О работе под прикрытием

<один>

Если начать считать осознанно, то первый раз выпадает на тот вечер, когда Тигнари задерживается в классе после семинара. На самом деле он мог уйти ещё час назад, справившись с синтезом Дендро ядра в первые же пять минут, на самом деле ему никто не заплатит, на самом деле его совесть преспокойно уснёт, если он так и сделает. Но чисто прагматический интерес, требующий в любом ничтожном действии искать для себя личную выгоду, шепчет: поможешь Махфи сейчас — и через пару лет, напоровшись на стену в исследованиях, сможешь это припомнить. Тигнари быстро учится, что в научном мире без связей никуда, а ему заводить связи благодаря репутации (процентов на двадцать) и приметным ушам (процентов на восемьдесят) даётся удивительно легко даже при отсутствии желания лишний раз за пределами лекционного класса открывать рот. Именно поэтому он и остаётся. Ради Махфи и далеко идущих планов по созданию в Академии хорошо налаженной экосистемы обмена знаниями — близких к идеализированным мечтам, но Тигнари не помнит, чтобы ему кто-то запрещал мечтать. Остаётся, сортируя собственные заметки по цветам в хронологическом порядке и время от времени косясь на Махфи, которая с каждым таким взглядом как будто всё больше теряет веру в собственный успех и уже на третьем начинает виновато улыбаться. Остаётся, невольно слушая шёпотки тех, кто ещё не закончил. И тогда — тогда слышит. — …поосторожнее с такими идеями, ладно? Как бы не привлечь внимание, — голос на задней парте падает до такого свистящего шёпота, что Тигнари невольно вострит чувствительное ухо, — генерала махаматры. И Тигнари механически кивает, потому что, конечно, этот благоговейный тон и пропустившее удар сердце — вполне естественная реакция на поминание дьявола всуе. Это не в первый раз, когда он слышит. Но в первый, когда решает прислушаться. Тигнари всегда было любопытно, что это за генерал махаматра такой и почему его положено бояться любому студенту, даже прилежному, даже отличному. Он знает, разумеется, он знает — для чего придумали матр и что ждёт глупца, который осмелится нарушить писаные законы Академии. Первая же лекция, обязательная для всех поступивших, сопровождается написанными на доске заповедями, которые заставляют повторять по кругу перед началом каждого урока, день за днём, месяц за месяцем, пока к концу года студентов не начнёт воротить от словосочетания «Шесть смертных грехов». Для их соблюдения матры и нужны. И генерал махаматра тоже — он просто главный матра, как есть учёные, а есть мудрецы. Разве что мудрецов шесть, а генерал махаматра всего один. Наверное, работы у него много. Тигнари не переживает по его поводу и не понимает общего благоговения на уровне трясущихся коленей и спрятанных в пол глаз. Не нарушай правила — и всё будет в порядке. Если нарушаешь — либо делай это аккуратно, либо будь готов к последствиям. Тигнари не нарушает, и волноваться ему нечего. Тем не менее — мы ведь открываем осознанный счёт. Так что это действительно первый раз, когда он решает прислушаться. — …и что сделает генерал махаматра, если узнает? Пока это просто слова, он ничего не докажет. — А ты что, не в курсе? Все знают. Они прослушивают Акашу, все разговоры записывают. Так что если пойдёшь воплощать идеи в жизнь — извини, я не хочу иметь с этим ничего общего. Тигнари туда не смотрит, но с задней парты слышится пренебрежительный смешок. — Да ты сам подумай, как прослушать сотни, тысячи терминалов у всех жителей Сумеру? Генералу махаматре пришлось бы сотню и тысячу жизней проживать каждый день, чтобы узнать обо всех. Гнетущее молчание. Тигнари с улыбкой принимается перепроверять, правильно ли рассортировал заметки в пухлом от их количества дневнике. — Ты же не думаешь, что он… — Многие говорят, что у него есть какой-то древний артефакт. Уж поверь, он узнает. Не знаю, как, но… — Что за бред? Это ненаучно. — Брат моего знакомого тоже говорил, что ненаучно. Знаешь, где он сейчас? В пустыне. Его уже два года никто не ви… — Молодые люди, — скрипуче-скучающе тянется спереди, и Тигнари морщит лоб, прижимая уши к голове. Голоса некоторых преподавателей, как правило, самых старых — настоящая пытка для его мозга, который испытывает острое желание расколоться пополам каждый раз, когда эти скрипы проникают сквозь барабанные перепонки прямо в голову. — Тяга к обмену знаниями — это прекрасно, но семинарские занятия существуют для того, чтобы вы применяли их на практике, а не обсуждали теорию. Вы, слева, за свободный стол, пожалуйста. Досадливый вздох, невежливое бормотание, лязг отодвигаемого стула. Мимо Тигнари тяжёлым шагом шествует форма Академии, обёрнутая вокруг концентрированной злости на лице, и Тигнари не удерживается — фыркает себе под нос. Поделом. Правда, он бы с удовольствием дослушал до конца, чтобы узнать, насколько ещё существование генерала махаматры и его древних артефактов «ненаучно». Но секундное злорадство играет с ним злую шутку, и внимание скрипящего, как несмазанный механизм, преподавателя тут же переключается на него. — Вы ведь, кажется, давно закончили? Сдайте работу и можете быть свободны. Приходится подчиниться. Тигнари перехватывает виноватый взгляд Махфи, говорит одними губами: «Жду в коридоре» — и покидает аудиторию. Когда Махфи появится за дверьми и, натягивая улыбку поверх досадливо нахмуренных бровей, спросит, что его так развеселило, он так и не скажет ей, что (неспециально) подслушивает чужие разговоры. Это скомпрометирует его в глазах половины Академии, не меньше. Скажет только, что вспомнилась забавная шутка, и предложит заняться делом. Это всегда работает.

<два>

Во второй раз выходит куда интереснее. Во второй раз Тигнари даже получает возможность поучаствовать в пародии на дебаты. Правда в том, что студенческая среда — самая плодотворная для распускания слухов; почва, на которой взойдёт что угодно. А слухи про генерала махаматру — как сумерская роза, без особых усилий растущая практически в любых условиях. Когда две этих составляющих соединяются, происходит самое настоящее ботаническое чудо. Генерал махаматра становится темнотой в шкафу, мигающим уличным фонарём, холодком по спине, злой силой, контролирующей разум, и Архонты знают чем ещё. И поэтому Тигнари так весело. Потому что с количеством противоречивой информации, баек, свидетельств и легенд генерал махаматра может с тем же успехом оказаться пропавшей Великой властительницей Руккхадеватой. И с тем же успехом может не существовать вовсе. Благоговеть и трястись от одного имени того, кто ещё не факт, что вообще ходит по сумерской земле, — вот это действительно ненаучно. Тигнари поверит в него, только когда увидит лично. Именно так он Сайно и говорит, когда тот приходит с очередной домашней работой. Сайно в ответ… не говорит вообще ничего. Просто смотрит, как на последнего дурака. — То есть ты даже не веришь, — уточняет так, будто ему послышалось, с безграничным скепсисом на лице и крупными буквами «Вот это да» поперёк лба, — что генерал махаматра существует? Этим вечером они ужинают в портовой таверне далеко за пределами Академии: Сайно настоял, сказал, что ему становится плохо от постоянного запаха ветхости и книг. Для Тигнари даже при его в разы более чувствительном обонянии никакой ветхостью и не пахнет; для него Академия — это зелень и амбиции, но он не знает, как объяснить это человеку, который грезит о том, чтобы сменить форменный берет Академии на накидку с фальшивыми собачьими ушами. У него своеобразное чувство юмора. К несчастью, знания Тигнари о Сайно на этом не ограничиваются. Он в Академии как будто проводит свой собственный научный эксперимент — о корреляции наплевательского отношения к домашним работам со сроком, на который он здесь задержится. Сайно нашёл Тигнари пару месяцев назад, так же, как находит рано или поздно добрая половина студентов — со словами «Привет, мне тебя посоветовал старшекурсник из Амурты, сказал, что ты хорошо разбираешься…». В области исследований Сайно Тигнари, если честно, разбирается не слишком хорошо. Не разбирается вообще. И до сих пор до конца не уверен, что он её вовсе не выдумал, кто, скажите на милость, будет изучать способы воздействия рунической письменности на низкоинтеллектуальные формы жизни? Но Тигнари помогает, чем может. По двум причинам. Раз: Тигнари помогает всем, и у Сайно нет ни одной причины становиться исключением. Два: Сайно отплачивает ужинами в тавернах, а Тигнари являет собой среднестатистический портрет студента без моры за душой. У Сайно деньги не переводятся, и он вполне готов менять их не только на помощь Тигнари, но и на его компанию. Как-то так выходит, что за вечерами гипотез, планирования и «с таким подходом ты дипломную работу не защитишь» они с Сайно немного, но сближаются. Помощь другим студентам приходит и уходит, но то ли тема у Сайно слишком сложная, то ли Тигнари плохо объясняет, то ли (если допустить, что остальным у него выходит объяснять куда лучше) у Сайно что-то не так с причинно-следственными связями… в общем, он постоянно находит новый повод вытащить Тигнари на ужин и заставить его ворошить собственную работу. Тигнари всерьёз подумывает в день, когда Сайно наконец получит свою степень, прийти к нему на вручение и заявить свои права на три четвёртых от этого свитка с печатью. Конечно, он так не сделает, но мысль забавная. И Сайно тоже — забавный. Если не знать к нему подход, он производит впечатление человека, которого академическая рутина довела до регулярных приступов бессонницы и хронической усталости. Поначалу он казался Тигнари чересчур хмурым, чересчур немногословным (и Тигнари знает, с кем сравнивать: немногословным он до встречи с Сайно считал себя), чересчур на взводе, просто — чересчур. Так продолжалось ровно до момента, когда они в первый раз оставили