Признание

– Прошу прощения, – едва заглянув в ванную, выпалил Альфред, немедленно скрываясь за дверью. – Постой! – Донесся вслед ему голос Герберта, а вскоре и сам виконт вышел и бережно взял Альфреда за руку. – Тебя что-то беспокоит, не так ли? Тон его был участливым, и на лице явственно читался интерес и сочувствие. Будто бы он догадывался, что именно тревожит Альфреда, и сам в самом деле переживал за бывшего студента. Альфред с сомнением посмотрел на Герберта. Он давно уже не боялся виконта, и за прожитые под одной крышей годы привык к нему и стал считать своим другом. То, что романтический интерес Герберта после обращения Альфреда достаточно быстро угас, только радовало – обошлось без крови и разбитых сердец, зато вечера можно было скрасить в приятной компании друг друга. Легкомысленность же виконта и вовсе оказалась напускной – так тому было легче почувствовать себя живым и веселее развеивать вековую скуку. – Так что тебя беспокоит? Уверен, мы с отцом быстро найдем решение твоих проблем. Альфред вздохнул: – Его Сиятельство… Называть графа по имени, пускай оно и было ему известно, казалось неправильным. Было в этом что-то глубоко-личное и, как полагал Альфред, недопустимое для него самого. Тем более, если имя его было узнано едва ли не случайно. – Ох, mon cheri, – вздохнул Герберт, – очевидно, ты влюблен. То, с какой интонацией произнес это Герберт, заставило Альфреда потупить взгляд и отступить на шаг. Он мог бы прямо сейчас развернуться и уйти, но, в конце-концов, он сам пришел ради этого разговора, хотя в его воображении все должно было пройти иначе. Для начала он не планировал отвлекать Герберта от водных процедур. – Не бойся, – Герберт сделал осторожный шаг и приобнял Альфреда, словно желая утешить, – поделись со мной тревогами. Уверен, ты напрасно себя изводишь. *** Трудно было сказать, в какой момент все началось. Сейчас Альфред полагал, что утонул в глубоких синих глазах Его Сиятельства в тот же момент, когда впервые столкнулся с ним взглядом еще тогда, у ворот замка. Замерзший и напуганный, он все тогда списал на один лишь страх, и только спустя годы понял, что кроме страха в нем проснулся интерес и…влечение. Оно было неправильным по своей сути, противоестественным (как и само существование вампиров, правда), но нельзя было делать вид, что ничего не зашевелилось глубоко в душе, и сердце не пропустило удар от робкого восхищения. Он как сейчас помнил осторожное прикосновение ледяных пальцев к плечам и щекам. И был почти уверен, что его щеки тогда горели от смущения и стыда. Граф фон Кролок был чертовски красив, а его голос завораживал, и Альфред прекрасно понял, почему Сара добровольно приняла приглашение. Альфред бы и сам принял его, не особо раздумывая. Его вкрадчивый голос и сейчас вызывал у Альфреда мурашки. Бархатный, обволакивающий – что едва ли не все, что граф говорил, походило на диковинное заклинание. Особенно когда он рассказывал теперь уже своему ассистенту об особенностях алхимии. Если Саре граф обещал воздушные замки – и девушка ожиданиями обманулась, то обещания, данные Альфреду в ту роковую ночь, он сдержал. Он действительно взял новообращенного вампира под свое крыло и взялся за его обучение, а Альфред в свою очередь охотно учился. Возможно, именно благодаря урокам старшего Кролока, он смог так скоро принять свою новую сущность. Впрочем, как показывала практика, не до конца: он все еще не был способен на убийство, хотя и понимал, что это вопрос его выживания; ему нелегко было находиться на балах, и в момент совершения ритуала он старался оказаться как можно дальше от очередной жертвы; и он все еще не мог полностью отбросить прошлую, человеческую мораль. И неожиданно для самого Альфреда именно это и стало самой большой его проблемой в не-жизни. Каждый раз, когда они встречались с графом – за уроком или же просто сталкивались в библиотеке, оба занятые своими делами, или и вовсе решали вдруг обсудить какой-либо научный трактат – Альфред усилием воли заставлял себя не отвлекаться. Не задерживать неприлично надолго взгляд на холеных пальцах, не рассматривать перстни, меняющиеся крайне редко. Он заставлял себя слушать голос и вслушиваться в слова, а не позволять себе раствориться в нем и в легкой улыбке, такой привычной, что и не вспомнить, было ли раньше иначе. Но Альфред был уверен, что его чувства – ужасны и неправильны. Во-первых, граф был мужчиной, а мужеложство было греховно и противоестественно. Но вампиры тоже не должны были существовать и тем более не должны были быть человечнее иных людей. Во-вторых, Его Сиятельство был значительно старше Альфреда. Не на десятки, на сотни лет! Как мог он, студент, заинтересовать кого-то вроде графа? Не