храм как богохульник. Гордо и быстро, с высокоподнятой головой, не скрывая того, кем является. Проклятая кровь…       Чуть более поспешно — и это будет казаться страхом, чуть медленнее — и все воспримут это как фарс…       Лира с пренебрежением касается протянутого ей символа, проходит дальше за скамьи в одной из исповедален и покорно застывает у колонны, немым призраком, не ожидая, что её примет достопочтенный БоГ.       Месса идёт своим чередом, мерно-любовно обливая обыкновенных жителей Каннареджо благословением и обсыпая проклятием янтарную кровь.       Лира принимает каждый метафорический камешек, брошенный в неё, стоически, с терпением прочного малахита в руках неопытного и чрезмерно осторожничающего мастера.       Однако после речи священнослужителя в Храме надлежит молиться.       Позолоченный альков в глубине ждёт преклоняющих колени грешников, что в бесплодных попытках замолить свои дурные-тошно-дурные дела, лишь разбивают в кровь ноги.       Лира медленно опускается на колени, складывая ладони в единении, чуть опускает лицо и думает о том, что произошло с ней сегодня на шумной рыночной площади…       Умирающий день освещает сквозь витражи её лицо с сомкнутыми веками разноцветными красками, и губы её едва двигаются в такт словам заученных молитв.       Лира же вспоминает торговку с травами, которая искала для Бейзила кровоостанавливающее, и в перерывах между поисками, Лира заметила самые обыкновенные, но отчего-то притягательные и красивые, жёлтые цветы. На вопрос о них торговка пренебрежительно бросила, что они даже не целебные, а "для чисто укрошения для детей". Однако затем она обернулась к Лире с хитрым прищуром, скосила хитро один глаз, защурилась — в полуденном солнечном мареве сверкнула золотая серьга в просвете между тёмными прядями, обсидианово-карий взгляд цепко осмотрел её, да так, что у Лиры вдоль позвоночника прокатилась волна мурашек.       — Дорогая, а давай я тебе погадаю… — с грудным смешком заискивающе предложила старая цыганка.       Лира мотнув головой, отступила на шаг. Но травницу это нисколько не смутило, и она с проворностью лисицы в миг оказалась рядом, аккуратно, но твёрдо обхватывая запястье Лиры.       — Вот, теперь поищи нужную… — раскрытую ладонь торговка с лёгким нажимом подтолкнула к ящикам с травами, и рука Лиры, будто ведомая чем-то невидимым, качнулась в сторону розоватых крохотных цветочков на покрытых мелкой зеленью палочках. Миг, — и тонкие пальчики выхватили одну веточку красивого необычного растения. Гадалка рассмеялась, выхватывая цветок из рук Лиры.       — Да-да! Неожиданная находка… — она повертела веточку, потирая её пальцами, и щурясь пуще прежнего из-за яркого солнца. — Calluna vulgaris…       — Что, простите? — переспросила Лира, услышав непонятные слова на смутно-знакомом языке.       — Вереск, дорогуша! — с радостью подтвердила торговка, сверкнув белоснежной улыбкой. — Ты ветошку вереска потянула. Ждёт тебя сегодня встреча с избранником!       — Жених? — Лира моргнула, вспоминая Адриана: они сегодня как раз должны были встретиться.       — Жених-жених, — кивает как деревянный болванчик торговка. — Что ты сказать о нём можешь, милая?       Де Вер задумывается на несколько мгновений, пытаясь вызвать в голове образ светло-улыбчивого молодого мужчины и те скудные обрывки воспоминаний вперемешку с рассказанной чужими устами истории её жизни…       Лира в несколько кратких предложений описывает торговке своего жениха, но женщина почти сразу же хмурится и начинает резко взмахивать руками.       — Что ты! Что ты?!! Он не твой суженый, янтарная дева! Вереск вашу встречу указывает… Тебе же Ranunculus приглянулся? — вдруг с хитрым прищуром уточняет гадалка.       