академические разговоры и сыграли в карты. О страсти к этому у Сайно Тигнари узнал чисто случайно — это просто один из многих фактов, которые открываешь о собеседнике, когда вы принимаетесь проводить вместе много времени. Вдогонку к этому Тигнари знает ещё много чего: например, что Сайно редко улыбается, хотя шутить любит, просто неудачно и с максимально серьёзным лицом. Или что ему не по душе форма Академии, особенно длинные мантии, которые скрывают ноги до самых пяток. Или что он любит быструю еду и готовить умеет только то, что занимает у него не больше десяти минут. Или что никогда не завязывает волосы (у него интересные волосы — белые, как снежные шапки на вершинах гор, сказал бы Тигнари, если бы хоть раз в жизни видел снег), хотя беспрестанно жалуется, что они мешают. Или вот что глаза у него, постоянно сощуренные, цвета светлой древесной коры, загораются как по команде, стоит достать при нём карточную колоду. Вот тогда Сайно, обычно сдержанный на эмоции, как сухой многотомник, показывает полный их букет — и азарт, и страсть к игре, и напряжение во время партии, и радость от победы, и досаду от поражения. Он играет хорошо, лучше, чем Тигнари, а через пару откровенно неудачных партий принимается бартером учить победным стратегиям. Тигнари это не особо-то и нужно, но он соглашается — хотя бы потому что вежливый со всеми, у Сайно нет ни одной причины становиться исключением. И ещё немного потому что ему интересно слушать объяснения человека, который сам чужие лекции не воспринимает от слова совсем. Чтобы понять подход. Возможно, ещё и поэтому Тигнари до сих пор не сбежал от Сайно, как от огня. Выстраивать образовательный процесс через ассоциации со «Священным призывом семерых» — интересная строчка в графе с опытом преподавания. В перспективе сойдёт за хорошую научную работу. Этим вечером Тигнари приносит Сайно выкладки из лучших выпускных работ за последние десять лет: ему нужно, чтобы Сайно уловил паттерн и по примерам, желательно без посторонней помощи выстроил себе хотя бы хлипкое оглавление. На лице у Сайно сведёнными бровями и поджатыми губами написано выразительное отсутствие желания думать о выпускной работе за год до, собственно, выпуска, и Тигнари тогда, сам не зная, почему, ляпает: — Будешь так наплевательски относиться к знаниям — и привлечёшь внимание генерала махаматры. Он не понимает, на какую реакцию рассчитывает, искренне считая взращивание страха последней эффективной методикой преподавания; но Сайно, пережёвывая кусок тахчина, тонко хмыкает: — Ты уверен, что генерала махаматру интересуют нерадивые студенты? Он выглядит так беззаботно по сравнению с… абсолютно любым, кто в присутствии Тигнари поминает эту детскую страшилку, что Тигнари невольно дёргает ушами. Сайно следит за ними с куда большим интересом, чем за любой эмоцией на его лице: иногда даже кажется, что ему интересна не столько возможность их погладить (по крайней мере, он ни разу не спрашивал), сколько возможность судить по ним, насколько Тигнари расположен к разговору. Однажды он даже предложил поставить эксперимент и выяснить радиус их слышимости. Тигнари вежливо отказался, потому что это уже чересчур. — Не знаю, — отвечает Тигнари после паузы, решая, что с не выказывающим страха Сайно будет лучше говорить правду. — Все боятся этого генерала махаматру, как будто он сама Селестия. — А, — Сайно снова отправляет в рот полную вилку, с которой в тарелку капает йогурт, — тактика запугивания, понял. Со мной не пройдёт, извини. Тигнари игнорирует очевидный выпад, стреляет лёгкой улыбкой, поддевает в ответ: — Не боишься? — Мне просто кажется, что у него побольше забот, чем следить за студентами, которые не начинают писать выпускную работу за год до выпуска. А ты, — Сайно поднимает взгляд, и глаза вдруг упираются в Тигнари с живым интересом, — боишься? Возможно, если бы губы Сайно не были заляпаны в йогурте, Тигнари отнёсся бы к вопросу с подобающей серьёзностью. Но в вечерней таверне наедине с человеком, который действительно считает исследование карточных стратегий важнее исследования рунической письменности… — Нет, — усмехается Тигнари, заслуживая новый странный взгляд. — Зачем мне бояться того, кого не факт ещё, что вовсе не выдумали? Если встречусь с ним лично — тогда, может, и бояться начну. И вот тогда это и происходит. Тогда Сайно замирает с вилкой на полпути ко рту и не говорит вообще ничего. Просто смотрит, как на последнего дурака. — То есть ты даже не веришь, — уточняет так, будто ему послышалось, с безграничным скепсисом на лице и крупными буквами «Вот это да» поперёк лба, — что генерал махаматра существует? И Тигнари хмурится, поставленный такой откровенно странной реакцией в глухой тупик. С Сайно случается: он может как ни в чём не бывало вырвать победу из самых рук Тигнари на последних ходах и радоваться, как ребёнок, а потом посмотреть куда-то в сторону, нахмуриться и запереться за холодной стенкой. Его скачки настроения — не постоянство характера, как бы парадоксально это ни звучало, по большей части Сайно держит планку на уровне как раз холодной стенки. Они просто… изредка случаются. Тигнари до сих пор не знает, как с ним таким общаться. И стоит ли. — Может, и существует, — говорит он благодушно. — Я не отрицаю, но и утверждать не берусь. Когда вокруг такой важной фигуры ходит столько слухов и при этом никто не может сказать, как он хотя бы выглядит — это, как минимум, странно. Скажешь, нет? Сайно поводит плечами. Секундно сверкнувший взгляд — вот и всё, что в нём выдаёт мимолётную весёлость. — Хорошо, а матры? Матры тоже не существуют? — Матры существуют, — Тигнари упрямо складывает руки на груди, не желая возвращаться к своему грибному ассорти, пока они не закончат этот случайный спор, — я вижу их в Академии каждый день. — Так, может, среди них и генерал махаматра затесался? Сайно усмехается почти благосклонно, но Тигнари только сводит брови и качает головой, показывая, что шутка дальше от категории хороших, чем Сайно хотелось бы думать. Слава Архонтам, Сайно не просит учить его чувству юмора: такой наставнический опыт Тигнари был бы не по силам. — Если вся его работа сводится к тому, что он просто главный матра, который ничем от них не отличается, — подчёркнуто безразлично говорит Тигнари, приберегая лучшие учительские интонации до момента, когда действительно придётся доказывать свою правоту, — то я тем более не вижу ни единой причины распускать слухи о совершенно ординарной персоне. Глаз Бога мерно греет своим теплом даже сквозь слои одежды, и Тигнари машинально смыкает на нём пальцы. Когда-то на младших курсах он боялся раскрывать рот не по делу, ввязываться в конфликты и повышать на кого-то голос. Кто-то говорит, что с благословением Архонтов он изменился, но Тигнари склонен считать, что это просто первый толчок на пути к неизбежному взрослению в научной среде. Тут ведь всё просто: либо ты можешь отстоять свою точку зрения до хрипоты в горле, либо грант на исследования отдадут кому-нибудь другому. — Слово-то какое, — задумчиво хмыкает Сайно, отвлекая от собственных мыслей. — Ор-ди-нар-ный. Что ж, может, это и логично… И вместо продолжения дискуссии, которую Тигнари уже предвкушал как жаркий учёный спор, тянется к стакану с соком. И больше они к этой теме после его молчаливого скепсиса во взгляде не возвращаются. Тигнари из всего этого выносит для себя только одно: Сайно с ним абсолютно не согласен. Но держит это при себе, понимая, наверняка понимая, что любой его довод Тигнари придавит сверху научным трудом из контраргументов. Им доводилось спорить всего раз — на тему того, является ли персик зайтун ягодой и почему тогда, если да, обычный персик является фруктом. Было громко, долго и нерезультативно. Сайно и ботаника — вещи абсолютно несовместимые. Сайно и страх перед генералом махаматрой — видимо, тоже.

<три>

Третий раз случается там, где Тигнари меньше всего ожидал. Любой уважающий себя студент скажет, что выездные лекции в роли преподавателя — скука смертная и ад на земле. Любой уважающий себя студент по имени Тигнари скажет, что выездные лекции в роли преподавателя — это хорошая возможность отточить полученные в Академии знания на живой публике, подискутировать с аудиторией, найти точки контакта и… и на этом моменте его обычно перестают слушать. Студенты старших курсов считают преподавательскую практику жесточайшей пыткой. Провести для младших студентов своего даршана пару лекций — для тех, кто не знает подхода, это и правда пытка. Для Тигнари же просто способ разнообразить серые будни вполне привычной для себя ролью наставника. Его энтузиазм уже доходит до той отметки, когда однокурсники начинают платить ему за возможность от этого избавиться, а студенты приветствуют Тигнари радостными улыбками и не менее радостными «О, это снова вы». Тигнари льстит. Во многом потому что он любит заслуженные похвалы, это привычка, которая вырабатывается у многих отличников. И ещё отчасти потому что младшие курсы по-другому относятся к… видовому разнообразию в стенах Академии. Перебиваемые галдежом и улыбками групповые фото в конце лекции обязательны, пусть Тигнари и не до конца понимает их смысл. И этот раз не исключение. С неохотой пряча уши под форменным беретом, потому что студенты жалуются, что за ними не видно доски, Тигнари отрисовывает для них простейшие схемы культивирования растений. Тема, с которой пришлось явиться на отработку, объёмная, и Тигнари не рассчитывает, что её поймут с первого раза. К счастью, на следующей лекции это будет уже не его проблема; его дело как студента — основы. Сначала объяснить, потом ответить на вопросы. С первой частью всё идёт хорошо. Со второй начинаются проблемы. — Разве культивирование, — спрашивает девушка с передней парты, которая всю лекцию, не отрываясь, следила за тем, как