***
…Она бредет по темному лесу, наполненному дикими, желающими ее смерти существами, а под рукой как назло нет даже кинжала, дабы хотя бы попытаться защитить себя. На ней простое деревенское платье, оголяющее ее худые плечи и гибкую шею, и Селин кажется, будто она вновь попала в прошлое, в одночасье став простой девушкой, в жилах которой текла горячая, смертная кровь. За ней наблюдают, но не нападают, позволяя углубиться в лес, и там, на озаренной полной луной поляне, она видит огромного зверя, гордо расправившего плечи и поднявшего морду к ослепительно яркой полной луне, что своими лучами ласкала тело ликана, серебристыми змейками играясь на его темной шерсти. Он оборачивается, будто чувствует чужое присутствие, и Селин даже не успевает вскрикнуть от испуга и неожиданности, как ликан уже оказывается рядом с ней, обдав ее обнаженные плечи горячим дыханием из своей звериной пасти. Его широкие лапы скользят по ее телу нежно, аккуратно, будто оборотень впрямь не желал причинять ей вреда, а влажный язык уже не стесняясь ведет по шее ночной гостьи, посылая по телу девушки непроизвольные мурашки. Ей бы стоило дернуться, закричать, сделать хоть что-то, но она поступает вопреки всякому здравому смыслу, прикрыв глаза от внезапной волны удовольствия и даже слегка поддавшись вперед, навстречу жару, исходящему от чужого тела. Одними кончиками когтей он касается груди Селин, нарочито задержавшись возле слегка затвердевших от холода и нарастающего против воли возбуждения сосках, отчетливо выступающих под тонкой материей платья, и медленно двигается к гибкой женской талии, притягивая к себе и лаская уже увереннее, отпустив желание обладать на свободу. Селин вцепляется в плечи зверя, когда тот укладывает ее на холодную землю, тотчас накрыв собой, и к ее собственному удивлению не испытывает ни отвращения, ни страха, когда ликан касается ее между ног, мягким языком лизнув горошины сосков через ткань легкого платья. — Кто ты? — Шепчет она, прогнувшись в спине и издав тихий, наполненный истомой стон. «Ты знаешь»… Селин просыпается в поту, резко, вскрикнув от испуга и вновь упав на подушки, когда понимает, что увиденное ею в той странной дреме, которую вампиры называют сном, оказывается лишь причудливым видением, однако осознание произошедшего так сильно бьет по всем чувствам сразу, что охотница не может более вновь погрузиться в сладкое марево сновидений. Она желала его, желала зверя, дикое животное, которое хотело воспользоваться ею, как течной самкой во время гона, которая даже не подумала оказывать сопротивления, едва ли не разведя призывно ноги, давая полное согласие на подобную гадость и извращение. Мерзопакостное ощущение собственного падения еще больше прогрессирует на фоне неутоленного желания, жажды чужого тела, — до ужаса противоестественно и пугающе волнительно, — а потому Селин решает бороться с наваждением привычным методом. Собрав отряд, она вновь выходит на охоту, твердо решив на этот раз никого не щадить.***
Они встречаются вновь, когда Люциан лично приходит за Майклом, и в ту ночь, пропитанную кровью и убийством, впервые в жизни Селин не сразу решается нажать на курок, глядя в чужие глаза, смотрящие уверенно, с легкой насмешкой и вызовом, будто он и впрямь приходил незадолго до этого к охотнице в сон, одарив воистину звериной, но полной нежности лаской. Он кусает потомка Корвинуса за мгновение до того, как Селин все же стреляет, целясь правда в предплечье и бедро, хотя с того малого расстояния, на котором она находилась от оборотня, женщина могла попасть сразу в голову, вышибив мозги на месте; она пытается вытащить Майкла из лифта, но стоило ей зайти в кабинку, как казалось на время затихший Люциан сам отталкивает его в сторону, а саму Селин затаскивает внутрь, тотчас нажав на нужную кнопку, дабы захлопнуть лифт. — Вот мы и встретились вновь. — Цедит ликан, кривясь от боли, что приносили ему серебряные пули. — Какое удачное стечение обстоятельств. Селин пытается снова выстрелить, но Люциан успевает схватить