Лира, уже не уверенная в успехе идеи с гаданием, с волнением всё ж кивает, прижав сжатую в кулак руку к груди.       — Суженый твой — что чёрная хищная птица: статен, высок, крылья в широких плечах… Не смотри, что взгляд его холоден и суров — по сердцу ты ему пришлась, потерять он тебя боится, вот и силится оттолкнуть, да только… — торговка рассмеялась, блеснув недвусмысленно глазами, и щёки де Вер залил лёгкий румянец. — Бессмысленно это, ежели Рок вас уже свёл.       Лира вздрогнула от прозвучавшего не-имени и поспешила расплатиться с женщиной, поблагодарив её.       Сейчас же, коленопреклонённая, шепчущая губами не слова неведомой молитвы, но просьбу о своих новых друзьях, Лира вдруг думает, что торговка ошиблась: и с характером, и с внешностью.       Рок никак не может быть её Судьбой.       Он значительно старше неё, могущественнее, злее и нелюдимей.       — Вот ты где.       За её спиной сквозит холодом подземелий, осколками скрипучей песни Чеви, и шуршат чужие громоздкие чёрные одежды.       — Я искал тебя. — у Лиры на миг перехватывает дыхание.       И она не ведает от чего больше — от запаха озона, будто после грозы, или от низких бархатных интонаций в вечно-недовольном тоне?       — Что ты делаешь? — продолжает он уже раздражённее прежнего. — Ты должна была прийти в подземелья на закате!       Лира набирает воздуха в непослушные лёгкие, и, наконец, оборачивается к нему.       Витражное окно у них над головами рассыпа́ет солнечные лучи на сотни разнокрасочных пёстрых бликов, расцвечивая полумрак церковной ниши пятнышками преломлённого света — зелёного, синего, лазурного, пурпурного, рыжего, рубиново-красного, жёлтого и даже яркого малинового.       Лира смотрит на Ворона — и не видит Войны.       Она видит усталость, видит того, кто возможно лишь на исходе дня позволяет себе хоть на короткие мгновения стать обыкновенным человеком — вымотанным, хмурым, тяжело-размышляющим…       Лира смотрит на Ворона. Но видит Рока де Виро.       И этот взгляд обнажает изнанку чувств.       — Хоть раз в жизни — выполни, что от тебя просят. Без дурацких выходок и нелепых возражений… — де Виро обыкновенно-холодно цедит.       "Ranunculus — лютик" думает Лира, молчаливо его изучая, и всё ещё раздумывая над словами гадалки.       — Хорошо.       Ворон, видимо заметив, её необычную покорность и немногословность, так ей несвойственную, пытливо прищуривается.       — Так быстро согласилась? И никаких возражений и вопросов?       — А вы при́мете хоть одно из двух? — вопросом на вопрос, взгляд молнией между их глазами, пожирающими друг друга: его — настороженные, прищуренные; её — расслабленные, полуприкрытые.       Лире бы думать об Адриане: о стройном юноше — живом отражении света — с глазами цвета миндального ореха и волосами — кольца мёда…       Но перед нею и в мыслях лишь громоздкая гранитная скала — Рок неуступчив, не умеет проигрывать или отступать, и на сомкнутых обескровленных губах хранит скорее горечь вербены и златоглавика, чем сладость камфоры и гибискуса.       — Идём. — хрипло не то приказывает, не то приглашает её Ворон, чуть отступив в сторону и прошелестев полами плаща — будто взмахнул тяжёлой тканью, прежде чем изящно очертить пол вальсовых квадрата и направиться к выходу из Храма, на ходу накидывая плащ на голову и плотнее кутаясь.       Лира срывается за ним с места, тоже накидывая плащ и стараясь не очень сильно семенить в такт негромким широким шагам.       — Вы можете мне пообещать? — не сбавляя темпа ходьбы спрашивает она, вперившись взглядом в крылья плечи под чёрным плащом.       — Так и знал, что этим всё закончится… — скрипит бархатистый глубокий голос ей в ответ, но мужчина не оборачивается.       