Тигнари размеренно помахивает хвостом, — не накладывается на один из Шести смертных грехов Академии? Тот, который про «вмешиваться в эволюцию». Тигнари хмурится, изрядно озадаченный. Хвост вторит настроению, вопросительной волной изгибаясь за спиной. — Почему вы так считаете? — Ну. Культивирование ведь тоже можно отнести к вмешательству в эволюцию растений, — девушка в растерянности теребит уголок своей тетради. — Мы изменяем природные условия под себя, заставляя деревья расти в почве, которая для этого была не предназначена. Они приспосабливаются к окружающей среде насильно, против естественного хода вещей… почему тогда это не грех? — Любопытная точка зрения, — Тигнари медлит, вежливая улыбка застывает на лице задумчивостью. Возможно, за эту часть лекции, часть, к которой невозможно подготовиться зазубриванием конспекта, старшекурсники подобные практики и ненавидят. — Но я, пожалуй, напомню, что Великая властительница Руккхадевата первой прибегла к методу культивирования, чтобы смягчить пустынный климат и вырастить тропические леса… — Но тогда это тем более грех, разве нет? — подаёт голос другой студент. — Вмешиваться в деяния Архонта. Тигнари кусает губу. Ухо под беретом дёргается, тот сползает ниже на лоб. — Мы не вмешиваемся в деяния Архонта. Мы пользуемся данными ей знаниями, это немного разные подходы к аккумулированию… — Матрам придётся переловить всю Амурту, — хихикают с задних рядов — и этот неизвестный, которого Тигнари не успевает найти глазами, провоцирует настоящую волну громких шёпотков. — Наконец-то для генерала махаматры найдётся достойная работа. — Он покарает нас за то, что мы сажаем деревья? — Раз сажать деревья теперь смертный грех, то почему бы и нет? — А если сбежать в пустыню? — Найдёт и приведёт назад. Слышал же, что про него говорят? — А если… Тигнари мечет гневный взгляд, в котором читается невербальный приказ не перебивать, от одного студента к другому, но поднимается такой возбуждённый гвалт, что остаётся только закатить глаза. Тигнари всегда поощряет дискуссии, потому что научиться спорить и отстоять свою точку зрения или суметь принять чужую — это важный навык, который пригодится не только в научном мире. Но когда дискуссии превращаются в пересказ очередных небылиц, терпение Тигнари начинает дрожать на крайних делениях манометра, грозясь вот-вот лопнуть стеклом по всей аудитории. И с новым «говорят, что генерал махаматра…» действительно лопается. — Так! — Тигнари рявкает, даже не трудясь контролировать голос, и от души хлопает томом «Основ культивирования для младших курсов» по дереву. Он ненавидит так делать, ненавидит рассыпать образ хорошего преподавателя, в глазах студентов и без того хлипкий, но лекция есть лекция, а авторитет есть авторитет. Тигнари выпрямляется за кафедрой, сверкая глазами. — Если вам так интересно помусолить бездоказательные байки — милости прошу в коридор, в пределах аудитории мы обсуждаем гипотезы, а не распускаем слухи. Следующий, кто прервёт дискуссию, сдаст лично мне в руки тридцать страниц эссе на тему… — он осекается: в воздух поднимается рука одного из зачинщиков. — Да? — А вы когда-нибудь, — спрашивает студент с живым любопытством в глазах, — встречались с генералом махаматрой? Тигнари давит искреннее желание сморщиться и пройтись ладонью по лбу, который от форменного берета и без того чешется, как наждачкой потёртый. Он начинает понимать, почему все преподаватели с годами превращаются в сплошное раздражение коллективным идиотизмом; что-то приходит с опытом. — Нет, — вздыхает Тигнари, как надеется, миролюбиво. — И вам не советую. Основываясь на тех слухах, которые вы же и распускаете, встреча с генералом махаматрой станет последней интересной встречей в вашей жизни. На этом спор, в котором изначально не было правых и виноватых, наконец заканчивается. Тигнари в конце лекции привычно заверяет, что «мой адрес есть у руководства даршана, вы можете оставлять письма, если появятся вопросы», и отпускает галдящий поток на следующую лекцию, принимаясь укладывать заметки в сумку. У него есть часовой перерыв, мора за вчерашнюю помощь Мансуру с научной работой и неистовое желание по-человечески поесть. И… — Архонты, ты что здесь делаешь? Тигнари поднимает голову и вздрагивает всем телом, Махфи застенчиво ему улыбается. Она стоит у входа, держа в руках внушительную стопку книг, и Тигнари враз наполняется дурным предчувствием относительно своего часового перерыва. — Вишава побоялся идти к тебе сам, — говорит Махфи, вздыхая с безнадёжностью посла мирной делегации, — и попросил меня. У него с его плесенниками опять что-то не получается, так что… Тигнари без особой надежды бьёт хвостом воздух и улыбкой прогоняет с лица скорбь по ждущему его в таверне грибному ассорти. — Понял, сейчас… Не пугай меня так больше, я ненавижу, когда ко мне подкрадываются. — У тебя сразу уши к голове прижимаются, — Махфи прячет за ладонью смешок, а когда Тигнари находит её непонимающим взглядом, то и всё лицо целиком. — Прости. Ты разве не… слышишь ими? Мои шаги? — Нет, — бурчит Тигнари, — когда отвлекаюсь на собственную голову. В шумных местах немного помогает. Идём или нет? Тигнари запирает аудиторию и позволяет увести себя по коридорам Академии — подальше от таверны, в которой у него не случится обеда, поглубже в сокровищницу знаний и хранилище студенческого отчаяния. Вишава, говорит Махфи, окопался в библиотеке, и это для него куда безопаснее вылазок на природу, потому что в прошлый раз… Тигнари не суждено узнать, что случилось с бедным Вишавой в прошлый раз: мягкая поступь, будто крадущийся по кустам охотник, очень не желающий быть услышанным, накрывает своим присутствием со спины. Тигнари знает эти шаги и потому не удивляется, когда на плечо вдруг ложатся тёплые пальцы. — О, — усмехается Сайно, — надо же, какая встреча. Тигнари оглядывает его с ног до головы уже по привычке, потому что не знает, чего от Сайно можно ожидать. Каждый раз с его одеждой случается что-то новое: то высоко поднятое горло форменной рубашки, то рукава мантии скрывают руки по самые кончики пальцев в адскую жару, в одну из первых встреч он и вовсе умудрился надеть её задом наперёд. Сегодня Сайно не в форме — вместо неё тёмный балахон и ноль намёков на то, что в Академии он появился с целью посетить хотя бы одну лекцию. — И в самом деле, — копирует усмешку Тигнари, — не думал, что ты помнишь дорогу в библиотеку. — Эй, это немного… — Не думал даже, что ты там хотя бы раз бывал. — …обидно, — завершает Сайно без намёка на эту самую обиду на лице. Взгляд, цепкий и оценивающий, пробегается по всему коридору, останавливаясь на замершей рядом Махфи. — Что обсуждаете? Тигнари пожимает плечами. — Меня попросили помочь. Так что я иду помогать. — То есть на обед ты со мной не пойдёшь. — А ты приглашаешь? Тигнари улыбается, но Сайно, кажется, эта улыбка сбивает весь (и без того отсутствующий) настрой. Он хмыкает, бурча себе под нос что-то подозрительно похожее на отказ, а потом вдруг в открытую спрашивает: — Почему ты даже перерывы тратишь на книжки? Ты же не можешь просто помогать всем по доброте душевной, таких людей не существует. Он выглядит настолько убеждённым в своей правоте, гордая скала, не воспринимающая концепцию альтруизма, в балахоне до пят — что Тигнари, не удерживаясь, хихикает. Кончик хвоста подрагивает, Сайно косит на него задумчивый взгляд. — Тебе тоже стоит что-нибудь почитать, — улыбается Тигнари ободряюще. — Например, про концепцию взаимовыручки и пользу шести рукопожатий в научном мире. Кто-то из Вахуманы писал хорошую статью на этот счёт, я поищу её к нашей следующей встрече. А теперь Сайно выглядит так, будто всерьёз раздумывает, станет ли для Тигнари невидимым, если набросит капюшон. Кислота мелькает на лице на мгновение сведёнными бровями, а потом… …потом Махфи всё им портит. — Ты можешь прийти на наше собрание, — она кашляет в стороне, меча в Тигнари ты-же-не-против-взгляд. — Это будет вместо обеда. Тигнари отвечает ей я-немного-против-взглядом. Сайно заинтересованно втягивает носом воздух. — Что за собрание? — Не говори ему. — Тигнари слишком популярный, — улыбается Махфи, будто не замечая его мимических страданий в шаге от себя, — так что раз в неделю все, кто хочет с ним встретиться, собираются вместе. У нас получается что-то вроде научного кружка, но на самом деле туда приходят только… — Нет, Махфи, пожалуйста… — …только ради Тигнари. Тигнари, ради которого студенты раз в неделю собирают «что-то вроде научного кружка», прячет лицо в ладонях, не желая больше ходить по залам Академии и по этой земле в целом. Но чувствительные уши всё равно слышат, как Сайно хмыкает: — Правда? Ты настолько местная знаменитость? Тигнари борется с желанием показать ему язык. — Знал бы, если бы появлялся в Академии почаще. — Ну, вот, я в Академии. И я узнал, — слышится шорох накидки; Тигнари, поднимая всё-таки голову, когда окончательно убеждается в отсутствии на лице признаков смущения, обнаруживает, что Сайно зачем-то набрасывает капюшон. К счастью, без фальшивых ушей на нём. — Как-нибудь загляну к вам, ладно? До встречи. — Приходи! — Махфи, подставившая Тигнари под удар и ни капли не переживающая по этому поводу, радостно машет ему вслед. — Вход пока что бесплатный! — Махфи! — Да что? — она поворачивается в открытом недоумении, морщит нос. — Мне показалось, что он хотел позвать тебя на обед, но расстроился, потому что ты уже занят, так что я просто предложила компенсацию… Кто это вообще был, кстати? Тигнари смотрит вслед шуршащему за Сайно балахону. Безнадёжность от того, что Сайно, студент без особой тяги к знаниям, явится на их собрание, вызывает желание отчислиться раньше, чем Тигнари будет вынужден наблюдать за началом конца. — Моя личная головная боль, — бормочет он едва слышно. — Во всех смыслах.