ее за запястье, со всей силы ударив головой о стенку лифта; они борются казалось бы не на жизнь, а на смерть, будучи переполненными злостью и яростью, но что-то еще, неведомое и непонятное, мешает обоим покончить друг с другом, а потому, когда у Селин появляется возможность всадить в ликана нож из чистого серебра, она не делает этого, а лишь угрожает лезвием, прижатым к горлу мужчины. — Почему ты преследуешь меня? Какого дьявола тебе нужно от меня? Они меняются местами резко, абсолютно неожиданно, и вот уже Люциан удерживает руки охотницы над ее головой, ударив женщину со всей силы коленом в солнечное сплетение. — Скажем так, я пытался найти в тебе то, чего не существует в природе. Ты лишь жалкая копия, недостойная оригинала. — Он бросает Селин на пол и сам нависает над ней, все еще удерживая за запястья; пристальный, вновь изучающий взгляд ликана слишком мягок для того, кто желал чужой смерти, и, вопреки здравому смыслу, Люциан не пользуется возможностью, не убивает вскормыша ненавистного ему Виктора, а, напротив, дает ей еще один шанс. — Но я все же надеюсь на твое благоразумие. Ведь ты хочешь узнать правду, не так ли? — Какую правду? — Дергается под ликаном Селин, опасно ощерившись. Снаружи слышатся выстрелы, дикий рев и волчий вой; Люциан напрягается, но охотницу из рук не выпускает, на очередную ее попытку освободиться среагировав почти молниеносно, — клацнув зубами почти у горла вампира, еще сильнее придавив к полу своим телом. — О Соне, дочке Виктора, и о том, кто на самом деле убил твою семью, а тебя, — на этих словах лицо ликана оказывается еще ближе, и Селин может увидеть собственное отражение в его кобальтовых глазах, — оставил в живых. Как второй шанс, во искупление. Более Селин слушать не стала; она бьет зверя лбом прямиком в периносицу, ногами отшвыривая в сторону. Спешно нажав кнопку лифта, она все же стреляет в Люциана вновь, но опять избегая столь любезно открытой шеи или груди, лишь ранит, дабы тот дал ей время улизнуть. Однако ликан и не думал преследовать. В крови Майкла уже течет его вирус, а в сердце Селин уже посеяны первые сомнения. Она сама придет к нему и она же станет его орудием мести.***
Древние летописи, манускрипты, рукописи, — Селин исследует все, тщательно копает, в поисках истины, которую силилась, зарытую на самое дно истории вампиров, откопать самостоятельно, однако не находит ничего, кроме одной единственной зацепки: медальона на груди того ликана, с которым судьба сталкивала ее снова и снова, и за эту зацепку охотница цепляется как утопающий за соломинку, презирая себя за то, что посмела сомневаться в том, кто когда-то спас ей жизнь и подарил великий дар — бессмертие. Однако после слов оборотня все становится верх дном, и уверенности уже нет ни в чем; прежняя мысль пробудить Виктора и посвятить его в свои переживания становится уже менее привлекательной, а потому она отправляется к тому, кто мог дать ей точные ответы на поставленные вопросы. Она едет к Танису. Пробиться через его защиту едва ли не самоубийственное предприятие, но назад дороги нет, и если Селин хочет узнать правду, развеяв до конца все сомнения, придется рискнуть, возможно, даже собственное жизнью. Держа дрожащего под дулом пистолета Таниса за горло, она едва ли не спускает курок, узнав о том, что предатель торговал с ликанами, но летописец не первый день живет на свете, чтобы стать легкой добычей, а потому быстро переводит тему на самое интересное, что полностью завладеет девушкой и ее вниманием. Он рассказывает ей про Соню, про то, как Виктор убил всю семью Селин, пощадив ее саму лишь из-за внешнего сходства той с убитой дочерью, и чем дольше охотница слушает исповедь Таниса, тем сильнее гнев растекается по ее жилам, подобно вулканической магме. — И мне всю мою жизнь врали? Всю мою жизнь, — шипит Селин, вновь приставив оружие к виску вампира, — никто не удосужился рассказать мне правду? — И кто же должен был тебе ее рассказывать? Я? Брошенный в ссылку твоим благодетелем? Или быть может Крэйвен, которого