* * *
Таро — величественное имя, коим может быть одарён лишь старший сын семьи. Исключительный. Феноменальный. Именно это и потребовали от Бён Бэкхёна, когда совсем уж не видавшего мира мальчугана внезапно увезли в один из самых дорогих и развитых городов мира из очередного интерната, по которым он, так или иначе, скитался всю жизнь. Лондон встретил его, стискивая в объятиях авторитетной семьи, что некогда переехала сюда из Японии. Чета Мияхара, несколько месяцев назад трагически потерявшая любимого сына, не оправившись от горя, совсем недавно приняла решение усыновить всё такого же юнца. Однако мысли Бэкхёна об исключительной добродетели новой семьи улетучились так же скоропостижно, как и произошли изменения в его жизни. А его непонимание, почему же нужно было лезть так далеко и усыновлять дитя из другой части света, наоборот же прояснилось. Буквально с порога ему было присуждено имя Таро. Слышать к себе обращение в честь совсем недавно покинувшего этот свет человека было не самым приятным делом в жизни Бэкхёна, однако, стоит признать, и не самым худшим. С непривычки, его — в прямом смысле выживающего изо дня в день ребёнка, что уже давно не чувствовал голода, от того данное ощущение ему «приелось» — мигом очаровал весь пафос и богатство нового жилища, что казалось, подобные причуды от новой семьи можно было и перетерпеть, тем более, его редкие первые потуги и желания слышать привычное для себя обращение были жёстко проигнорированы и даже приняты с толикой агрессии. Так, спирающие воздух в легких, открывшиеся внезапно возможности, казалось, полностью оправдывали лёгкую странность или, как бы сказал Бэкхён, «придурковатость» правил этого дома. Со временем эта чудаковатость и не собиралась сбавлять набранные обороты — всё чаще Бэкхён ловил себя на мысли, что Мияхара лишь пытаются создать из него клона их родного сына: стала ясна причина, по которой они усыновили ребёнка из Кореи в ту же секунду, как Бёна поместили в комнату, где ранее проживал сын четы, с убедительным требованием не менять ничего; там же на него из фоторамки смотрел двойник. Хоть изначально юноша и искал отличия, и успешно их находил, но в последствии ему стоило сдаться и признать, что более похожего на их сына человека, чем Бён Бэкхён из далёкого интерната в Сеуле, вряд ли бы удалось отыскать. Вот уже спустя пару дней после прилёта он рассматривал в отражении зеркала новую причёску с коротко остриженными висками, — точно та, что красовалась на юноше с фотографий; носил выглаженные накрахмаленные рубашки и брюки со стрелкой, а иногда (что вовсе было ему ненавистно) «детсадовские», как любил он называть их исключительно перед Наной, шорты с высокими гольфами, словно он прямиком вышел из частных лондонских школ, где вместе с таблицей умножения дети изучают модели развития экономической безопасности страны. Впрочем, его шутки обернулись ему тяжёлой и нудной повседневностью, когда путём недолгих размышлений и нанятых репетиторов Бэкхён понял, что сын четы Мияхара учился в навороченном заведении, и, конечно, чтобы хоть немного приблизиться к познаниям мира, подобно «вундеркинду Таро», как, не стесняясь, называл его каждый член семьи, в сутки приходилось получать тонны информации, часть которой к вечеру просто-напросто забывалась, но стабильно его сопровождала лишь головная боль. А если учесть, что всё это проходило не на родном языке юноши, а английский приходилось доучивать, благо, относительно неплохие знания у него были, то все дни его превратились в хаос. Однако, стоило Бэкхёну немного адаптироваться к новой жизни, потихоньку вливаясь в бесконечный парад лицемерия, где каждый гость, словно выдрессированный, делал вид, будто и не было трагической смерти Таро Мияхары, ведь вот он — стоит прямо перед лицом и как ни в чём не бывало продолжает