<четыре>

Четвёртый раз случается там, где Тигнари должен был закономерно об этом догадаться. Сайно — человек дела, а не слова. Вернее, человек сначала слова, а потом дела, так что Тигнари не удивляется, а только слегка расстраивается, когда он действительно появляется на собрании. Называть это собраниями, научными кружками и чем угодно ещё — на самом деле смехотворное преувеличение. Правда в том, что конкуренция за свободное время Тигнари в своё время достигла таких масштабов, что до Тигнари доходили слухи об объявлении аукционов. И ему искренне жаль, что торговлю, кажется, пресекли матры — ещё до того, как он сообразил, что мог бы законно затребовать себе процент. Поэтому такие вечера — это его способ быстро и эффективно разделаться со всеми проблемами одним махом. Тигнари просто даёт подсказки застрявшим в исследовании студентам и радуется любому поводу поспорить с кем-то из них из-за расхождения во взглядах. Заодно Тигнари для себя отмечает, кто из них сильнее и чьи темы пересекаются с его интересами, чтобы в будущем знать, к кому обращаться с совместными исследованиями; и в итоге все в выигрыше. На этот раз выходит не так плохо. На самом деле в отношении Сайно не выходит никак: он сидит в самом дальнем углу пустой аудитории, закрывшись тенями, и слушает, не говоря ни слова. У Тигнари появляется неприятное ощущение, что его оценивают, так что на выходе (после очередной обязательной групповой фотографии, в которой Сайно тоже не принимает участия) он, как виновник торжества, чувствует своей обязанностью тихо поинтересоваться: — И что ты для себя вынес? Сайно выразительно косится в дальнюю часть коридора, туда, где за единственным студентом с фотокамерой выстраивается очередь из желающих получить свою копию. И усмехается в ладонь: — Что ты действительно очень популярный. Он молчит, пока шагает по коридору, полностью погружённый в какие-то свои мысли, которые Тигнари даже своими чувствительными ушами не разобрать. И Тигнари, чувствуя себя слегка виноватым за перебор науки на один вечер, находит единственный способ за это извиниться. — Не хочешь поужинать вместе? Я угощаю. Секундная пауза повисает нелепостью и разбивается о мраморный пол. Сайно, даже если удивляется, поводит плечами, которые вздрагивают, как от тщательно спрятанного смешка. — Почему нет. И всё. Тигнари обманул бы себя, если бы сказал, что его устраивает результат, но плотное общение с Сайно подсказывает, что ему надо просто медленно дожить. Тигнари не знает, какие мухи его регулярно кусают, но холодная отстранённость даже в отношении людей, которые не дают ни единого повода, — это, видимо, его перманентное состояние. Такой характер для Тигнари самый тяжёлый. И тем интереснее присматриваться к Сайно не как к очередному отчаявшемуся студенту — и тем страннее подозревать, что дело с самого начала было не совсем в его научной работе. Молчание длится недолго. Сайно оживает, будто что-то вспомнил, и косит внимательно сощуренный взгляд. — Кстати, Нари, — и теперь очередь Тигнари заходиться мимолётной дрожью и открывать рот от недоумения, что это за тёплая волна только что прошлась от кончиков ушей до пяток. Сайно хмыкает, впервые за весь вечер производя впечатление чем-то довольного человека, и понижает голос до почти шёпота: — Я бы на твоём месте был немного… осторожнее с такими собраниями. Никогда не знаешь, где мудрецы найдут нарушение закона. Тигнари, только что слабо радовавшийся проблескам оптимизма на вечно невыразительном лице и затаивший почему-то дыхание от этого странно-заботливо звучащего «Нари», выпускает воздух — озадаченный. Хвост, перенимая настрой и выдавая с головой, помахивает туда-сюда. — Я помогаю студентам с исследованиями, — наконец говорит он. — Это не нарушение закона. — Я-то об этом знаю. А вот мудрецы нет. — Пусть придут и убедятся, — бросает Тигнари с вызовом, Сайно опять загадочно хмыкает — да что за привычка даже не трудиться открывать рот для внятного ответа. — Что они сделают — устроят мне проверку? Пожалуйста, мне нечего прятать. А теперь тихий смешок. Поразительное открытие, Сайно может что-то развеселить. — Подошлют к тебе страшного генерала махаматру, — но говорит он всё равно без эмоций, как погоду за окном сообщает. Тигнари привычно закатывает глаза, намереваясь отозваться привычным же «ну сколько можно», но Сайно вдруг спрашивает: — Ты не думал, что какие-то из слухов о нём могут оказаться правдой? У слухов нет привычки появляться на пустом месте. Тигнари закатывает глаза. Снова. — Я не хочу… — Что ты вообще о нём знаешь? Глупый вопрос, если задуматься, потому что Тигнари начинает казаться, что об этой учёной страшилке он знает всё — и одновременно не знает ничего. А Сайно смотрит так, будто ждёт в ответ пятистраничное эссе, не меньше. — Я знаю, что титул генерала махаматры существует, — говорит Тигнари, сдувая прядь волос со лба. — Подозреваю, что существует человек, его носящий. На этом мои знания заканчиваются. Ты сам хоть раз с ним встречался? Они заворачивают из коридора в вестибюль, и створчатые двери выпускают их на свежие сумерки города. Судя по молчанию Сайно, пятистраничное эссе его разочаровывает и на вопрос отвечать он не горит желанием. А потом вдруг усмехается, остро и громко. — Не было необходимости. И между ними повисает странная тишина — не та комфортная тишина, в которой Тигнари рядом с Сайно нравится молчать без лишнего давления. Тишина неопределённости, будто Тигнари должен ответить, но он даже не знает, что. Иногда разговаривать с Сайно слишком дорого обходится его нервам. — Кстати, я не помню, — вспоминает Тигнари вдруг, уже заведённый возможностью поспорить, — чтобы разрешал так резать своё имя. Он не уверен, потому что Сайно отворачивает голову, но, кажется, губы у него подрагивают. В улыбке ли — это гипотеза, которую ещё предстоит доказать. — А что не так? — Нари, — вносит ясность Тигнари слегка раздражённым тоном, потому что, проводя время с Сайно за партиями в карты, забываешь, каким замкнутым эгоистом он является на самом деле, — только для друзей. Он неосторожно машет хвостом — так, что самый кончик проходится по ладони Сайно, когда тот перехватывает Тигнари за плечо, останавливая посреди улицы. И смотрит прямо в глаза, выражая всем своим лицом только странную… потерянность. Парадоксально для человека, щедрого только на «хм» и мору за обеды на двоих. Теперь Тигнари чувствует, что сказал что-то максимально нелогичное и неправильное. — Мы же с тобой, — говорит Сайно так, будто и сам начинает сомневаться, — сейчас идём ужинать? — Да, но… — Тогда мы друзья, — просто и скупо объявляет Сайно. Тигнари поднимает бровь: вот как в его мире это работает? Не надо проводить вместе кучу времени, узнавать привычки друг друга, радоваться, когда пересекаешься случайно в коридорах и на улицах, интересоваться тем, что интересно другому, расставаться с планами на свободный вечер ради акта бескорыстной помощи ближнему и… …и, да, с учётом всего этого — кажется, они всё-таки друзья. — Не думал об этом в таком ключе, — скрепя сердце признаётся Тигнари после долгой паузы. Сайно кивает, будто они поменялись местами и теперь это Тигнари — студент, которого надо ткнуть носом в ошибку. Зная Сайно, получится у него не очень деликатно. — Думать полезно, Нари, — с неожиданной ехидцей отзывается Сайно, подтверждая худшие догадки на свой счёт, — ты сам так говорил. Тигнари закушенной губой давит своё пристыженное, но всё ещё гордое нечто, отвечающее у него за распределение людей по категориям «знакомые — друзья». И Сайно, который долгое время висел где-то посередине, как неоконченный реферат без обязательного списка источников, только что с лёгкой руки оказался в категории номер два. К тому же, думает Тигнари, слушая его тихую поступь рядом и раскатывая в голове собственное имя «только для друзей», у Сайно удивительно мягко и непринуждённо выходит это Нари на самом краешке вечно обветренных губ.

<пять>

Пятый раз самый странный. И, как окажется позже, много чего меняющий — во всех смыслах. Они с Сайно (друзья, повторяет про себя Тигнари, вертя вкус слова в голове) проводят вместе достаточно времени, чтобы все остальные студенты постепенно привыкли к тому, что Сайно неизменно объявляется где-то рядом, ужесточая конкуренцию. Изредка он зовёт Тигнари на ужин с карточной партией до позднего вечера, гораздо чаще просто висит над душой молчаливой тенью, дожидаясь, пока Тигнари позовёт сам. Ему, который так легко заявил «тогда мы друзья», как будто в разы тяжелее тянуться Тигнари навстречу, так что он делает это максимально неохотно — как постепенно вода точит камень. Тигнари это принимает. Его это всё ещё забавляет, подогревает прагматическую сторону требованием найти разгадку к его сложному характеру. Сайно как будто один из немногих, кому вообще ни разу не интересно, что у Тигнари график встреч расписан по часам, а в коридорах за право украсть его на обед вспыхивают ссоры. Сайно ни разу не интересно, что Тигнари — подающий надежды молодой учёный с перспективой однажды стать мудрецом от Амурты; его заботит только то, сколько раз Тигнари нужно проиграть в карты, чтобы выбеситься и обвинить его в мухлеже. Тигнари, в свою очередь, забавляет и приятно греет его общество. Греет это его Нари, к которому, оказывается, быстро привыкаешь; греют моменты, когда Сайно щедрится на лёгкую улыбку; греет, наконец, что хоть кто-то не видит в нём ходячую энциклопедию с мгновенным доступом к тайным знаниям. Возможно, в этом и есть смысл их (слово всё-таки странное на вкус) дружбы. И так могло бы продолжаться очень долго. Но заворачивает куда-то не туда. В один из вечеров, в который у них назначена встреча за ужином, Тигнари задерживается в комнате допоздна, чтобы разгрести все рекомендательные письма к прошению о доступе в архивы. Архивы Тигнари нужны кровь из глаз как сильно: без работ, которые для студентов являются самую малость запрещёнными, его исследование не продвинется ни на шаг, и он упорно тратит уже вторую неделю на обивание порогов всех бывших и нынешних наставников и сбор писем от старшекурсников. А сегодня, когда намеревается наконец покончить с этим, совсем теряет счёт времени. Так сильно, что Сайно сам до него снисходит. Тигнари слышит знакомую поступь за дверью, слышит, как она останавливается у комнаты, слышит даже долгую паузу и замершее дыхание перед стуком. Сайно на