butterfly

Эвелина — куколка, самая настоящая. Эти губки бантиком, большие глаза, прямо как из аниме, милый рост и стройные ноги. Амина бы целовала такую девочку всю жизнь. Бабочка на груди девушки ничуть не портила картинку нетронутой, темноволосой Барби. Наоборот — украшала и придавала особенного шарма. Лина любит надевать короткие платья, высокие ботфорты, обтягивающие топы и широкие штаны — и в каждом хоть на показ мод. Даже Амине не хватит слов всего мира, чтобы описать свою любовь к Тархановой. Она бы песни все только о ней бы сочиняла, но боится, что не понравится некоторым, да и за карьеру успешной певицы боится. А Эве это всё и не надо, а иногда даже и слов не требуется, только по одним карим глазам видно: «я-тебя-обожаю-будь-моей-женой». И она хочет, обязательно когда-то ею станет. Когда-то, стоило только перекинуться оценивающими взглядами, в секунду стало понятно, что дружбой и не пахнет. Да они бы ни за что бы не подумали, что будут сидеть в обнимку почти целый час, смотря любимый фильм Мирзоевой и жуя свежеприговленные макароны с соусом, по рецепту мамы Амины. На столе потихоньку остывало какао, обжигать рот горячим напитком было не охота. За окном двенадцатого этажа падали хлопья снега, притягивая к себе совсем детский взгляд Эвелины. Лина засматривалась на окно — Амина на свою до жути красивую и прекрасную, маленькую девочку. Ее пухлые губы хотелось целовать до посинения перед выступлениями на публике и перед стримами. Все-гда. Бывало, что Мирзоева специально отходила от камеры подальше и пальцем манила Эву. Та велась часто и подходила с интересом, параллельно говоря зрителям, что сейчас, сейчас они вернутся. Получалось лишь много-много чмокать, а хотелось глубже, хотелось чувственнее и дольше, но и дальше вести диалог на камеру тоже хотелось, лишние вопросы и странные просьбы смущали всегда. Это было не: «ну, ребят, что вы такое пишите», а «ребята-а, ведите себя адекватно, это наша жизнь, не лезьте в неё так сильно». Тогда, в ресторане, на всего второй из встреч, Лине хватило лишь пятнадцать секунд, чтобы снять кроссовок и провести носком ноги по чужой голени, чтобы Амина напряглась и впилась взглядом в сверкающие хитрые глазки. Они так сильно подходят друг другу. Они действительно — половинки. Увлечения, любимые цвета, любимые животные и насекомые, цвета волос, дизайн ногтей, вкус в партнёрах — боже, они же идентичны. Не зная друг друга, они набили татуировки бабочек. Как сильно тогда пищала от радости и удивления Эвелина, когда Мирзоева перед ней кофту снимала. Как сильно тогда ударилась Амина головой о тумбочку, под влиянием физики улетев на пол от накинувшейся маленькой девушки. Как старательно Лина выцеловывала ее щеки и макушку, чтобы не болело. Голова больше не болела, болели губы. Как оказалось, обе настолько сильно влюбились, что не смогли сдержаться, перебывая в пяти сантиметрах друг от друга. Не пожалел никто, только немного Амина, когда ощутила ноготь сломанный. В предположениях было: «наверное, сломала, когда упала», в голове — странное теплое чувство, а в животе — пустота с порхающими синими бабочками.

***

— А что у нас под масочкой… — Эвелина под маску ногтями скользит и поддевает, чтобы ловко стянуть вниз. — Эвелин, ну что ты делаешь? — Амина возмущённо под стол хочет спрятаться, паралельно пытаясь прикрыть нос ладонью, — стрим идёт, ты чё?.. — Все нормально, я тебя закрыла собой, — девушка смотрит в чат за спиной, там все кипишуют и друг друга пытаются убедить, что все было видно. — Всё хорошо. Мирзоева всё-таки маску обратно натягивает на нос, на всякий случай, и принимает объятия девушки, нежно прижимаясь виском в грудь. — Эв, не делай так, я очень испугалась. Только хоррор закрыла, и тут ты пришла. — Может, твои скримеры ушли, но пришла я, защищать тебя от будущих кошмаров, — Амина, задирая подбородок, смотрит снизу-вверх и кивает едва, — я — твой личный маленький кошмарик. — Тот ещё кошмарик… Чат, вы помните, когда я недели две назад игру одну проходила, и ко мне Эвелина подкралась сзади? — в чате всё восторженно пишут, что прекрасно помнят и смеются, — что за «хаха»? Вы бы видели, как я полусонную Эву за руку вела в туалет, чтобы поссать спокойно! Тарханова второй игровой стул придвинула к столу и присоединилась к стриму, внимательно слушая Амину и хихикая. — Конечно, вам смешно, а я Эвелинку за руку всю ночь держала, пока не могла уснуть, а после стрима думала умру от приступа. — Да ну, — Лина кладет подбородок на ладонь и склоняет голову к плечу Мирзоевой, удобно укладываясь и дальше слушая историю. — Ну хватит уже, посмеялись и хватит, — двумя пальцами маску поправляет повыше и подгибает одну ногу под себя, чтобы Эвелине рядом удобнее было. — Амин, люблю тебя. — Оу-у, чего ты, солнышко? Я тебя тоже сильно люблю, — Амина убирает руки от стола и тянется к лицу девушки, целуя в губы сквозь маску. Не разрывая как телесного, так и зрительного контакта, они сидят под «бесполезно» от Стрыкало, в розовом свете от фонарей сзади, и тихо шепчут о любви к друг другу.

