Не своими глазами

В широкие пиалы тонкой прохладной струйкой потекло сётю и — в воздухе тут же разлился нежный аромат груш. Полуприкрыв веки от удовольствия, Мадара обманчиво пьяно покачнулся и подхватил щербатые пиалы. За его спиной, в огромном кресле, где без труда поместились бы двое не очень крупных мужчин, сидел Итачи, почти на самом краю, расслабленно сложив руки на коленях. За ним висел перекинутый через спинку плащ; из-за складок казалось, что алые облака стекают по ткани вниз. «Словно небо из Цукиёми опрокинулось набок», — подумал Мадара. Волосы Итачи были выпущены из хвоста, вокруг шеи поблескивала тонкая металлическая цепочка. Сомкнутые ресницы подрагивали, будто Итачи спал, и быстрая фаза сна прокручивала яркие картинки перед его мысленным взором; все сны Мадары выцвели за шестьдесят лет, но в других Акацки, в их действиях и мечтах, за исключением искусственно созданных Зецу, хранились краски, резкие и универсальные достаточно, чтобы их владельцы пытались перерисовать этот мир под себя. У Итачи, правда, красок осталось совсем на донышке: болезнь иссушала его, а может, это Мадара выпил их. Забрал себе для будущего гендзюцу «План Луны». Опустившись рядом с Итачи, Мадара вложил в его руки пиалу с сётю, на мгновенье сжав сухую ладонь. Мелькнула ленивая мысль о том, чем сейчас занимался доверенный Обито, но она растворилась в привкусе ожидания. Пригубил свою порцию — зубы немного заныли от холода, Мадара довольно вздохнул, думая о том, что к выпивке не хватает рыбы. Той, что они с Сенджу Тобирамой когда-то ловили вместе в Стране Волн. Он откинулся на спинку кресла — ткань под лопатками зашелестела, нахлынули воспоминания: шуршание шелков на клановых совещаниях, шорох одежды в спальне, скрип верёвки, трущейся о запястье врага. Мадара тряхнул волосами, протянул руку вперёд и заправил чёрную прядь Итачи за ухо, чтобы видеть контур золотисто-оливковой скулы. Итачи едва заметно повернул голову в его сторону, позволяя кончикам пальцев скользить по коже, вверх-вниз, почти невесомо. Сегодня Мадаре не хотелось ни грубостей, ни секса, достаточно было смотреть и трогать. И говорить. Мадара любил поболтать, хотя все их разговоры, по сути, представляли собой его монолог. Обычно Итачи слушал, замерев и закрыв глаза, как сейчас, иногда вставлял короткие реплики, вопросы или замечания, разлепляя сухие губы, и Мадару тут же тянуло целоваться. — Итачи, — позвал он легкомысленно, — что ты видишь? Итачи невесело дёрнул уголком губ, словно бы усмехаясь чужой шутке. Зрячим он был с большими оговорками, но его умение просчитывать всё на много шагов вперёд Мадара очень ценил. Жаль терять… Но что поделать. А в Вечном Цукиёми им всем найдётся место. — Брата. — Саске? — весело уточнил он, покачивая в пальцах пиалу. Запах алкоголя дразнил, словно живая вода манила старика с внешностью тридцатилетнего мужчины. — Он тебе снится? — Снится, — эхом отозвался Итачи и пригубил сётю. — Он стал сильным. — Да, слышал, даже Орочимару убил… Ай-ай, как нехорошо. Своего старого больного учителя, — покачал головой, ухмыляясь. И поймал взгляд Итачи, холодный и острый, с отблесками красного под густыми и длинными ресницами. Но в глазах этих никогда не появлялась страсть. Вот когда дело касалось Саске — другое разговор. — Больного, — согласился Итачи, явно вкладывая в это слово иной смысл. Мадара расхохотался, ухватил Итачи за хвост и притянул к себе для поцелуя. «Что заставит тебя гореть? Глаза брата в баночке?» Холодные пальцы тронули прикрытые веки — неприятное ощущение, словно кто-то примеривался к его глазам. Вечному Мангекё Шарингану. Оторвавшись от губ, Мадара прижался щекой к макушке Итачи и спросил: — Боишься? — Нет. — Правильно, он ещё сопляк. Хоть и с потенциалом. Заберёшь его глаза? — Заберу. «Лжёшь и не краснеешь», — Мадара потерся о гладкие волосы щекой. Обхватив руку с перстнем, затеребил холодный металл, проворачивая кольцо на пальце Итачи, почти снимая и надевая обратно. Тот короткими, малыми глотками осушал пиалу. Перед глазами на низком столике стояла тарелка с конфетами-тянучками и пастилой, стеклянная бутылка «Сэнья Иссуй»; сладости отчего-то теперь у Мадары были всегда: в логове Акацки или с собой, где бы он ни находился. Итачи любил данго, но это лакомство Мадара никогда не покупал. Всегда кормил мармеладом. Перегнувшись через подлокотник, Мадара вытряхнул из потайного кармана плаща, валявшегося на полу, коробку мармелада. Да, его небо уже разбилось о землю. Но ведь можно встать на голову — и тогда оно снова будет над тобой. — Я буду носить ему леденцы. А ты? Всё так же щёлкать по лбу? Зашуршала упаковка, тёмно-вишнёвый прямоугольник лип к пальцам. «Зачем ты приходишь сюда, Итачи?» Мадара надкусил сладость, качая ногой. Итачи вдруг заговорил: — Говорят, его чакра очень похожа на твою. И амбиции, характер, и даже ненависть — все в тебя. — Ненависть? — хмыкнул он и задумался. — Похож. На меня молодого, да… Но я больше не испытываю ненависти. Итачи поднял на него взгляд, «птица цвета киновари» пульсировала алым, поймав свет лампы. Мадара спокойно смотрел в ответ, смакуя мармелад, который принёс для Итачи. — Саске вырастет таким, как ты? — неожиданно спросил тот, и Мадара понял, зачем Итачи к нему приходил. Он не рассчитывал встретится с братом в Вечном Цукиёми и просто хотел знать, каким тот станет. Ведь глаза достанутся Саске. Мадара протянул Итачи последнюю мармеладку. Как утешительный приз. — Я о нём позабочусь.