пороге смотрит недовольно, исподлобья, держа на весу свёрток с чем-то пахнущим… — Шаурма? — медленно спрашивает Тигнари вместо приветствия. — Ты опоздал на ужин, — отвечает Сайно, как будто не расстроенный, — так что я взял с собой. Тебе без специй, с двойной порцией грибов. Он всучивает Тигнари свёрток и, не спрашивая разрешения, усаживается со своим прямо на кровати. Находит взглядом заваленный бумагами стол и понимающе хмыкает, избавляя Тигнари от необходимости оправдываться. Для того, кто со скрипом впускает Тигнари в своё личное пространство, Сайно с поразительной бесцеремонностью занимает чужое. Мантия Академии у него подозрительно топорщится, а когда Сайно поджимает под себя ноги, устраиваясь поудобнее, ещё и тихо звенит. Тигнари поводит ухом, подсаживается рядом, убеждаясь, что ему не послышалось и Сайно действительно явился к нему прямо в комнату и притащил с собой не только еду. — Там, — Тигнари с усмешкой тычет Сайно в район груди, где контур формы обрисовывает источник звука, — выпивка, да? — Может быть, — отделывается Сайно загадочно. — Может быть, там бутылка арака, которым я хотел угостить одного друга в благодарность за помощь с работой. Но этот друг не пришёл на ужин, так что… — Не дуйся, — советует Тигнари, — а то к выпуску весь лоб будет в морщинах. Я просто хотел закончить с прошением в архивы. Сайно шуршит свёртком, запах специй забивает рецепторы, провоцируя на желание чихнуть. Тигнари морщит нос. — Зачем тебе в архивы? — Исследование особо опасных токсинов в организмах животных считается слишком взрослой темой для студентов без степени, — Тигнари, помимо желания чихнуть, борется ещё и с желанием пренебрежительно закатить глаза. — А мне надо, это часть моей работы. Сайно так и не отвечает, как будто о чём-то задумывается, и эта пародия на ужин продолжается в молчании. Тигнари не переживает на этот счёт, ему вполне комфортно даже с чужим присутствием в комнате, но… — Так ты будешь? Сайно сдвигает в сторону верх формы, как если бы у него там была запрещённая капсула знаний, а не бутылка молочно-белого алкоголя. И смотрит — внимательно, с провокацией, словно только и ждёт отказа, чтобы получить возможность усмехнуться снисходительно и спрятать снова. Тигнари предпочитает пить только вино, а когда есть вежливая альтернатива — не пить вообще. Но сверкающий янтарём взгляд и поддевающая ухмылка доканывают. Сайно попросту берёт его на слабо, и для этого ему даже не приходится прилагать никаких усилий. — Буду. И Сайно наконец улыбается как человек, изрядно веселящийся его твёрдостью в глазах, и протягивает ему закупоренную бутылку. Разобраться с прошением Тигнари сегодня не светит: это он уясняет после первого же глотка. Вязкий спирт, отдающий странной смесью молока и аниса, жжёт горло и ударяет сначала по корню языка, а потом по голове — лёгким прикосновением в первую секунду и искрами во вторую. Тигнари давится, неприлично закашливается, возвращая бутылку Сайно, а тот продолжает смотреть — на этот раз, как ни странно, без подобия на улыбку. Просто оценивая реакцию. Тигнари упрямо поджимает губы, утирая влагу тыльной стороной ладони. Ждёт, пока Сайно попробует сам. И разочаровывается в себе только сильнее, когда тот с каменным лицом делает глоток. — С опытом приходит, — говорит Сайно, будто ободряя. — Пей, не смотри на меня. Они так и не сходят с кровати, передавая бутылку из рук в руки, не потрудившись даже взять стаканы. У Тигнари из посуды есть только пара чайных кружек и лабораторные колбы, так что, возможно, бутылка не такой плохой вариант. Когда от неё остаются две трети, голову начинает приятно обволакивать мягким туманом. Когда треть — Тигнари уже не способен смотреть на Сайно прямо, только чувствовать на себе его вспарывающий взгляд. Он даже ложится, чтобы унять головокружение, но добивается только того, что кровать начинает упорно ускользать из-под тела. Горло к этому моменту уже не горит; вероятно, там сожглось всё, что только можно. И открывать рот, и шевелиться лишний раз начинает казаться какой-то совершенно ненужной заботой. Плавающее пространство, ватная голова и тело, которое не ощущается своим — даже поджатый хвост заставляет Тигнари самого пугаться неосторожных прикосновений, когда он вспоминает, что у него есть хвост. От вина, знает Тигнари, так не бывает. Кажется, он напился. Этот факт почему-то заставляет его обрадоваться, как ребёнка. И Тигнари хихикает в потолок, который тоже кренится и падает перед взглядом. Рядом слышится глоток: Сайно опрокидывает в себя остатки, утирает губы, сощуренный и довольный, как тигр ришболанд на солнце. Есть в нём, заторможенно думает Тигнари, что-то совершенно противоположное тигру: тот издалека кажется большой домашней кошкой, а вблизи выпускает когти. У Сайно наоборот — издалека скалится и режет взглядом, а вблизи спокоен и в хорошие дни снисходит до улыбки. Он падает рядом, беспечно вытягивая ноги и оказываясь лицом прямо напротив лица Тигнари. Смотрит — долго, оценивающе, так, что внутренности начинают плавиться, и Тигнари не уверен, что от выпитого. Молчание, с которым они расправлялись с бутылкой, начинает казаться излишне тяжёлым. Тигнари не нравится ощущение этого давления на голову и грудь. Что Тигнари нравится — это улыбка на хорошо изученном лице напротив и тихое, одними губами: — Нари, — и Сайно сдувает с носа мешающую прядь, — тебя хоть ноги держат? Тигнари даже не пробует подняться. Бубнит расстроенно в собственную ладонь: — Нет, — и молчит, нащупывая под кожей чувство собственной гордости. — А тебя? — Может быть. Не хочу проверять. Его глубокое дыхание отдаётся в ушах настоящим громом, а на коже оседает обволакивающим теплом. Тигнари цепляется взглядом за взгляд, древесный сок растекается вязкими каплями по радужке и темнеет по мере того, как никто из них не отводит глаза. Тигнари даже интересно, кто сломается первым. Точно не он, он не любит проигрывать. Если это не проигрыш в карточной партии человеку, который слишком в этом хорош, конечно же. — Ощущения, — наконец говорит Тигнари, которому позарез нужно поделиться, иначе он просто забудет, — как от того гриба… который с яркой шляпкой и весь в пятнах, как же его… Тигнари раздражённо сводит брови, щиплет переносицу. Нет. Всё-таки забыл. — Те же симптомы, — продолжает он упорно и больше для себя, — тяжесть в голове, сухость во рту, горькость на языке, помутнение сознания… Сайно громко, слишком громко для Тигнари дышит ему на ухо, сбивая с мысли. И смеётся тоже громко. — Ты даже так думаешь только про свои исследования? — А ты вообще не умеешь думать, — огрызается Тигнари. Миролюбиво, без злобы, чтобы его друг не обиделся. — И что ты мне сделаешь? Разнесёшь своей новой колодой? Потрясающе, вперёд… Сайно смеётся снова. Второй раз за одну минуту — Тигнари долго и лениво думает, не добавить ли к списку симптомов, которые он с ясным сознанием обязательно законспектирует, страшные галлюцинации. — Пожалуюсь генералу махаматре, — шепчет Сайно одними губами, с которых не желает сходить туманная полуулыбка. — У кого-то слишком опасная тяга к знаниям. Три научные работы в год, Нари, серьёзно? У Тигнари снова появляется неприятное чувство, вертится в голове без конкретного названия, только досаждает своей назойливостью. Будто он нашкодивший ребёнок, которого отчитывает строгий родитель, и при этом он категорически не согласен с мерами наказания. — Три — это мало. Мой наставник пишет по шесть. И никакого, — Тигнари испытывает острое желание щёлкнуть Сайно по носу, лишь бы куда-то деть слишком длинные руки, но держится, — генерала махаматру к нему не подсылали. На приевшемся слове к горлу подступает тяжёлый ком, и Тигнари сглатывает — рефлекторно, а не потому что его сейчас стошнит. У Сайно с того их первого разговора в таверне появилась нелепая привычка отчаянно пытаться напугать детской страшилкой человека, который давно вырос из возраста ребёнка. — И что он мне сделает, если ты нажалуешься? — пфыкает внезапно вдохновлённый Тигнари, порывом садясь на кровати. И тут же морщится, хватается за голову: выпитое напоминает о себе резкой попыткой переставить все доли мозга в черепной коробке, кровать кажется тем самым прыгучим растением. Но в голове зудит желание переспорить, огласить список из сотни аргументов, заставить Сайно со своей страшилкой угомониться наконец. Поэтому Тигнари продолжает: — Я не занимаюсь абсолютно ничем незаконным. Хотеть знать всё — это глупая мечта, а не план для осуществления. Сайно остаётся лежать. Лежать и со скепсисом смотреть прямо ему в развороченную выпивкой душу. Тигнари от его взгляда попеременно плохо и хорошо. От него тепло и пахнет кактусовыми иглами — интересно, почему. — Положим, — вдруг говорит Сайно как будто безо всякой связи, — генерал махаматра возьмёт и придёт прямо к тебе. Что будешь с этим делать? Тигнари, не удерживаясь от пьяного высокомерия, фыркает. Обхватывает ладонями колени: так комната вращается чуть медленнее. — Посоветую ему протереть глаза и посмотреть на предписания ещё разок. Я не нарушаю закон. — А если когда-нибудь нарушишь? — Тогда жду его с распростёртыми объятиями, — Тигнари фыркает снова; весь этот диалог несказанно его веселит. — Я знаю, где заканчиваются мои полномочия. Я знаю законы, Сайно. Не все из них мне нравятся, но пойти на безрассудство ради знаний… — он останавливается, потому что сознанию, плавающему в своём болоте без конкретики, тяжело уцепить мысль. — В общем, вряд ли генерал махаматра до меня снизойдёт — если он существует, конечно. Я слишком скучный. По лицу Сайно сложно что-то прочитать: во-первых, он всегда такой, во-вторых, Тигнари в полутьме и с полным набором симптомов опьянения сложно определить, где вообще его лицо. Но говорит он на удивление тихо и почти ласково: — Ты не скучный, Нари. Ты интересно мыслишь. «А ты вообще мыслить не умеешь», — привычно и въедливо хочет отбить Тигнари. Сайно откуда-то вызывает в нём это желание — не разбрасываться улыбками и вежливо кивать на каждую просьбу о помощи или фотографии, а быть… чуть менее сдержанным, что ли. Там, где его сковывают правила Академии и собственные амбиции, он бессилен, но с Сайно получается быть человеком. — Я… — начинает было Тигнари, не совсем уверенный, стоит ли доносить эту мысль и справится ли он с ней под грузом выпитого, но не договаривает. Чьи-то руки — известно, конечно, чьи, но со всеми