Лира знает: его недовольство — не притворное — она действительно его раздражает. Впрочем, её забавляет и успокаивает одновременно осознание того, что для этой его эмоции в целом много делать не нужно: за десятилетия под землёй, в обществе лишь древних камней — немых свидетелей его невыплёскиваемого растущего гнева и непотопляемой скорби — его молчаливого нелюдимого призрака вывести из себя можно было практически чем угодно.       Уже на выходе из Храма Лира коротко оборачивается, чтобы заметить морщащегося в пренебрежении и отвращении пастора, и думает:       Настанет такой день.       И священник падёт с отрубленной головой.       И Каннареджо станет городом светлых и сильных, а не жалких и алчных. И люди будут другие…       — Чего ты хочешь? — обрывает её мысли требовательный голос Рока.       Лира тихо выдыхает, набираясь смелости для следующего шага.       — Я хочу знать всю историю. — просто говорит она, и голос её не дрожит, хотя от волнения ком пляшет в горле, не давая сосредоточиться на реакции Ворона. — Что произошла тогда.       — Зачем тебе это? — грубо и холодно цедит де Виро, не оборачиваясь и скользя по улице в тени домов. — В этом нет никакой пользы.       Закатное солнце выкрашивает облака над Каннареджо янтарной кровью.       — Я не ищу в этом пользы, — игнорируя ледяной тон, признаётся Лира, на миг отведя взгляд от широких плеч и сильной высокой фигуры мужчины. — Я… хочу сделать мысли цельными.       Ворон прищуривается, стрельнув глазами в сторону, словно раздумывая обернуться или нет: в конце концов он лишь обращается весь в слух.       — Последние недели меня преследуют странные видения… — понизив голос признаётся Лира, будто исповедуясь ему во всех своих тайнах и помыслах. — Я вижу во снах чудесный подземный город… Не руины и осколки давних старых мертвецов, а… нечто… живое… — взгляд Лиры мутнеет, словно затуманивается изнутри. — Вижу красивых людей в драгоценных одеждах… Они тепло улыбаются мне и что-то говорят, но я никак не могу разобрать слов… Они знают меня… — Лира погружается всё глубже в затягивающие её грёзы, совершенно отрываясь от реальности. — Я вижу янтарное сердце — оно бьётся в груди города, оплетённое лозой, и юношу, вкус губ которого мне так знаком…       Знала бы она, что в миг произнесения ею тех слов, в его груди что-то вспыхнуло, будто кто-то резко подул на полуостывшие угли.       — Потом вижу пожар… — не останавливается Лира, но потом запинается и хмурится. — А потом… темнота.       Она прикрывает на миг глаза, а когда открывает их — они с Роком уже у входа в пещеры, готовые спуститься к Сфере.       — Я знаю лишь часть истории. — шепчет Лира.       — Остальное узнаешь со временем. — эхом наставления звучит его грубый голос.       — Я хочу всё и сразу. — отвечает она упрямо.       Губы Рока трогает призрак улыбки — почти как трещина в кривом зеркале — почти не зловещей, почти… настоящей.       — Так не бывает. — будто нерадивому ребёнку объясняет он.       Для Войны — несвойственно мягко.       Лира вскидывает голову, но молчит и смотрит на него долго-долго: на хмурый профиль и острые плечи, чёрные водопады волос и бледный с горбинкой нос…       И есть в этом нечто трагичное, ломанное и неправильное от слова совсем — в том, чтобы желать коснуться лица убийцы и с нежностью и трепетом убрать смольную прядь волос, упавшую ему на лоб.       Лира твёрдо знает:       Настанет такой день.       И священник падёт с отрубленной головой.       И Каннареджо станет городом светлых и сильных, а не жалких и алчных. И люди будут другие…       Но это когда-нибудь потом.       А пока Лира спускается за Роком во тьму, под песни древних камней, видевших сотворение мира. Спускается во тьму, чтобы вынести на поверхность янтарный свет, который — она верит — спасёт их всех.