только как ученик. И это было третьей проблемой. Граф был его учителем. Его наставником. И он не имел права думать о том, что их может связать нечто большее, чем подобие дружбы. Но сердце, давно не бьющееся, не желало внимать доводам разума. Альфред хотел, мечтал буквально, раствориться в объятиях графа, почувствовать на своих плечах тяжесть его плаща, оказавшись укрытым как тогда, в первую ночь. Он хотел бесконечно-долго смотреть в его глаза, хотел держать за руки, переплетая пальцы. Только сделать первый шаг, даже заговорить о подобном, ему не хватало смелости. Альфред мог только украдкой любоваться и вот, наконец, набраться смелости, чтобы рассказать о том, что так долго терзает душу, единственному, кому можно было довериться во всем замке. *** То, чем поделился Альфред, было проблемой. Не потому, что Альфред был безнадежно влюблен в его отца, а потому, что за столько времени так и не решился сделать первый шаг. Впрочем, в адрес отца Герберт испытывал легкий укол злости: граф отличался своей проницательностью, и за то множество вечеров и ночей, проведенных вместе с Альфредом мог уже не раз поговорить с Альфредом о его чувствах. Хотя бы и для того, чтобы не изводить юношу понапрасну. Но из рассказа Альфреда следовало, что граф, осознанно или нет, дает призрачную надежду, не отталкивая, но в то же время никак не намекает на то, что их отношения могут быть иными. – Помнишь, как мы с тобой впервые встретились в замке? – Вдруг спросил Герберт, хитро прищурившись. Альфред сглотнул. – Припоминаю. – Он помнил и липкий страх, и смертоносные клыки в опасной близости от собственной шеи. Герберт, видя растерянность на лице Альфреда, хохотнул: – Ты читал стихи, – он наклонился к самому лицу юноши, – помнишь? Один поцелуй может сказать больше, чем тысяча слов. – Но я не могу! – Выпалил Альфред, почти уверенный, что слабый румянец залил его щеки. – Всего один поцелуй, mon ami, – Герберт щелкнул Альфреда по носу, выпрямляясь. – Мой отец…уверен, он в восторге от тебя. Но воспитание и благородство не позволяют ему сделать первый шаг. А тебе пришла пора покончить с моралью хотя бы в том, что касается твоих чувств. Если ты их испытываешь, значит они правильные, иначе никак. Ты понял меня? Альфред кивнул. Ему было страшно, но в самом деле, как можно было поступить? И как еще набраться смелости? – Если хочешь, я могу проводить тебя к отцу. – Не стоит, – он вздохнул. – Я должен сам. Герберт хлопнул в ладоши и просиял. Хотя он хотел бы быть рядом в этот момент и увидеть все собственными глазами, он понимал, что даже подглядывать будет неприлично – слишком личным, интимным казалось ему то, что должно было случиться. Будь то разговор, или нечто большее – не имело значения. *** Решимость Альфреда улетучивалась с каждым шагом. Он робко замер у двери графского кабинета, занеся руку для того, чтобы постучаться. Слова застряли в горле. Да и что он мог сказать, как? К подобным вещам следует либо готовиться тщательно, либо говорить раньше, чем успеешь даже начать думать над ситуацией. Но уйти сейчас он не мог. Во-первых, граф не дурак, и наверняка слышал его шаги, и странно будет уйти сейчас. А во-вторых, Альфред не мог пообещать себе, что если уйдет, сможет вернуться. И, наконец, он пообещал Герберту, что этой ночью расставит все точки над “i”. Альфред выдохнул – слишком громко – и постучался, прежде чем открыть дверь одновременно с графским “войдите”. – Это ты, – граф поднял взгляд от бумаг. Он заметил, что Альфред взволнован – пожалуй, сильнее, чем обычно. – Что-то случилось? Альфред мысленно сосчитал до трех. – Не совсем, – уклончиво ответил он, стараясь не выказывать страха и подошел прямо к столу, остановившись ровно напротив графа. – Ваше Сиятельство, Вы… Слова застревали в горле, а остатки смелости, появившиеся на мгновение, испарялись. Становилось страшно. Очень страшно. Но, тем не менее, Альфред выпалил: – …прекрасны. – И, перегнувшись через стол, поцеловал графа. Он ожидал, что граф оттолкнет его. Что, в конце-концов, возмутится неслыханной наглости, но тот только улыбнулся в поцелуй. А Альфред все равно отскочил, как ошпаренный, до конца не веря, что посмел сделать то, что сделал. Он зажмурился, усилием воли заставив себя не рвануть тут же прочь из кабинета. Граф, едва заметив порыв, поднялся из-за стола и в пару легких шагов оказался рядом с Альфредом, тут же положив ладонь ему на плечо. – Не бойся, – шепот графа действовал гипнотически, и Альфред приоткрыл глаза, чтобы встретиться взглядом с Кролоком, – Альфред. Пальцы графа коснулись пылающей румянцем (хоть и бледным) щеки, и сам он, слегка наклонившись, поцеловал Альфреда в ответ. – Готтлиб. Тебе придется запомнить мое имя, comoara mea.