***

— Нет, Лин, мы не будем вместе петь «ландыши» — чат в ответ обиженно выписывает «НУ ПЖ», «ОДИН РАЗ ВСЕГО», «ДАВАЙТЕ». — Ладно, ребят, Амина говорит, что нет, — модеры мутят всех недовольных, а Эвелина поглядывает в сторону девушки рядом. — Но почему? Запреток же нет, это весело. — Ты вообще слушала текст? — Лина согласно кивает и под нос тихонько подпевать начинает, — а ты слышала, как Ваня Серёже её пел? — Что? Ваня посветил «ландыши» Серёже? Боже, какое шоу я пропустила, — она накрывает руками голову и под стол ныряет головой, умопомрачительно удивляясь Бессмертных. — На стриме недавнем пел, радостный весь такой. Серёга сидел в ахуе, но слушал, прикол. — Амин… Я тебя безгранично люблю, конечно… Но это я тебе посвящать не буду, так что, чат, правда, выберите что-то другое. Почему вообще Ваня это выбрал? — Представить не могу, ну, он так чувствует. Такое «проявление любви». Счастья им. Так, что вы там выбрали? — Эвелина заходится в громком смехе, смотря в чат и хлопая Мирзоеву по плечу. Хоть Амина и сама не редко поет песни Эвелине: про любовь, тоску и одиночество, чтобы Тарханова ближе придвинулась и упала в теплые объятия, отгоняя из головы всё плохое. Много было написано текстов Лине, да и сколько песен она ей посвящала, даже когда не признавалась в любви. Тарханова каждую строчку подмечала, видела сквозь них явное: «от всей души люблю Эвелину Тарханову, но боюсь услышать отказ». Пусть и про отказ ничего не было, как за столом у Амины, спустя две недели, сказала сама Мирзоева. Но всё это было. Все эти: «я люблю, но не могу признаться», «мечтаю о ней ночами, пока вы в телефоны ей милости писали», «была бы ты моей, я бы письма писал, голубей слал, лишь бы ты видела меня». Все, конечно, поется будто от лица парня, чтобы взгляд отвести. Но выходило Эве взгляд отводить только от людей за столом: на пол, на ноги девушки, что в одних носках тянулась к ней изо всех сил, стараясь не спалиться. Тогда было розово и красочно. Утром, возле дома с букетом роз, было конфетно, на вкус — как безвкусная матовая помада. Сейчас, на диване, ощущается так же розово, с каплями голубого, ощущается бабочками, бабочками в животе, на руках и груди. Амина восхищалась этим их сходством в любви к бабочкам, как же, всё-таки, забавно и мило они вышли, очень символично.

***

Время обязывало одеваться по моде: в каблуки, обтягивающее длинное платье, накрутить волосы и вызвать машину, чтобы торчать до начала выступления полчаса. Так нужно. Но сердце говорило обуть любимые джорданы, накинуть лосины с топом и кофтой, завязать волосы в хвост, взять Эвелину в охапку и пойти гулять долго-долго по парку. Так хотелось. Статус обязывал вести себя как леди, очень прилично, никогда не грубить и не тыкать средними пальцами людям в лицо. Стабильно стримить пару раз в неделю, делать интеграции, коммуницировать с другими стримерами, коллабиться и ходить на те самые мероприятия, на которые просто приходилось ходить, при-хо-ди-лось. Но как же хотелось на всё забить, стримить, когда душа желает, видиться с Эвой каждый день, чтобы прижимать ее близко к себе, к сердцу, и целовать. Целовать, целовать, целовать. Чтобы в животе — не страшная пустота, чтобы во рту было сладко, чтобы чувствовать себя хорошо. Ни с кем кроме Тархановой не видеться днями, неделями, месяцами. Только ей посвящать всю свою жизнь, лежать часами в обнимку на собственной кровати и говорить про всё на свете. Лину обязывали съемки: то интервью, то фотосессии, то программы, ужасно скучные, еще и с телеведущими, которые расспрашивали обо всей ее личной жизни. Обязывали постоянные встречи с разными, высокими по статусу, людьми. Они были занудами и совсем, как и Тарханова, не хотели идти ночью к кому-то, кого ты знаешь лишь по картинке в сети. Но было ужасно приятно той самой поздной ночью сначала будить возле входной двери телефонными звонками Амину, а после — минутами утопать в сонной теплоте и свежести. Раздеваться медленно и так же медленно к девушке подползать в одном белье, впиваться губами в чужие. Потому что устала, потому что видеть никого не хочет, потому что любит. По-настоящему. Эту любовь в сети выставлять не хотелось, хотелось беречь под сердцем, беречь очень глубоко, никому не показывать. В их жизнях это — очень сложно, там всё всегда напоказ, все должны знать, кого ты любишь за пределами камер. Будто-то бы люди и так не разыскивали всю информацию о них. Быть интересным хорошо, но люди не знают меры, это причиняет ужасный дискомфорт. Поэтому и видеть, слышать, чувствовать кого-то рядом не хотелось. Общество друг друга спасало, утоляло жажду и потребу ласки. Это было тем, чего они так долго ждали и искали в каждом. Любовь тонкая, туманная и нежная. Теплота — обозначалась словом «любовь». Любовь — обозначалась «Амина и Эвелина любят друг друга». Всё хорошо.