свою праздную жизнь, пытки золотой клеткой начали проявляться в ещё более изощрённом виде. И вот уже моральное насилие сменилось физическим: шутливо ляпнувшего про случай из прошлой жизни юношу закрыли на двое суток в комнате; поинтересовался жизнью Таро — постой на коленях на проклятом горохе прямо в углу гостиной под пристальными взглядами членов семьи; пролил каплю воды на рубашку сына четы — на рисе; неправильно прочитал хокку — будешь расхлёстан упругими розгами в рабочем кабинете отца. Не то чтобы эти муки ему были совсем чужды, но вот уже совсем скоро в нём пробудился агонический страх оказаться в отцовской комнате, заваленной бумажками и книгами с их специфическим запахом, привычка застёгивать натянутые на него пиджаки чуть ли не на все пуговицы и исключительная ненависть ко всем блюдам, имеющим в своём составе злосчастный горох. Плюсы из этой ситуации Бэкхён тоже находил — теперь то пытки хотя бы оплачивались открытыми дорогами к успешной жизни в будущем, да и с израненными коленями не рекомендовалось надевать эти противные короткие шорты. Помявшись ещё недолго, Бэкхён лениво натянул на себя неношеную ранее Таро рубашку, предусмотрительно переданную Наной, чтобы случайно просочившаяся кровь или неловкое движение из-за скованного от боли тела во время обеда не испачкали ценную вещь погибшего сына семьи. Он шикнул один раз, когда надевал уже второй рукав, а пока пальцы медленно застёгивали пуговицы одну за другой, юноша отвёл взгляд к окну, откуда открывался вид на прекрасный сад. В отличие от излишне заставленного дома, тот завораживал отсутствием буйства ярких красок, где предпочтение отдавалось в основном сдержанным белоснежным бутонам, аккуратно обрамляемых сочно-зелёными листьями. Только вдоль дорожек трава на газоне сейчас порядком отросла, а туи, бесконечно тянущиеся к светилу, нуждались в помощи опытного мастера, что одним движением заточил был их пики, точно острие копья. Бэкхён даже периодами задумывался, не сам ли Таро ухаживал за всем прекрасным садом, но со смехом отметал эти мысли в тот же момент. Взгляд зацепился за громадный фонтан, который, как казалось Бэкхёну, был чужд в этом восхитительно-скромном саду, зато вполне вписывался в список предпочтений Мияхара. Они, кстати, уже сидели за столом, собираясь приступить к обеду, милостиво поданному Наной, когда Таро спустился по громадной лестнице. Во главе стола сидел отец, вскользь кинувший: «скорее, ты опаздываешь» сыну, словно минутами ранее не он хладнокровно истязался над ним, мама, расположившаяся по правую руку от него, одарила его отученной улыбкой. Таро же сел рядом с бабушкой, что сидела левее собственного сына. Она была женщиной уже совсем старой, отживающей последние мгновения жизни. Давно уже перемещалась по дому на коляске, пока комнаты всех жильцов находились на втором этаже особняка, она жила внизу, напротив Наны, которая могла быстро оказаться рядом с ней в случае чего. Её нахождение в доме Бэкхён замечал совсем редко, и вот кто уж точно искренне не осознал небольшой замены, произошедшей в их семьи, так это Маи Мияхара. И сейчас, за обеденным столом из массивного тёмного дерева, она даже не обратила внимания на севшего рядом внука. Подав обед, Нана ушла восвояси, и кухню окутал тихий шум столовых приборов. — У семьи Ким подходит к концу отдых в Сеуле. Если времяпровождение в данной местности вообще можно назвать отдыхом, — проговорил он вслед, не меняя выражения лица. Таро лишь дёрнул бровью, из-под чёлки пытаясь рассмотреть хоть какие-то эмоции на лице матери, но та продолжала, точно отчуждённая, ковыряться в тарелке. А меж тем Дайчи добавил: — Послезавтра Чунмён будет здесь. Подготовься к его приходу и не упади в грязь лицом. Хотя он, наверно, успел рассказать родителям, какой ты недалёкий, — я то и дело замечаю их косые