эмо дети

      снег под ботинками хрустел, труба гудела и грела ноги. руки, усыпанные цыпками, были спрятаны в карманы пуховиков. они сидели на котельных трубах уже больше полутора часов. дешевые наушники фонили, а плеер грозился умереть скорее от холода, чем от маленького количества заряда. вероника мотнула головой, убирая с лица блондинистые пряди: все это время она смотрела на серые хрущевки в зимнем закате. закат был грязный, мерзкий, как обморожение ветренной, бесснежной зимой. он пестрел серо-синим, и по ночам небо было глубинным. «синюшным», как говорит вероника, «иногда размываемое зеленой тиной». — меня руслан обыщется, - никита говорит это через каждые двадцать минут, вздыхает, и опять замолкает. он отморозил себе все ноги, еле перебирал пальцами в зимних ботинках, но продолжал сидеть на треклятой трубе, обнимая чужую бутылку блейзера. вероника дышит на ладони, и с непроницаемым взглядом смотрит на него. никита точно уверен, что взгляд просто непроницаем, а не пуст, безжизнен, тосклив и прочее. просто, может, он никогда не сможет ее понять, смотря на непроницаемый взгляд с грустью и страхом. — не обыщется. он тебя только после одиннадцати искать начинает, и то если вспомнит. - она энергично бьет пятками ботинок по трубе, а та издает хрипяще-ухающий звук. вероника забирает с чужих ног блейзер, в котором уже плавают кусочки льда. — переключи песню, у меня руки заняты. никита настолько был поглощен мыслями, что не услышал как сплошной скрим сменился тишиной и звоном в правом ухе. а потом звон перетек в мимолетную пульсацию в голове. — на какую? — давай на «лед». он кивает и листает плейлист, доверху забитый русским эмокором. никита уже породнился с этим жанром: у никиты на звонке стоит «рашамба», на будильнике мелодия из «трех полосок», а засыпает он под «идею фикс». никита вместе с вероникой осуждает музыку руслана, льющуюся попсу из окон проезжающих девяток, и ремиксы из колонок детей. никита даже подарил ей плакат с вокалистом «стигматы». он сказал, что нашел его совершенно случайно, но на самом деле перерыл не один киоск в поиске подходящих журналов. вероника тогда смотрела очень нежно-прохладно и улыбалась, а никита был готов найти ей еще двадцать таких плакатов.       вероника болтает в руке бутылку, пытаясь разогреть в ней глыбы льда такими же ледяными руками. но если у вероники холодные только руки - никита уже весь, как песня в наушнике и блейзер, ледяной. — как они так просто переходят с крика на пение? — вот так. это тренировки, - вероника качает головой в такт и смотрит на никиту. - и не просто крик, а скрим. точно. — это просто слишком пафосное название… разве не проще назвать просто - «крик»? — он растерянно поднимает под себя ноги, ставя их на трубу. так просто заживо замерзать никита не хотел, нужно было предпринять попытки по согреванию. после своей фразы он тут же ловит осуждающий взгляд вероники, которая заместо долгой тирады просто вздыхает: — кричать может каждый. и это большой стресс для голосовых связок. а скрим это сложная техника которая не приносит дискомфорта. и невозможно покричать, в идеальности пародируя скрим. никита задушенно вздыхает. ему нравится когда вероника что-то рассказывает. даже если это что-то будет рассказанно многими и много раз. никита считает ее слишком взрослой для этого воплощения. и эта мысль застревает прямо так не кстати в горле. ведь никогда не знаешь, что получишь в ответ на такое заявление. поэтому он опять молчит, а песня в наушнике подходит к последнему припеву. им выдается встретиться очень редко, но каждая встреча у них залпом. и запоминается крепко, если не трофеями из ларька, то болезнью легких от переохлаждения.       