внешними условиями определиться не получается — хватают его, тянут на себя, опрокидывают назад на кровать, Тигнари едва не стонет от того, как всё снова начинает вращаться — но потом сходится снова в одной точке. В глазах Сайно, которыми он действительно, по-настоящему и абсолютно искренне улыбается. — За это, — доносит он простую истину шёпотом, — ты мне и понравился. Тигнари как-то растерянно отмечает, что взгляд у него чистый, без следа даже лёгкого опьянения, и тут же становится невероятно завидно. А дальше он подумать просто не успевает. Лёгкий поцелуй, которого с тем же успехом могло и не случиться, приходится на самые губы — и тут же, не прожив и секунды, прерывается. Сайно смотрит, снова смотрит, пытливо и явно проверяя на реакцию. Глаза горят двумя шаловливыми огоньками, и это становится единственным, на чём Тигнари способен сфокусироваться без риска поймать очередной приступ головокружения. Он хватает губами воздух — машинально, потому что в какой-то момент он успел закончиться, а Тигнари и не заметил. Ловит ускользающую улыбку взглядом, прослеживает до секунды, когда она стирается окончательно. Сознанию нравится мысль о том, что она на этом лице в принципе есть. Сознанию нравится мысль, что её стоит ещё раз попробовать на вкус. Короткий миг контакта глаза в глаза обрывается, когда Тигнари закрывает свои. И с осознанно-пьяным желанием сам подаётся навстречу. Во второй раз получается убедиться, что физический контакт — реальный, и ощущения от него тоже — реальные. Сайно отзывается на поцелуй, позволяет примять себя, путаясь в давно скомканном постельном белье, удерживает обеими руками крепко и будто в отместку. Тигнари едва не стонет, полноценно и громко, когда пальцы Сайно проходятся по волосам, оглаживая прижатые к голове уши, а потом давят на самое основание. Тело бьёт такой волной жара, будто его окатили проклятым араком с ног до головы и долили внутривенно, и Тигнари прижимается к губам сильнее, стремясь сцеловать каждую редкую улыбку, которая на них появится. Поцелуи Сайно на вкус как специи, которые Тигнари ненавидит всей душой. Но ощущения такие, что можно привыкнуть. Ладони скользят по спине, вызывая мурашки под надоевшей формой, оглаживают дыбящийся ряд позвонков, останавливаются у основания хвоста, нажимают медленно и с силой. Тигнари не удерживается — охает, тут же давя это закусанной губой, хвост дёргается и дрожит в нетерпении, полностью потерянный в реальности организм прошибает настоящим огнём, требуя ещё раз. Но Тигнари от нахлынувшего зачем-то открывает глаза. И слёту упирается в пылающий прямо перед собой взгляд, фиксирующий каждое изменение в лице. Упирается в бледную улыбку, абсолютную ясность и затаённый восторг. С таким лицом, какое сейчас у Сайно, Тигнари смешивает субстанции в колбах, наблюдая за ходом эксперимента. И его ещё трезвой части сознания мысль быть экспериментом почему-то нравится… уже не так сильно. Тяжело дыша, Тигнари мотает головой, садится на кровати, ловя очередное головокружение. На этот раз не от того, что в мозг бьёт крепкий алкоголь, а от того, что прикосновения обрываются, унося с собой всю концентрацию на конкретных точках реальности. — Нари, — зовёт Сайно, и его голос взрывает барабанные перепонки самым настоящим грохотом грома. — Эй, я не совсем… — Можно мы, — обрывает Тигнари тихо, просительно, — поговорим об этом с утра? Когда я буду не такой… такой. Повисает странная пауза. Если бы Тигнари не был так уверен в том, что его тон звучит достаточно оправдательно, он бы повернулся проверить, возымело ли это на Сайно какой-то эффект. Но сидеть с закрытыми глазами ему сейчас нравится значительно больше. — Как знаешь. Тигнари даже с гулко качающим кровь сердцем, которое забивает собой сторонние шумы, слышит, как Сайно почему-то усмехается — будто Тигнари и здесь повёлся на какую-то провокацию, которой даже не заметил. А потом он встаёт и уходит. И дверь за ним закрывается, оставляя Тигнари наедине с пустой бутылкой — причиной всех его бед — и гудящей от мыслей головой — последствиями этих бед.

<один>

Никакого «с утра», правда, не случается. И никакого «на следующий день», «через день после», «в течение этой недели» тоже. Сайно испаряется отовсюду — из Академии и вечерних таверн, с собраний и ужинов. Тигнари хотел бы, как достойный учёный, ещё раз посмотреть ему в глаза, просто проверить, вызывает ли он ту же непонятную мешанину чувств в груди, которую не сбивает выпивкой. Хотел бы знать, что это такое было — эффект от опьянения или что-то, чего он в себе ни разу не замечал. Он пытается думать об этом в свободное время, но натыкается на стену из кружащихся картинок и горящего тела, поэтому затею приходится оставить. В таких условиях гипотезу не подтвердить. Но Сайно с его жаждой знаний никогда не считался и в этот раз, видимо, не собирается. Тигнари не видит его, не слышит о нём, думает только на грани злобы: да пропади оно всё. И возвращается к тому, что умеет хотя бы лучше въедливых мыслей о том, о чём у него ещё нет научной работы: к научным работам. Прошение о доступе в архивы готово, рекомендательные письма собраны, список аргументов составлен. Но Тигнари, когда он несёт ворох бумаг на подпись мудрецу Нафису, ждёт сплошное разочарование. — Мы ждём заключения по одному вопросу, — говорит ему Нафис с самого порога, даже не потрудившись выслушать цель визита. — До тех пор извини, но я не могу его подписать. Тигнари непонимающе смаргивает. Прошение трещит бумагой в опрометчиво сжатом кулаке. — Простите, наставник, но по какому вопросу? Нафис горько усмехается. И качает головой. — Его рассмотрение требует, чтобы я не говорил тебе об этом. — Если это касается меня, я в первую очередь имею право… Нафис задерживает на нём долгий взгляд, и только его молчаливая серьёзность заставляет Тигнари прикусить язык перед мудрецом. Одно лишнее слово, одна вырванная из груди несдержанность — и доступа в архивы ему не видать. И карьеры, возможно, тоже. Нафис прекрасно знает, какой у него характер, и с горем пополам, открывая глаза только на амбиции учёного, мирится с ним до сих пор. Но всему, особенно терпению наставника, рано или поздно придёт конец: Тигнари на примере собственных младшекурсников знает, каково это. Но собственные исследования важнее фамильярностей. Поэтому Тигнари, затолкав желчь поглубже в горло, смиренно пробует ещё раз: — Мне нужен доступ в архивы в кратчайшие сроки, иначе моё исследование встанет на месте, я не могу этого допу… — Тигнари, — Нафис машет рукой, утомлённо, как будто муху от себя гонит, — выдающиеся учёные могут застрять в любой момент, от этого не застрахован никто. Я сам семь лет писал ту работу, за которую получил титул. Амбиции — это хорошо, но для такого выдающегося студента, как ты, пара недель промедления не обернётся критической ошибкой. — Пара недель? — вскидывается Тигнари, тут же забывая о смиренности, вежливости и рамках приличия. — Нет, я не могу ждать пару недель! Что это за вопрос, из-за которого я не могу получить доступ? — Тигнари… — Вы сомневаетесь в моей благонадёжности? Нафис складывает руки на груди, тут же обретая вид непоколебимой, но крайне оскорблённой скалы. Тигнари нечеловеческим усилием заставляет себя опустить уши, прижать к голове, успокоить мечущийся хвост, чтобы нервозность и досада не мешали мыслить трезво. — Заключение обещают дать со дня на день, — говорит Нафис наконец, не отвечая прямо. И выразительно кивает на дверь. — Я потороплю ответственных с этим вопросом. Тебя пригласят для оглашения результатов. «Результатов по делу, о котором я сегодня впервые услышал», — так и чешется ответить самолюбие, чтобы распалить короткий спор ещё больше. Но Тигнари удерживает себя в руках. Кланяется. И без лишних слов выходит за дверь. Прошение придётся переписать: теперь оно всё мятое от сжатого кулака. Небольшая жертва по сравнению со злостью на всю академическую систему. Тигнари не врал тогда (воспоминания возвращаются неохотно и всё ещё в тумане), когда говорил, что в жизни не нарушит законов Академии. Или, по крайней мере, верил, что не нарушит. Тигнари проводит в контактах со студентами и наставниками достаточно времени, чтобы видеть изъяны и лазейки, чтобы отличать то, что достойно соблюдения, от того, что ему кажется крайними мерами. Оберегать знания — высокая цель, которая обрастает кучей ненужной бюрократии и ограничений, и если бы не бюрократия и ограничения, Тигнари, может, даже задумался бы о том, чтобы остаться в Академии преподавателем. И если бы нашлось какое-то средство от шума для слишком чувствительных ушей, конечно же. Можно было бы подумать о берушах… Без постоянного присутствия Сайно рядом становится как-то пусто. Тигнари даже не сможет за ужином поделиться с ним недовольством. Доступа в архивы он так и не получает, и следующие несколько дней растягиваются в болезненную пытку. Тигнари по сотне раз правит в работе то, что и так доведено до идеала, смотрит на пустой заголовок так, будто всё остальное напишется самостоятельно, с особой радостью отзывается на потоки просьб о помощи — раз уж собственное исследование стоит, можно забить голову чужими. И как раз поздно вечером, возвращаясь от Махфи с планом на завтрашнюю лекцию, слышит за собой по коридорам тяжёлую поступь. — Тигнари, — окликает старческий голос. Нафис нагоняет его, окидывает взглядом — если его не знать, то как будто сочувствующим. И говорит, не успевает Тигнари даже поклониться: — Завтра вместо первой лекции будь у меня в кабинете. Тигнари вежливо хмурится: — Зачем? У меня первой лекцией младший курс, я думал… — Я сообщу в даршан, тебе найдут замену. Готово заключение. Его обязаны зачитать при тебе, дабы не возникло искажения в трактовках. Две фразы, оценивает Тигнари мысленно. Новый рекорд при общении с мудрецами: продержаться две фразы, прежде чем в груди неуютно заворочается раздражение. — Заключение по тому самому вопросу, о котором вы ничего не можете мне сказать? — Матры, Тигнари, — роняет Нафис так обыденно, будто это происходит каждый день, — не особо любят, чтобы об их проверках знали, когда их проводят. Кто-то подал заявление, твою репутацию поставили под сомнение — они обязаны разбирать подобные случаи. Поэтому… — Прошу прощения, — перебивает Тигнари максимально по-хамски, чувствуя, как дёргается бровь, — на меня написали донос? Сердце стучит где-то в пятках. Надо же. Дожили. — И