взгляды при встрече. «Ага, конечно, они на тебя косо смотрят, потому что я недалёкий, а не потому, что ты заменил мёртвого сына его копией и заставляешь всех участвовать в этом фарсе», — Таро с великим наслаждением высказал бы проникнувшие в мысли слова, но лишь ответил: — Мы с Чунмёном отлично ладим, папа. Дайчи шумно выдохнул, отставив предметы. — Знаешь, кто такой Кеиджи Сато? — со сверкающими глазами обратился мужчина, получив лишь отрицательное мотание головой в качестве ответа от сына. — Мой приятель. Ну, как сказать приятель… Я встречал его жену из роддома, когда Кеиджи был в командировке, а он первый узнал о наших отношениях с Хисон… Достаточно близкие приятели… Но это не помешало моему товарищу попытаться скинуть всю ответственность на меня, когда из офиса просочились секретные материалы. Видимо, он возжелал, чтобы его лучший друг повидал мир, раз мне пришлось после подобной заварухи в срочном порядке бежать сюда — в Лондон, — его ладонь сжалась в кулак, хоть на лице не было намёка даже на малейшую эмоцию. — Как ты мог заметить, мы тоже отлично ладили. Вот только кончили по-разному, — наконец его губы тронула лёгкая ухмылка, а сам он почти вальяжно опёрся о спинку стула. — Его посадили? — поинтересовался Таро. — Увы, — притворно проговорил Дайчи. — Не отсидел и года в заключении, как мой товарищ встретил прямо в камере свою смерть, — теперь улыбка его растянулась, а борозда между постоянно нахмуренными бровями разгладилась, из-за чего его выражение лица приняло бросающий в дрожь вид. Юноша тяжело вздохнул, переводя округлившиеся глаза то на удовлетворённого отца, то на мать, что лишь сжала на мгновение тонкие губы, услышав речь, не оставляя никаких сомнений, что та была прекрасно осведомлена обо всех подробностях данного события. — Так что, Таро, люди, с которыми ты отлично ладишь, первые в списке желающих засадить в тебя нож исподтишка. Кимы — не исключение, — сказав это, Дайчи вновь принялся за свой обед, создав напряжённую тишину в доме. Ким Чунмён — некогда одноклассник Таро, отец которого вкладывает немалые деньги на развитие школы, в которой юноша и учится. До сегодняшнего разговора Таро считал, что их семьи отлично ладят, учитывая, как скоро отозвался Чунмён, когда Хисон, отметив его происхождение, попросила помочь адаптироваться сыну к новой жизни и учёбе, в частности. За всё время, что он посещал их дом, Таро не заметил в Чунмёне не одного плохого качества. Да, его иногда смущал часто проявляющийся синдром отличника в парне, но вряд ли это можно было назвать его плохой чертой. Педантичный, просвещённый, интеллигентный — Чунмён иногда казался Таро спрограммированным роботом, и когда юноша пытался отвести тему от бесконечных рассказов уже нового одноклассника на какие-либо школьные мелкие интрижки, тот быстро отнекивался, уточняя, что подобные вещи ему и вовсе неинтересны. Только вот знала ли Хисон, что вместо человека, который помог бы в адаптации в новой среде, она позвала очередного репетитора, Таро было неизвестно. Как и сказал отец, через несколько дней Чунмён явился в гости при встрече с Таро выудив из рюкзака небольшую книжицу — как «небольшой сувенир» из его же родины. Тогда Таро подумал, что Чунмёна вряд ли можно было вписать в ряды самых тактичных людей этого мира, а окончательно удостоверился в этом, когда позже открыл эту книгу и узнал её содержание. «Чудо-мальчик» автора Ким Ёнсу, «в языке оригинала», как подметил одноклассник, повествовал об истории сироты, получившего дар телепатии. Однако, Таро верил, что Чунмён сделал это не со злым умыслом, а только из-за своего «особенного прямолинейного характера». Вот и сейчас, после недолгой разлуки, он лишь обмолвился парой фраз о своём отдыхе и вновь свернул в стезю репетиторства. Просидел они так без малого часа три, что у Таро уже