закатное небо почти окончательно посинело, начиная чернеть, а страх получить по шее от руслана окончательно пропал когда ноги чуть-чуть отогрелись. никита поднял голову, позволяя северному ветру задувать в шею, и посмотрел на небо, проявляющее мерцающие, грязные звездочки. — хочешь, я тебе еще три бутылки блейзера принесу? - смотрит сверкающими глазами в чужие серо-голубые, и улыбается. вероника завешивает лицо волосами, делая подобие челки вокалистов эмо групп. — а откуда у тебя такие запасы? - никита замечает (вновь и вновь), что порой правда вызывает у нее интерес, даже такими глупыми вопросами, когда стоит подбежать, и всучить ящик этого проклятого блейзера. — а мне серега привез, татищев который. — я помню его, ты же мне фотки кидал. а у него откуда столько? - вероника роняет прядь от лица и хлопает ресницами. — челябинск хорош в роли отца, я думаю. они хихикают от общей мысли, и никита делает точно такую же челку, только на левую сторону. вероника крутит головой с видом человека, смыслящего в искусстве, и треплет чужую челку так и сяк. — тебе даже идет. волосища бы отрастил и точь в точь, даже красить не надо… - она резко перешла на шепот, видимо, чтобы не сильно нахвататься холодного воздуха. — переключи песню, я руки грею. никита тянется окоченевшими пальцами до плеера, тоже переходя на шепот. — может «осень моей жизни»? вероника очень размышляюще молчит. —…а тебе они понравились? никита кивает с видом игрушечного болванчика, прячет покрасневшие щеки в воротнике куртки и листает песни вновь. вероника тоже притянула ноги к себе, засовывая коленки под длинный пуховик. вид у нее на фоне этой котельни еще более неживой чем обычно, но такой меланхоличный, как будто смотришь на любимое явление природы. на град, думает никита, с грозой. вероника это град с грозой, которого в таких северных городах как он никогда не будет. просто по причине климата, а может быть и по другим. — я думала, что ты посчитал их песни сопливыми, - вероника неопределенно пожала плечами, и округлила глаза, когда заиграла песня. - а почему эта? в наушниках «горький шоколад», а никита и не знает, что ответить, и отводит взгляд на сухие черные пятиэтажки вдали. — вообще-то я не считаю их сопливыми… они близки к этому, но не совсем. вероника со звоном стекла смеется, а еще улыбается ярче солнца, слыша это. — близки, но не совсем? ну ладно, а песня-то почему? - она совсем посветлела, видя, как стушевался никита. — она мне просто нравится… - он уже не прячет красных щек, на морозе все равно не отличить, слушая знакомый припев. она правда нравится ему до чертиков. очень сильно нравится. песня тоже нравится, никита думает, и давит глупую улыбку на губах. вероника кивает ему, может быть удовлетворенная ответом, но понять по ней этого невозможно. на небе не видно луны, но снег все равно освещает землю. — а тебя не потеряет карина? уже довольно поздно… — мы можем пойти к ней прямо сейчас, если хочешь. она вернется позднее меня в любом случае, ничего не случится, - вероника пожимает плечами, и устраивает руки на коленках. - у нас ведь в запасе еще пара дней… пара дней, точно. воспоминание об этом дало никите глоток свежего воздуха. словно стержень страха, напряжения и тревожности резко вынули из груди. он и сам удивился, тут же подхватывая тему — у нее так много дел? — не особо, - она болтает лед из блейзера в бутылке. - скорее всего она большую часть времени тут отдыхать будет, чем работать. никита кивает, и в голове проводит параллель с русланом. карина кажется не такой, как руслан. карина всегда представлялась ответственной женщиной, красивой и хрупкой на вид. и никита не знал, проводил ли он эти ассоциации исходя из рассказов вероники, или сравнивая и представляя взрослую веронику перед собой. но она давала понять, что карина в роли «родителя» лучше чем руслан. может, в несколько десятков раз. но от идеала далека, вероника о своей мнимой матери не говорит много, а если говорит, то делает это через силу. ведь знает, что сам никита хотел бы увидеть карину. — а почему мы можем так просто прийти к ней? в смысле, я? вероника думает, и тут же легко махает рукой. — не бойся, я же тебя зову, а не кто-то там другой. если не хочешь, я могу проводить тебя до дома, но я настаиваю. я привезла диски и магнитолу. она легко улыбается, совершенно, видимо, не замечая замерзающих волос никиты. чисто прикинув, до кого будет ближе, он быстро соглашается. — тогда пошли. а блейзер я тебе завтра отдам. — отдашь, если руслан выпустит тебя из дома. ну или впустит… или мне придется из окна ловить бутылки. вероника поднимается, пошатываясь от непривычной позы. ноги больше не греет труба и тут же становится прохладно. никита соглашается с ее словами, и прячет плеер в карман куртки. она подсвечивает фонариком темные места на дороге, подхватывая скользящего на льду никиту под локоть. — мы как бабушки что ли пойдем… — ну. а как иначе, раз ты ходить