ты, насколько я помню, не слишком жалуешь? Или сам Виктор? Не будь глупой, — против воли твоего повелителя не пошел бы никто, даже если и хотел! Селин отбрасывает Таниса в сторону, издав то ли крик, то ли фактически звериный рев. Она с трудом сдерживает слезы, вновь вспомнив мертвые лица членов своей семьи, а потом — какой контраст на фоне гримас, искаженных страхом, — благородное, точно выточенное из мрамора лицо Виктора, спокойным тоном успокаивающим ту, чью семью он испил до конца, не пощадив даже детей. — Я убью его. — Ты? — Насмешливо подает голос Танис. — Не смеши. У тебя не хватит сил его одолеть. Зато, — на губах у вампира появляется лукавая улыбка, и он наконец рискует подойти к Селин ближе, заговорчески подмигнув, — я знаю, кто может тебе помочь.***
Она приходит к нему нежданно, как могло показаться ей самой, ступая между изготовленных к атаке ликанов с высоко поднятой головой; вооруженная, гордая и полная гнева, — ей ничего не стоит пасть жертвой их клыков да когтей, явившись одна, не оповестив никого из клана о своем решении, — однако иного пути нет, поскольку теперь точно знала — ее предали свои же, держали за дурочку, преданную до мозга костей своему расчудесному спасителю, и вернуться к ним могло закончиться трагически для нее, теперь уже узнавшей правду и твердо намеренную покончить с убийцей своей семьи. На Крэйвена можно было и не расчитывать, а с учетом его вовлеченности в преступление Виктора, он стал ей еще более отвратителен, чем прежде. Оставался только он, восставший против хозяина раб, теперь предводитель и прародитель, и сама мысль о том, что в ее жизни все обернулось именно таким образом, заставляло Селин испытывать отвращение к самой себе. Она веками убивала ликанов, считала их своими врагами, да и до сих пор не горела желанием наводить мосты с этим племенем, а теперь она идет к их вожаку, дабы предложить союз, который мог иметь катастрофические последствия для вампиров, ведь теперь в лапах оборотней был Майкл — смертоносное оружие нового типа, о судьбе которого Селин еще не знала, тем не менее, догадывалась, что не просто так за ним охотились столь ожесточенно. Люциан будто знал наверняка, что она придет, и встречал ее с легкой полуулыбкой на губах. Она ведет себя холодно и отстраненно, глядя на ликана с высока, но как бы не старалась, не могла скрыть легкое волнение, которое испытывала в присутствии этого мужчины, а он в свою очередь знал об этом, его звериное чутье улавливало то, что не смог бы никогда понять обычный смертный, и этот запах, что исходил от Селин притягивал его животную сущность, добавляя охотничий азарт в обычный прагматичный план. Она просит его рассказать про Соню еще раз, словно желая сверить показания Таниса с чужой исповедью, допрашивает про Майкла, не без удивления выслушав странную теорию о скрещивании видов, но теперь, после того как она узнала правду, вопросы подобного масштаба ее волнуют мало; ее предали, лишили семьи, ей лгали, и теперь она желает лишь одного — отмщения. — Ты не сможешь победить Виктора. — Мне уже об этом говорили. — Резко отвечает Селин, скрестив руки на груди. — Поэтому я предлагаю тебе объединить усилия, ведь ты жаждешь его смерти едва ли не больше, чем я. Но с одним условием. Люциан вскидывает бровь, криво усмехнувшись. — Ты прекратишь охоту на мой вид, и на Викторе твоя миссия закончится. Ликан готов поклясться, что по дерзости эта девица вполне может превзойти даже Соню, и не сдерживает еще одной усмешки, сделав несколько аккуратных шагов к вмиг насторожившейся охотнице. — Мне эта война не нужна. Не я ее начинал, но я намерен положить ей конец. Если твой вид не будет мешать моему, то с какой радости мне вести с вампирами войну? — А Майкл? — Селин кивает в сторону находящегося за стенкой молодого мужчину, явно не до конца доверяя новоявленному союзнику. — Что будет с ним? — Он будет свободен, как только исполнит предначертанное. Против его воли или по желанию, но он должен завершить эту войну, а возможно, при удачном исходе, и