начали неметь ноги, но спас его опорную систему телефонный звонок Чунмёну, который, поглощенный весь в науку, как обычно, будто и не заметил хода времени. Ким уже собрался уходить, когда Таро, крутя в руках подаренную книгу, пробурчал: — Мы вновь только и дело, что просидели за уроками. Мама ведь позвала тебя, дабы я адаптировался здесь, стал более похожим на Таро. Расскажи хоть чуточку: каким он был другом, да и дружил ли вовсе? Чунмён, застегнув рюкзак, тяжело присел обратно на своё место. — Слушай, я уже говорил, что подростковые мыльные оперы, происходящие в нашей школе, мне вовсе неинтересны, — с превеликим снобизмом начал Ким. — Мне до сих пор удивителен мир, где все люди, будто околдованные, делают вид, что всё это нормально, — обведя взглядом дверь, он заговорил тише. — Может, они просто пытаются поддержать подобным образом убитых горем родителей, но вся эта ситуация, взгляни на неё с холодной головой… мягко говоря, странная. Ты может и подберёшься к началу года к тем скудным оценкам, которые получал Таро, что порой у меня зубы сводило от его вызубренных ответов, и хоть, как ты понял, я был не самым его близким другом, но даже та его недалёкая шайка не воспримет тебя, как того товарища, которого они совсем недавно потеряли. Будешь выстраивать всё сам и заново, — пожал он плечами, — хотя… эти полоумные могут и не заметить, — усмехнувшись, закончил Чунмён. В комнате воцарилась тишина. Таро, уже отставив книгу, перебирал пальцы. — Ты осуждаешь других, что они якобы подыгрывают моей семье, — задумавшись, начал Мияхара, — а сам-то ты чем от них отличаешься. Не передать словами ту благодарность за то, что ты потратил на меня столько времени, но ведь ты так же подыграл «убитым горем родителям». — Ну тогда смотри, — фыркнул Ким, — ты хочешь стать похожим на Таро или это у тебя там в контракте из интерната записано, я не знаю. Но факт таков — ты простолюдин, а у Таро был лоск, который приобретается лишь при рождении в семьях, подобно нашим. Он прирождённый, понимаешь? Ему не научиться, не сыграть. Имеется большая вероятность, что детский дом, в котором ты рос, не обладал особыми богатствами, оттуда и твоя сутулость, вечная напряжённость, перебирания пальцами и эти нахмуренные брови. Веди себя так Таро хоть раз в жизни, я бы задумался, не спрятал ли он труп какого-то человека у себя на чердаке. А для тебя это норма жизни. Но я не осуждаю. Ты ведь не виноват, и ты даже не в силах это исправить, — накинув на плечи рюкзак, он подошёл к двери. — А помогаю я тебе лишь потому, что нашей диаспоры тут немного. Будь на твоём месте настоящий Таро, я бы и пальцем не пошевелил, — он нажал на ручку двери. — Провожать не нужно. Увидимся послезавтра. — Лоска ему не хватает, — шикнул Таро, оставшись, наконец, один в комнате. — Каста богачей нашла ещё один термин, чтобы обособиться от «простолюдинов». Протерев глаза о усталости, он встал и подошёл к окну. Сад всё так же чарующе ластился под первыми августовскими лучами, и юноша, желая последовать примеру высоких туй и пышных соцветий флоксов, открыл створку окна, как вдруг вместе с приятным стрекотанием мелких жучков и пением звонких птиц до него донеслась громкая мелодия «Времён года» Вивальди, — сосед-парижанин наверняка вновь вышел насладиться своим садом, видимо, желая оглушить всю улицу. — Ненавижу Вивальди, — в абсолютной неприязни скривив рот Таро резким движением закрыл окно.Ты - Таро Мияхара
16 февраля 2023 г. в 15:15
Звонкое пение первых летних птиц проникало в просторную гостиную, раздвигая тонкий тюль с незатейливой переливающейся вышивкой, что, пожалуй, было единственной эфирной и воздушной вещью в громадном особняке, загромождённом мебелью из темного тяжёлого дерева с позолоченными вставками, которые там и здесь играли с полупрозрачными лучами дневного светила.