не умеешь? и под тихий смех все вопросы отпадают (отмерзают). им предстоит дойти до остановки и не разбить носы на гололеде. улицы темные, а фонари вдоль дорог светят слабо, некоторые с перебоями. никита смотрит под ноги, на дома, вперед, на небо, куда угодно, только не на веронику. а вероника пинает ногами ледышки на земле, и смотрит до одинокой остановки. по времени неизвестно сколько, поэтому неизвестно придет ли автобус или его вообще не стоит ждать. никите все равно, он чувствует прохладу, похожую на счастье и свободу, слегка щиплющий морозец на носу, и руку вероники, которая крепко его держит. они даже не обговаривают - если никакого автобуса не будет, они пойдут пешком. никита ориентируется в городе руслана лучше вероники, а она имеет великолепную память на улицы и дома.       но последний автобус подъезжает к остановке до того как они подошли. никита сам хватает ее за руку, начиная стремительно бежать. вероника улыбается, находу советуя ему не разбить ничего, а затем запрыгивает в открытые двери. они не могут отдышаться когда двери закрываются, а в нос ударяет запах старости и кожи автобусов. в глаза дает яркий свет, а вокруг них нет ни души, кроме какой-то бабушки с сумкой и водителя. — ужасное состояние. мороз, бег, теперь душный автобус… - она кривит нос, прилипая к поручню. никита смеется, поднимая воротник куртки повыше. — давай передам, а ты стой. он забирает у вероники мелочь, приносит два билета и садится, тоже обнимая поручень. они молчат пару секунд, а потом никита решает включить телефон. выключенный ранее, сейчас мобильник разрывается от сообщений и пропущенных звонков. он хихикает, показывая количество пропущенных веронике, и они вместе читают сообщения от руслана. последнее было доставленно минут десять назад, никита быстро печатает ответ и отправляет. «я останусь у вероники». в душе он чувствует себя чертовски бунтующим. автобус останавливается на конечной, и они выбегают на неосвещенную улицу под зоркий взгляд водителя. вероника смеется, кружась вокруг себя, не понять для чего - веселья или тепла. — зима, ночь, красноярск… и мы, промерзшие, идем ко мне слушать лучшие сборники музыки нулевых. это как сериал с неправдоподобным сюжетом. — где еще все поют, да? — ага, - она заворачивает на нужную улицу, ища в куртке ключи. - нам на четвертый этаж. это все походило на ужастик, конечно, тоже неправдоподобный. дети с загадочными улыбками зашли в жилой дом, прошли в лифт, и без конца строили кривые рожицы в зеркало и камеру. на лестничном пролете эхо тихое, и они стараются смеяться тише, рассматривая тату из жвачек и конфет, приклеенных на почтовые ящики. тату, стикеры и смайлики. их было даже слишком много, хотя это, вроде, новостройка, создавалось ощущение будто они открыли портал в советский союз. — я бы хотела себе вот такую на все плечо, - она тыкала в причудливую черную кляксу-переводную татушку на стене. - она была бы очень протестной, я думаю. никита выпучил глаза и похлопал ими. — протестной от чего? — да от чего-нибудь, протест же везде. можно не говорить даже, люди сами придумают. она посмеивается, проворачивая ключ в замочной скважине.       в квартире пахло теплом и пылью. вероника первая скинула с себя пуховик и ботинки, осматриваясь в доме. потом она повернулась к никите, довольно складывая руки на груди. — карины нет, я же говорила. проходи быстрее. никита скинул куртку, ныряя в кухню следом за вероникой. карина в этой квартире бывает редко, большая часть вещей здесь вовсе стоят от когда-то существующих хозяев. кухня маленькая, теплая и удобная, а окно выходит прямо в темный двор. появляется неожиданное чувство домашнего комфорта, хотя никто из них сейчас не дома. никита вызывается помочь с кофе, они проливают кипяток и рассыпают кофейный порошок несколько раз, все время говоря глупые анекдоты и придумывая ситуации. никита относит кружки в одну из комнат, а вероника несет сыр, который купила сегодня утром, попутно непрекращяя говорить. — сыр с кофе и печеньем это лучшее что придумали люди. ты должен это попробовать. она почти светится когда представляет свой любимый вид сыра, а потом еще минут пять рассказывает про лучшее печенье которое подходит для этого сочетания. никита пьет кофе, закусывая это удивительным бутербродом, и не отрываясь слушает