объединить наши племена. — Объединить вампиров и оборотней? — Позволяет себе улыбку Селин. — Это невозможно. — Когда-то говорили, что между нашими видами также невозможна и любовь, в то время как на свет уже много веков назад мог появиться плод этой самой любви, покончив со всеми предрассудками и ненавистью! — Почти выплевывает девушке Люциан полные злости слова, но быстро берет себя в руки, подавив нарастающий гнев и вновь вернув на лицо маску прежнего спокойствия. — Да и так ли неприятна эта любовь и так ли она противоестественна? На последних словах он бросает на Селин долгий, многозначительный взгляд, облизнув пересохшие губы, и та тотчас понимает, о чем говорит ликан, вмиг дернувшись как от удара. — Ведь ты видела тоже самое, что и я. Не это ли является чудом, или, быть может, странным совпадением? — Откуда ты знаешь, что я видела? — Тихо спрашивает подошедшего еще ближе ликана Селин, стараясь при этом всячески сохранить собственное самообладание. — Потому что я чувствую это. — Люциан наклоняется к ней, коснувшись носом бледной щеки женщины, вновь вдохнув дурманящий запах трепета и волнения, исходящего от нее. — Скажи, что я неправ. Селин шумно сглатывает, когда мужские руки ложатся на ее талию, слегка притянув к себе, а чужие губы оказываются в непозволительной близости от ее собственных, соблазняя подарить поцелуй. — Скажи, что я ошибаюсь, что сошел с ума… — Ты сошел с ума. Она целует его первым, обхватив покрытое щетиной лицо ладонями и прильнув к крепкому телу по собственной воле, не думая ни о последствиях, ни о правильности своих действий. Люциан тотчас углубляет поцелуй, пылко вторгаясь в горячий плен чужого рта, терзая мягкие губы охотницы легкими укусами, чтобы затем с упоением слизывать с маленьких ранок на них выступившую кровь, пока его ладони исследуют тело девушки, со звериной нежностью сжав упругие ягодицы. Он прижимает ее к стене, позволив обхватить себя за талию длинными ногами, споро расстегнув защищающий воительницу костюм, дабы иметь еще больше доступа к ее гибкому телу, в то время как она, полностью отдавшись нахлынувшей страсти, притягивает мужчину еще ближе к себе, призывно выгибаясь в его крепких объятиях и с упоением принимая горячие ласки. Люциан понимает, что они выбрали не самое лучшее время для подобных утех, но это так напоминает их тайные свидания с Соней, полные опасности и спешки, заставляющие кровь еще быстрее бежать по венам, что он не может остановиться, особенно когда Селин призывно трется о его уже крепкое возбуждение, отчетливо заметное через ткань штанов, вильнув бедрами так, будто имитируя полноценный половой акт. Он не спрашивает ее, уверенна ли она в своем решении, — жалеть они будут потом, — окончательно освободив охотницу от столь мешающейся в данный момент одежды и прервавшись лишь на то мгновение, чтобы стянуть с себя штаны, дабы наконец сделать то, чего сильно желал вот уже какое-то время. Стоящие за стеной оборотни более чем отчетливо слышат порывистые вздохи и полные наслаждения стоны, когда их вожак берет прибывшую к нему женщину порывистыми, рваными толчками, полностью позволив накатившей звериной страсти взять над собой контроль, но никак не выражают своего недовольства, лишь жмут плечами, криво усмехаясь да поигрывая бровями, особенно когда не желающий вонзить когти в тело Селин ликан со всей дури бьет кулаком по бетонной кладке стены, издав при этом дикий, глубокий рев, и кусок бетона падает к ногам абсолютно ничего незамечающих любовников, оставляющих на теле друг друга череду ярких отметин, свидетельствующих о пережитой страсти. Впереди у них была неизвестность, а за спиной — долгие годы кровавой войны, но на тот момент, когда желание уже было удовлетворено, и сытые тела все еще находились в объятиях друг друга, их не волновало ни то, и ни другое. У каждого должен быть шанс, но только от них самих будет зависеть то, окажется ли это ошибкой, или же станет началом чего-то нового, способного положить конец ненависти, затянувшейся не на одно столетие.