Этот дом был одним из многих, кои обыденно приобретались людьми преклонного возраста, нажившие за столь долгое существование немереное количество средств, позже пустивших их на спокойную старость в тихой местности с точно такими же соседями, чьи владения могли отличаться друг от друга лишь высотой и количеством мраморных фонтанов, проливающих кристальные воды, скрываясь в тени быстрорастущих туй, сливаясь с теми самыми пташками, чьи звонкие голоса проникали в самые глубины огромных комнат на всех этажах.
Правда, было ещё одно немаловажное отличие в этих вымощенных особняках, а именно — с чем же гармонировало высокое воркование птиц, шелест кустарников и журчащие воды: непременно, чаще это были монотонные новости текущего дня, передаваемые с синих экранов, чуть реже — тихие разговоры о прекрасном прошлом и сером будущем, сосед же напротив нашего дома — в молодости банкир, а ныне меценат на пенсии и «исключительный патриот родины, коренной парижанин», что всякий раз при встрече заводил разговор о преобладающем влиянии именно драматичной Франции на произведения Шопена, любил нежничанье голубей тихими вечерами слушать, неудивительно, под ноктюрн вышеупомянутого композитора, однако подобное его поведение то и дело вызывало смешки от добрых соседей, что точно так же, как и «коренной парижанин», проживали в прагматичном Лондоне.
Его романтичный ноктюрн доносился иногда и до соседского двора, где тотчас же перекликался, отдавался во власть лирической симфонии Ямады, либо трагедийного вальса Такэмицу. И если первый пал жертвой эксцентричного характера и желания разделить со всем миром исключительную правоту, которая интересовала лишь его старого верного пса и изредка — ворчливую супругу, то в этом доме животрепещущее рондо и тонкая вуаль тюля на большом окне скрывали от мира приглушённые всхлипы и истошные стенания, которые совсем последовательно исходили всякий раз, когда гибкие розги с хлестком карали тонкую кожу.
— Мой Таро в жизни не допустил бы ошибку на таком простом выражении. Позор! Чёртов позор! Это азы нашей японской культуры!
Дайчи Мияхара — мужчина с большим широким лбом, на котором, приглядевшись, можно увидеть россыпь возрастных пятен, что почти сливались с его смуглой загорелой кожей. Внешность была у него непримечательная, которую незнакомец точно бы не запомнил, случайно встретив на улице. Вечно покоящаяся на переносице тяжёлая морщинка, возникшая от его хмурости, делала его внешность холодной, даже отталкивающей, а его карие пытливые глаза, пронизывающие всякого неприятным взглядом, словно встретившись с мертвецом, обволакивали пустотой, желанием поскорее обратить внимание на что-либо другое, лишь бы избавиться от липкого, необъяснимого страха. Долгая государственная служба на высоких должностях, немалое количество пережитых неурядиц сделали его эмоции абсолютно нечитаемыми для всякого человека, а самого чёрствым, почти полностью убив всякий намёк на малейшую эмпатию.
Ни одна из его глубоких морщин на высоком лбу не вздрагивала, когда рука резким хлестком выбивала измученные стенания из уст сына, сидящего на коленях, обернувшись к мучителю спиной, на которой завивались в причудливых рисунках самых разных оттенков раны: старые и уже безболезненные жёлто-зелёные сливались с ещё отдающими нудящей болью синими, глубоким индиго; а сейчас же, розги, словно самоучка-импрессионист, расчерчивали яркие алые горящие линии на тонком исхудалом полотне, что некогда было светлой кожей, усыпанной тут и здесь мелкими родинками.
— Нана, переодень его, — хладнокровно проговорил мужчина, отложив розги. — Его грязная кровь не должна коснуться рубашки Таро.