в чём меня обвинили, раз уж потребовалась проверка от матр? Нафис кладёт ладонь ему на плечо. Успокаивая. Заставляя держать негодование в теле. — Мне понятна твоя злость, — говорит он тихо, так, что Тигнари за барабанной дробью крови в ушах едва слышит. — Но они сами обо всём расскажут. Тебя обязаны ознакомить с ходом дела, вне зависимости от его результата. Поэтому, Тигнари, завтра с утра. В моём кабинете. Он сжимает пальцы чуть сильнее, чем следовало бы, и отходит на шаг. Тигнари продолжает стоять, пока Нафис не скрывается за поворотом в тенях, прирастая пятками к холодному мрамору, озадаченный и злой. Сначала Глаз Бога, теперь матры. Если не знать, можно подумать, Тигнари специально поставил целью собрать на себе все академические байки ещё до выпуска. Разумеется, этой ночью он не спит. Когда тебе сообщают, что ты привлёк внимание не кого-нибудь, а матр — волей-неволей задумаешься обо всём, что успел сделать со времён поступления в Академию. Тигнари веселит только мысль о том, что если это из-за его пренебрежительного отношения к слухам про генерала махаматру — они наконец-то встретятся, и он эмпирическим путём определит, какие правдивы, а какие недостойны внимания. Или не встретятся. В конце концов, для генерала махаматры он слишком скучный. Ранним утром Тигнари выбирается из кровати, на которой как будто до сих пор витает запах аниса и кактусовых игл. Сна ни в одном глазу, нервозность сменяется беспокойством, беспокойство — паникой, паника — аномальным весельем. Тигнари привычно меняет одежду, цепляет ненавистный форменный берет, опустошает стакан с водой, потому что кусок чего-то потвёрже в горло не лезет, и бредёт по коридорам навстречу, хотелось бы надеяться, долгожданному доступу в архивы. В конце концов, он о многом успел подумать за эту ночь. Его не в чем обвинять. Он на хорошем счету у мудрецов, у него готовы все аргументы в свою защиту, студенты взбунтуются, если Тигнари попробуют просто так взять и привлечь к какой-либо ответственности. Матры огласят своё — положительное — заключение, он подаст прошение ещё раз, исследование наконец-то сдвинется с места, и всё будет просто… — Не понимаю, почему к делу какого-то студента стоило привлекать лично генерала махаматру? …замечательно. Перед дверью в кабинет Нафиса спорят двое — высокий, крепко сложенный мужчина с моноклем и сам Нафис. Тигнари поневоле задерживает шаг, медлит за углом, цепляясь ушами за набивший оскомину титул. На этот раз слышать про самого себя и учёную страшилку в одном предложении кажется ему плохим знаком. «Слишком скучный» для генерала махаматры. Как же. — Ваша проверка затянулась, — продолжает Нафис недовольно, — все знают, что генерал махаматра вечно в разъездах. У него наверняка есть дела посерьёзнее, чем лично разбирать дело студента-отличника. Его исследование стоит на месте, пока вы готовили своё заключение! Сколько времени прошло с того заявления — почти пять месяцев? Это непростительная халатность со стороны матр, Тадж, я требую объяснений. Тигнари успевает почувствовать, как в груди разливается парадоксальная гордость, которой непонятно как вообще находится место в буре прочих эмоций. А потом сухой и суровый голос человека напротив вырывает назад в реальность. — Мудрец Нафис, генерал махаматра распределяет дела по своему усмотрению. Я сейчас работаю в гражданском департаменте, но я знал его раньше, смею вас заверить: если что-то цепляет его интерес, остальные матры его не переубедят. Обвинение выдвинуто серьёзное, и мы обязаны были отнестись к нему соответствующе. Даже если это студент-отличник. Особенно если это студент-отличник — не мне вам рассказывать, как быстро уважение к знаниям превращается в одержимость. Тигнари морщит нос: что за ерунда, он не одержим. Он абсолютно безопасен для Академии. Он знает закон. Но собственные постоянные предложения мудрецам прийти и проверить вдруг начинают казаться такими смехотворными, что по хвосту проходится лёгкая дрожь. Ведь если этот хвалёный генерал махаматра вынесет вердикт, что Тигнари в чём-то виновен, получится ли его переспорить? Очень вряд ли. — …и, собственно, где этот ваш студент? Опаздывает на собственное слушание? — Прошу, Тадж, называть это слушанием уже чересчур… Тигнари глубоко вздыхает. Волнение, злость и какое-то подобие страха заталкиваются далеко за рёбра, плечи распрямляются, нос вздёргивается кверху. Настроение скачет по синусоиде от «всё очень плохо» до «всё нормально» до «всё будет хорошо». Тигнари заставляет себя удержаться хотя бы на середине графика — и выходит из тени. Смиренно кланяется, здоровается с улыбкой, надеясь, что бледное лицо и фиолетовые оттиски под глазами не выдадут его бессонную ночь. Как и положено прилежному студенту, не нарушавшему никаких законов. — А, Тигнари, — лицо Нафиса чуть смягчается, обретая какое-никакое благосклонное выражение. — Проходи в кабинет. Мы ждём только генерала махаматру, — и, будто вспомнив что-то важное, оборачивается к Таджу: — А он где, к слову? Ответа Тигнари уже слышать не хочет: скрывается за дверью в пустом, к счастью, кабинете, находит взглядом стакан воды и машинально делает глоток. Тот факт, что это не его кабинет и не его вода, сейчас взбудораженное сознание мало заботит. Он усаживается на простой стул прямо напротив роскошного стола — будто созданный для того, чтобы приглашённый чувствовал давление от одного ёрзанья по деревянному табурету. Тигнари чувствует, ещё как. Он разглаживает складки длинной студенческой мантии, постукивает носками обуви, проходится было по вздыбленному хвосту, но тут же жалеет: пальцы пачкаются в ещё не успевшем высохнуть масле. И невольно, даже за собственным сердцебиением, прислушивается к звукам снаружи. Ему интересно, как будут звучать шаги генерала махаматры. Громкие и тяжёлые или почти невесомые? Может, это и вовсе девушка? Нет, Нафис слишком уверенно говорил «он»… Тогда сколько ему лет? Как Таджу или старше? Какого цвета у него глаза? Какой тон у голоса? Тигнари давит типично учёное любопытство, но за любопытством прячется волнение, а он уже пришёл с самим собой к компромиссу: никакого волнения в этих стенах. Приходится развлекать себя воспоминаниями о самых нелепых слухах и прикидывать, каким из них можно найти подтверждение. И чем дольше Тигнари сидит наедине со своими мыслями, тем обильнее в груди разрастается нервозность. Так что, когда за дверью наконец слышатся шаги, Тигнари едва не подскакивает на месте. Всё-таки тихие, почти неразличимые за общим шумом — если он пройдёт мимо обычного человека в полной темноте, того застигнет только мимолётное ощущение чужого присутствия. А ещё шаги… очень знакомые. — Вот и вы, — вздыхает Нафис, и слышится так явно, будто он стоит не за плотной дубовой дверью, а прямо напротив. — Можем начинать? И эта плотная дубовая дверь открывается. Впуская запах кактусовых игл и человека в накидке до пят — последнего человека, которого Тигнари ожидал здесь увидеть. Сайно смотрит сверху вниз, пресно и не выказывая ни малейшей эмоции. На лице непроницаемая маска, губы обветрены, и Тигнари от одного взгляда на них вздрагивает, невольно вспоминая, какие они на вкус. Только глаза, сверкающие из-под наброшенного капюшона, улыбаются так, словно Сайно только что рассказал лучшую — худшую — шутку в своей жизни. Тигнари хочет подавиться воздухом. Хочет набрать его в лёгкие и никогда больше не выпускать. Хочет вскочить со своего места и залепить Сайно пощёчину. Хочет истуканом сидеть на месте. Хочет округлить глаза. Хочет сузить их до щёлочек, сквозь которые сочился бы самый смертельно опасный токсин в мире. Хочет сказать хоть слово и хочет молчать из чистого принципа. Вот ты какой, генерал махаматра, только и мелькает в голове. И эта мысль одновременно смешит и успокаивает — насколько это возможно в состоянии человека, которого крупно обманули, подставили предательскую подножку, а потом сделали вид, что поскользнулся сам. Фантасмагорически нелепо. — Что ж, давайте сразу к делу, — Сайно, нет, генерал махаматра шагает в кабинет, и все нервные окончания Тигнари напрягаются от непростительной близости. — Мудрец Нафис, вы не против?.. — Воля ваша, — только и бурчит старик из своего угла. И Сайно преспокойно усаживается в его кресло. Этот дурацкий деревянный табурет точно придумали для того, чтобы конкретно Тигнари чувствовал себя на нём максимально некомфортно. Причём, оказывается, вне зависимости от того, кто сидит напротив — мудрец даршана Амурта или проклятый генерал махаматра. Сайно закидывает ногу на ногу, подпирает ладонью щёку — беспечность и наигранность в каждом жесте. Из-под отворота накидки, откуда однажды он с заговорщическим видом вытащил бутылку арака, появляется хилая стопка бумаг. Взгляд так и остаётся прикованным к Тигнари, и выражение извечное: ждущее реакции, предвкушающее удивление, недоумение, досаду. Такой взгляд у него всегда бывает на последнем розыгрыше в карточную партию, когда вот-вот определится победитель. Как же, должно быть, его веселил каждый их разговор на приевшуюся тему. Как же веселило то, что происходило всё это время. И то, что Тигнари ни разу не допустил даже мысли… — Студент Тигнари, даршан Амурта, — начинает Сайно нарочито деловым тоном, не пропуская на лицо и тени улыбки. По этому лицу хочется хорошенько пройтись кулаком. Это лицо хочется снова увидеть в сантиметре от собственного и столкнуться губами — эксперимента ради. — Как генерал махаматра, — длинная пауза, будто до Тигнари ещё не дошло и без этого. Тигнари сжимает губы, но усмешка сама собой прорывается наружу. Сайно как будто бы доволен. — Считаю своим долгом уведомить, что к матрам поступило анонимное заявление, в содержании которого чётко указывалось, что вы подозреваетесь в формировании учёных фракций и собирании сил против стандартов и законов Академии. Это… — он щурится, словно сам едва сдерживает смешок, — довольно серьёзное обвинение. Тигнари заставляет себя выдержать этот взгляд, искрящий высоковольтным напряжением поверх стола. Формирование учёных фракций, значит. Интересно, ради кого весь этот цирк. — Естественно, мы не можем не рассмотреть заявление, — Сайно встряхивает головой, капюшон спадает, рассыпая волосы по плечам. Тигнари чувствует, как странно заинтересованно дёргаются уши. — Особенно если оно касается угрозы деградации Академии. Выдающийся студент с Глазом Бога, собирающий вокруг