Нана была женщиной лет шестидесяти, правда, выглядела она значительно старше из-за излишне ссутулившейся спины и крупного горба на шее. Никогда не имела ни мужа, ни детей, потратив всю жизнь на воспитание чужих, работая няней у высокопоставленных лиц, до тех пор, пока не пришла в этот дом. И вот уже около двадцати лет Нана проживала здесь, устраивала быт, полдня проводила на кухне, а после рождения у четы Мияхара сына, растила и его. Женщина она была разговорчивая, сердобольная, крайне услужливая, что ни разу за все эти годы не пререкалась с хозяевами жилища, учтиво выполняя все указания. И даже сейчас она только кивнула своей маленькой головой с низко убранными, покрашенными в темный оттенок, дабы скрыть седину, волосами, провожая взглядом крепкую спину невысокого Дайчи. Нана тихо подошла к мальчику, так и не решившемуся двинуться с места, почти невесомо покачала головой и, взяв в одну руку белоснежную рубашку, предусмотрительно откинутую на кожаное кресло перед нанесением уже привычных увечий, вторую она протянула с искренним желанием помочь парню подняться с колен.
Однако тот всё сидел обездвижено, сцепив зубы, что единственным признаком жизни являлись вздымающиеся с каждым вздохом острые позвонки.
— Я в жизни даже не слышал японской речи, как я должен вывалить ему эти чёртовы поэмы? — отчаянно шипит юноша, медленно поворачивая голову к Нане.
— Тише! — лицо женщины сразу искажается, словно в агоническом страхе. — Услышат — тебе несдобровать, — она хватается за чужое предплечье, притягивая парня, — пойдем, дам тебе рубашку попроще.
Тот, наконец, послушно поднимается, всё же сцеживая тихие проклятия сквозь зубы из-за саднящей боли в спине, и направляется вслед за старушкой. Она, почти не издавая шума, уверенно шагает своей качающейся походкой по полу из тёмного дерева. В доме всё так же раздаются приглушенные ритмы Ямады, со стены высокомерно их оглядывает девица с детища Такэдзи, провожая их тяжёлым взглядом до дубовой массивной двери, что ведёт прямо в комнату Таро. Приглядевшись через перила, на первом этаже юноша замечает отца, абсолютно безэмоционально читающего свежую газету, от которой точно несёт запахом чернил, либо специфическим запахом бумаги, что стоял и в его кабинете, своим обилием отзываясь болью в висках. Рядом сидит его жена — Ким Хисон, худощавая женщина с коротко остриженными волосами длиной чуть ниже острого подбородка. Вид её был немного болезненным, а опустошённый взгляд в никуда придавал ей лёгкое сумасшествие. Только ласка, которой та одаривала своего сына, юноше была чужда столько лет, что это редкое ощущение тепла не могли перебить даже внезапные, немного пугающие появления её персоны посреди ночи в подростковой комнате, когда парень просыпался от подсознательного чувства, словно за ним наблюдает нечто, и оказывался прав, видя женщину, чьё лицо в темноте комнаты освещал лишь свет уличных ламп либо яркой луны. Подобное поведение она оправдывала лишь тем, что сильно соскучилась, а после, по обыденному пустив горькие слезы, тихо уходила восвояси.
С мужем она познакомилась, когда подающая надежды студентка, — самая настоящая гордость семьи — полетела в Токио по программе студенческого обмена. Мужчина был старше её почти на двадцать лет, на тот момент являлся членом координационного офиса безопасности Японии. Вполне закономерно, что, услышав о подобной влюбленности дочери, родители отреагировали крайне негативно, используя в качестве аргументов возраст и его национальность. Только Хисон всё так же была непреклонна, в результате чего быстрый роман привёл к беременности. Совсем скоро девушка бросила университет, оставшись жить в другой стране, полностью доверившись возлюбленному, что, в свою очередь, не разочаровал Ким, выполняя обязанности весьма недурно. Молодая семья, проживая в достатке и души не чая друг в друге, собиралась сыграть свадьбу уже с рождённым чадом. Однако, когда дело приблизилось к родам, Дайчи в срочном порядке пришлось улететь вследствие длительных допросов по делу распространения Председателем офиса секретной информации, обещая забрать её к себе «как только всё наладится». Девушка переехала в родительский дом, где её, конечно же, встретили с укором во взглядах, где отчетливо читались слова «мы ведь предупреждали». От того, не выдержав бесконечных упреков, Хисон, не пробыв и недели в доме, где провела всё своё детство, съехала в небольшую комнатку, что располагалась на окраине Сеула. С мужем ей приходилось общаться редко в силу обстоятельств — тот всё ещё налаживал дела в Лондоне, получая политическое убежище. И как только всё успокоилось, а маленький Таро появился на свет, Хисон, не задумываясь, при первой же возможности улетела к Дайчи.
Сейчас же, сидя напротив мужа, она точно знала, что над ними проходил покалеченный сын, и от того не смела поднять маленькую голову, дабы не показать свою жалость, что была бы расценена супругом как неприятие его всегда «верных» решений. В конечном итоге Нана и Таро заходят в большую комнату, где все полки были заставлены фотографиями, на которых присутствовали исключительно родители с сыном. В полностью убранном помещении, не без помощи Наны, словно не имела права пролететь даже малейшая крупинка пыли, не говоря уже о скинутой кучке одежды и разного рода барахла, что было присуще большинству подростков. Идиллию безупречности только портили раскрытые в большом количестве книги и тетради на рабочем столе, где как раз виднелись записи хокку, за неправильное прочтение которых и последовало наказание. Закрыв за собой дверь и отложив ранее подобранную белоснежную рубашку на стоящий неподалеку стул, женщина всё так же бесшумно достала небольшой ящик и, выудив оттуда необходимые средства, принялась привычно обрабатывать ссадины на юноше, что, присев на кровать, терпеливо ожидал участи и боли не слабее, чем от отцовской розги.
— Таро, — начала женщина, — будь терпеливее. Отец делает это исключительно из благих побуждений. Не допусти ты такую глупую ошибку, он ведь не применил бы такие методы, — мягко проходясь по ранам, как колыбельную, с полным спокойствием в голосе проговорила Нана.
— Применил бы! — стушевался юноша, за что женщина его наградила предупреждением, излишне сильно надавив на больное место. — Тебя даже не было там, откуда тебе знать, что ошибка была глупой. Да достигни я таких успехов в изучении какого-то иностранного языка в прошлой жизни, все бы в штанишки обделались уже! А сейчас, будь добр, выучи на уровне носителя английский и сбоку-припёку ещё и японские хокку расскажи. Я скоро с ума сойду от такого количества информации, поймите, Нана. Да и что плохого в ошибках?
— В этом доме нет места ошибкам, — спокойствие в голосе Наны сменилось на неприятный холод и грубость.
— Ай! Больно! — вновь зашипел юноша, резко дёрнувшись.
— Нет никакого прошлого и нет того окружения, что обделалось бы в штаны от такой элементарной вещицы. Есть только достоинство рода Мияхара и честное, незапятнанное имя Таро, которое ты должен нести. Учитывая, что он был одарённым ребенком, рассказать маломальское хокку — это меньшее, что мы можешь сделать ради него. Только посмотри, как вы похожи, — протянув руку из-за спины, она поднимает голову юноши, что теперь прямо смотрит на своё отражение в большом зеркале, рядом с которым красуются те самые многочисленные фотографии. — То же маленькое личико, разрез глаз, нос, губы, — вскоре у женщины подступают слезы, и лицо её значительно краснеет, — я не могу поверить, что Господь вернул нам Таро. Сынок, посмотри только, — она приобняла его за шею, сталкивая их виски, и слезы хлынули с ещё большей силой. Быстро стерев их тыльной стороной руки, она отстранилась. — Вставай, обмотаем тебя, — с прежней нежностью сказала она.
Парень лениво встал спиной к Нане, пока та накладывала повязку, а как только она приступила к бинтованию, шутливо начал кружиться, якобы помогая женщине быстрее обмотать почти всё туловище.
— Вот бы вместе с «маленьким личиком и глазками» Господь мне и его знания японского языка передал, — продолжил он, кружась. — Он вообще там хоть раз побывал, чтобы так печься об этом?