себя молодое поколение учёного сообщества, достоин самой тщательной проверки с нашей стороны. Смотрите-ка, какие умные мы знаем слова. Деградация, выдающийся, учёное сообщество… Молчи, Тигнари, молчи. Мудрость, учил его наставник, плохо ладит с нетерпением. — Результат проверки показал, что… — будто желая доконать его окончательно, Сайно показательно медленно ворошит свои бумаги, находит нужный лист, подвигает Тигнари. — Вот. Прочтите вслух и убедитесь, что вам понятна формулировка. Чувствуя себя забавным диким зверьком под прицелом зоологических камер (только вместо камер пристальный взгляд глаз, в которые тысячу раз до этого Тигнари смотрел без задней мысли), Тигнари тянется и берёт. Знакомым косым почерком поперёк листа, над печатью генерала махаматры, выведено всего несколько строк. — Это честный и надёжный талант, — читает Тигнари вслух с острым недовольством от того, что в присутствии матры и мудреца приходится плясать под чужую дудку формальностей, — который никогда не был вовлечён в сомнительные дела. Угроза отсутствует. Повисает тяжёлое молчание. Слышно только, как со вздохом, полным облегчения, Нафис утирает пот со лба. Сайно ему улыбается. Не по-настоящему: Тигнари знает, как выглядит его настоящая улыбка. Вежливо и без эмоций, как улыбаются торговцы в лавках, нахваливая пустыми эпитетами свои товары. — Смысл заключения понятен? Тигнари облегчения не чувствует, а потому даже кивнуть не получается. Будь на месте Сайно кто-нибудь другой — возможно, он чувствовал бы себя на седьмом небе от счастья, потому что его догадки подтвердились, Тигнари не нарушал закон. Но на месте Сайно только Сайно. С которым у Тигнари личные счёты. Он мило улыбается в ответ: — Позволите одно уточнение? Не удержав ровное лицо, Сайно едва сдвигает брови. Что-то в его шутке как будто идёт не так. — Прошу. — Вы сказали, — Тигнари едва не срывается на смех от этого вынужденного официоза, — что заявление было подано анонимно. Раз уж оно по результатам вашей проверки оказалось пустой бумагой, не стоит ли генералу махаматре озаботиться вопросом о том, кто позволяет себе бездоказательно клеветать на студентов Академии с прекрасным послужным списком? Я бы, — Тигнари склоняет голову набок, всем своим видом выражая смиренность, — очень хотел знать, из-за кого задерживается моё исследование. Из-за тебя, надеется он, говорит его лицо. Сайно теряется всего на мгновение. Прекрасная выдержка, выделяет Тигнари механически, её точно стоило заметить раньше. — Сделаем всё возможное, — наконец говорит Сайно со светской улыбкой. — Если у вас не осталось вопросов касательно проверки… — Осталось, и очень много. Но предпочту держать их при себе, — Тигнари кладёт листок с заключением назад, показательно не думая пользоваться возможностью прикоснуться к Сайно, и поднимается на ноги. — Буду ждать результатов расследования, генерал махаматра. Клевета в стенах Академии — не менее грубое нарушение, ставящее под угрозу всю концепцию мудрости. Советую озаботиться как можно скорее. — Что ты о себе… — шипит Тадж из своего угла, но осекается. Сайно смеётся вслед спине Тигнари — тихо, но так непринуждённо, словно наконец отпускает своё притворство. Или притворяется ещё сильнее. Двойной агент от мира матр, всяким шпионам у него бы поучиться. — Кстати, мудрец Нафис, — вдруг зовёт Сайно. — Я рассчитываю, что прошение Тигнари о доступе в архивы подпишут сегодня же. Это вне моей юрисдикции, но… Нафис сухо смеётся в кулак. — Разумеется, генерал махаматра. Теперь у нас нет ни единой причины в отказе. Тигнари расцветает улыбкой, которую, к счастью, абсолютно некому демонстрировать. Он задерживается лишь у самой двери, чтобы сообщить: — Если ко мне возникнут ещё какие-то вопросы относительно моей благонадёжности, я буду на лекции, меня ждут студенты. Всего хорошего. И, откланявшись, покидает кабинет. Вопросы, по всей видимости, возникают. Потому что Тигнари не успевает даже собрать вещи после лекции: закрытая было дверь аудитории открывается снова, и Тигнари, не поднимая головы, слышит знакомую лёгкую поступь. Перед ним стоит генерал махаматра — живой, во плоти, с именем и внешностью его хорошего — бывшего? — друга. В той же накидке, с теми же смеющимися глазами — только на этот раз рядом с ним нет других матр или мудрецов. И на этот раз Тигнари не собирается мириться с тем, что его обвели вокруг пальца, так легко. — Надо же, — сухо приветствует он, хотя голову опять начинает разрывать это противоречивое «врежь ему — поцелуй его». — И часа не прошло, а у генерала махаматры, по всей видимости, появились сомнения в качестве выполненной работы. Лицо Сайно кривится как-то мучительно — будто он шёл рассказать плохую шутку, а как только открыл рот, в него сунули целый лимон. И теперь он не знает, что ему с этим делать. — Генерал махаматра, — рапортует он, и Тигнари смаргивает, слыша в его голосе сожаление, — приносит извинения за вынужденный фарс. Проверки действительно надлежит проводить втайне от… — Мне всё равно, как их надлежит проводить. Кое-какие методы были излишни. Тигнари хлопает учебниками по столу слишком громко для довольного жизнью человека, которого только что оправдали по выдуманному делу. Он упирается в Сайно тяжёлым, негодующим взглядом, губы подрагивают, выдавая с головой. Понимаешь, о каких методах идёт речь, а, генерал? Сайно свой взгляд не отводит. Складывает руки на груди, будто защищаясь. — Это уже не было проверкой. — Может, тогда стоит подготовить ещё одно официальное заключение? — поднимает бровь Тигнари. — Разобрать все аспекты собственного поведения с момента нашего, по всей видимости, подстроенного знакомства. И указать, что из этого требовала проверка, а что было личной инициативой. Губы Сайно всё-таки трогает улыбка. Больше похожая на ироничную усмешку. — Заключение было готово на второй месяц. Мне хотелось убедиться окончательно. — Убедился? — Сайно кивает, Тигнари фыркает себе под нос. — Отлично. Прошу меня извинить, у меня с доступом в архивы появится много работы, которой я планирую заняться прямо сейчас. Дверь вон там. Он подхватывает сумку и учебники, выходит из-за кафедры, игнорируя давящее присутствие над душой. Эксперимент, над которым Тигнари ломал голову всё время с той ужасной ночи, провалился, так и не начавшись. Испытуемый образец попался с браком, а восстановлению или замене не подлежит. Тигнари откровенно не знает, на что рассчитывал Сайно, так упорно пробиваясь в друзья, проводя с ним бессмысленные вечера, обучая играть в карты и — может, лучше об этом с концами забыть — спаивая в собственной комнате. Если на то, что, узнав правду, Тигнари обрадуется — у него для Сайно плохие новости. Он не рад. Генералом махаматрой для разнообразия мог оказаться хоть трижды проклятый Вишава со своими плесенниками, но почему им оказывается именно Сайно? Тот самый Сайно, который вполне успешно поселился в категории друзей, потом резко захотел всё испортить, а потом испортил испорченное ещё раз? На плечо вдруг ложится рука, Сайно разворачивает Тигнари к себе — без особых усилий, потому что, оказывается, физически Тигнари в сравнении с ним просто трёхлетний ребёнок. Находит глазами его лицо, смотрит упрямо и с вызовом. — Нари, — говорит спокойно, и у Тигнари, привыкшего отзываться улыбкой, дёргается веко. И хвост. Сайно зачем-то прикусывает губу и молчит, будто боясь даже самому себе в чём-то признаться. — Тот вечер точно был моей личной инициативой. Тигнари поднимает бровь. На большее его порванных в клочки эмоций сейчас не хватает. — Пока ты так говоришь, это не больше, чем гипотеза. — Гипотеза требует доказательств, — соглашается Сайно — и молчит снова. Да что случилось с твоим богатым словарным запасом, раз уж сегодня мы выяснили, что он есть. — Хорошо. Я приглашаю тебя на ужин. Хвост снова дёргается, на этот раз более раздражённо. — Генерал махаматра, вы не слышали, что я сказал? У меня много работы. — Ты уж определись, как собираешься меня называть, — жалуется Сайно с оттенком страдания в голосе. — Необязательно сегодня. Но хотя бы в течение недели, потом мне придётся отправиться в пустыню. Тигнари машинально втягивает носом воздух. Точно. Вот почему от него постоянно пахнет кактусовыми иглами, вот почему у него сухие и обветренные губы — которые даже сейчас хочется… хочется… Уши прянут вверх, сбрасывая с головы форменный берет, но вместо Тигнари его подхватывает Сайно. Смотрит так, будто поймал стрелу в полёте, и, не спрашивая разрешения, в долгом молчании медленно нахлобучивает назад на голову. По дороге касаясь пальцами самого основания ушей. От него всё ещё тепло. Тигнари это — парадоксально — всё ещё нравится. — Я подумаю над вашим предложением, — бормочет он наконец. — Над твоим. Генерал махаматра ты или нет, а научные работы писать у тебя нет абсолютно никакого таланта. — Я и не старался их писать, мне нужен был… — Оправдаешься за ужином, ладно? Обсудим, насколько ответственно ты подошёл к собственной работе под прикрытием. Сайно усмехается: — По всей видимости, безответственно. Ладонь Сайно всё ещё что-то делает у Тигнари на голове. Он не берётся судить о себе целиком, но его ушам прикосновения вполне по душе — вызывают предательские мурашки по телу, воскрешают воспоминания, которые Тигнари после исчезновения Сайно из поля зрения поклялся расчленить и закопать. — Рад, — шепчет Тигнари, потому что голос даже на тон выше его скомпрометирует, — что хоть это ты способен понять без моей помощи. И отходит на шаг, обрывая любой физический контакт. Контакт глаза в глаза остаётся, и глаза Сайно ни с того ни с сего загораются, как если бы он получил от Тигнари не укор, а чистосердечное признание в любви. Тигнари против воли хмурится. Пожалуй, им и правда есть что обсудить. Пожалуй, это может быть немного важнее доступа в архивы. — Увидимся за ужином, — говорит он за спину, — генерал махаматра. Сайно смеётся. По-настоящему. Возможно, он и правда не более чем старательно выращенная слухами учёная страшилка — или, по крайней мере, не испытывает желания ей быть конкретно для Тигнари. Тот, кто так глупо проваливает работу под прикрытием, не может быть по-настоящему страшным. Тигнари вряд ли следует его бояться. А до ужина можно занять голову мыслями немного более приятного характера. Например, гипотезой о том, чего Тигнари от Сайно вообще хочет — кажется, у неё только что появился шанс на возрождение.