— Ты же понимаешь, что этим действием совсем мне не помогаешь? — несерьёзно покосилась женщина. — Глупый, — продолжила она без злости, — для господина Мияхары очень важно помнить свои истоки, корни. Разве ты ещё этого не понял? И не дай бог, произнеси ты такое рядом с отцом или матерью, давно от тебя лишь мокрое место бы осталось, понимаешь? Пора повзрослеть и действительно понять, сколько на тебя возложено. Господин Мияхара не воспримет таких шуток, Таро, — завязывая края, закончила Нана.
— Понимаю… понимаю я. И я правда стараюсь, честно! И, конечно, я сделаю всё, чтобы отблагодарить эту семью за крышу над головой, да и ещё какую! А эти возможности, о которых я только мог мечтать в самых искусных снах, — выдохнул парень. Рассматривая забинтованное тело, он через зеркало улыбнулся служанке, а та, учтиво, не без стеснения кивнула. — Я просто пользуюсь Вашей добротой и любовью! И Вашими золотыми руками, которые не дают мне умереть от потери крови или какого-то заражения!
Цокнув, Нана поднялась, чтобы с следующий момент достать из шкафа голубую рубашку точно такого же кроя, как та, что была снята.
— Надень эту, она новая. Таро её не носил. Не получишь нагоняй, если запятнаешь. Через полчаса спускайся обедать, — прихватив по пути снятую белоснежную рубашку, женщина собралась уйти, когда её остановил тихий голос за спиной.
— Спасибо, Нана, — с огромной благодарностью сказал Таро, когда та уже взялась за ручку двери.
На лице женщины показалась мягкая улыбка.
— Только Таро меня не благодарил, — с лёгкой грустью призналась она, опустив голову.
— Мне тоже перестать?
— Это отличие мы можем утаить от господина Мияхары, — усмехнулась она, жестом отнекиваясь, и закрыла за собой дверь, оставив парня в одиночестве.
Юноша проводил её уставшим взглядом. И как только дверь закрылась, он тяжело вздохнул, словно скидывая с себя пудовый груз, огромной массой сковывающий всё тело. Качнув головой, парень подошел вплотную к зеркалу, переведя взгляд несколько раз на два отражения: одно — в безупречно чистом зеркале, с большими мешками, изнемогающее то ли от физического насилия, то ли от бессонных ночей и уймы информации; второе — серьёзно рассматривающее его с распечатанной фотографии, у кого на плечах по обе стороны таились ладони родителей, где отец уже с привычно хмурым выражением встретил щелчок фотоаппарата, а мать же, напротив, ярко улыбалась.
— «Одинаковые лица, глаза, губы, тела; Господь помиловал и вернул нам его; не могу поверить, как люди могут быть так похожи», — спародировал юноша услышанное за последнее время. — Да я уже сам не очень верю, что мы были разными людьми, с абсолютно разными жизнями. Я уже не воспринимаю своё чёртовое отражение, когда каждый незнакомец пихает меня лицом в зеркало и утверждает, что это их старый друг, сосед, а ещё лучше — сын. Родителей-то у меня с рождения не было, а тут хлоп — и всё в один миг появилось, — он в действительности хлопнул в ладоши, словно отыгрывал театральный этюд перед полным залом. — Да я уже сам с собой диалоги веду, видишь, чердак уже нуждается в ремонтных работах, но что хуже — с кем, с собой-то я так мило беседую? С Бён Бэкхёном, кем я был ещё пару месяцев назад, либо с Таро Мияхарой, как обращаются ко мне сейчас все, и даже я сам? — он опёрся о сияющее от блеска зеркало, оставляя несуразные пятна своих ладоней, и опустил голову, отчего его чёрная чёлка окончательно закрыла глаза. — Интересно получается: человека нет, но его пытаются возродить любыми путями, а я — вот он, здесь, но меня упорно пытаются стереть. Парень, я украл твою личность, а ты мне даже ничего сделать не можешь, — он устало ухмыльнулся, обращая взор на фотографию, — но неудачником всё ещё остаюсь я.
Таро отошёл от зеркала, свалившись лицом на кровать.
— Мне правда нужно чердак отремонтировать.