веронику. — именно поэтому я считаю яшкинское печенье просто ужасным. но у меня в городе его и так мало, так что я не жалуюсь, - вероника легко пожимает плечами, будто это правда не проблема, и отпивает из своей кружки. — мне оно тоже не нравится, оно слишком приторное. и они продолжают молчать, переглядываясь. на стене висит телевизор, не включенный в розетку, на полу лежат колоды игральных карт, а на столе стоит магнитола. никита гипнотизирует глазами черную жидкость, а затем с неожиданным восторгом предлагает поиграть в карты. — а на что играем? - колода в пятьдесят четыре карты тут же появилась в руках вероники. — на щелбаны наверное, как всегда… - никита вообще считает глупым играть на что-то, но это была его идея. — значит на щелбаны.              следующие тридцать минут прошли под вскрикивания и всплески рук. — откуда у тебя там джокер? - вероника с подозрением щурит глаза. - да ты мухлюешь! — да ни разу, клянусь русланом! она скептично поднимает бровь. — как раз его тебе не жаль, я тебе не верю. и под тихий смех козырную даму накрывает черный джокер. никита таращит глаза на свою последнюю карту, затем на хихикающую веронику, и с протяжным вздохом откидывается спиной на диван. — последняя игра закончена, иди сюда, ты проиграл. она щелкает никиту по лбу под его недовольное бормотание. — и какой у нас счет? - он потирает лоб, помогая собрать карты. взгляд случайно падает на безвкусные настенные часы с изображением какого-то цветка, которые показывают пол восьмого. часы контрастируют с обоями, еще раз напоминая, что это не чей-то дом для постоянного жительства, а всего лишь когда-то съемная квартира. о ней не беспокоились, всего лишь выкупили, бросив с вещами предыдущих владельцев, вот так отстаивать свое время. никита пару секунд смотрел на эти часы, переходя от них к веронике, которая пыталась утрамбовать колоду в коробочку. эта квартира давила негостеприимством родительских друзей, к которым тебя ведут через силу. но вероника слишком сильно отражала это настроение стен, создавала призму чего-то очень комфортного, прохладного и приятного. на лицо лезла улыбка, которую он старался подавить. — покажешь диски которые привезла? - никита принял сидячее положение, ловя прилетающие на диван диски. вероника тормошила рюкзак, набитый дисками, выискивая нужное. — и не только покажу, - она держит магнитолу и садится рядом, ища розетку за диваном. маленький экран мигнул синим, и вероника повернулась к никите, который изучал диски. в пластиковых и картонных обложках, разукрашенных под сборники нулевых, криво сфотошопленные сборники трех и более групп, почти элитные, обычные изображения альбомов, а также просто логотипы групп с огромным количеством музыки. у никиты глаза разбегались от одной пестрой наклейки к другой, он выхватыл знакомые названия групп и концертов взглядом. — может быть их? - вероника потрясла cd с «asking alexandria», заставляя диск внутри постучать. — может что-то полегче? - никита показывает на обложку в своих руках, а вероника удовлетворенно усмехается. — смэшинги? ты перерос меня, знаешь, - она забирает диск из чужих рук, устанавливая его в магнитолу. из динамиков полилась размытая, легкая мелодия. они замолчали, слушая незамысловатую и приятную песню. вероника покачивала головой в такт каждому удару по тарелке, а никита застыл, смотря на черное небо в окне. он оживает к неожиданно громкому припеву, моргая глазами. — как думаешь, о чем они поют? вероника ложится на спину близко к магнитоле, поворачивает голову на никиту и пожимает плечами. она складывает руки на животе, видимо, размышляя над текстом, который можно перевести клочками. — не знаю. ну сейчас там поется «она знает», «она знает», «она знает». а остальное не знаю. — мне кажется, там что-то про июнь. никита тоже ложится, на другую сторону, к другому динамику. вечером их разделял плеер, ночью магнитола. он смотрит в потолок, желая продлить этот момент до невозможности. до бесконечности, чтобы сказать что бесконечность это не предел, а затем пойти дальше. лампочка над ними желтит, а магнитола звучит одновременно тихо и громко. — ты у меня ассоциируешься с чайкой джонатаном ливингстоном, - шепчет вероника, на фоне музыки ее почти не разобрать, но никита старается. - а я у тебя с чем? — что делала эта чайка? — хотела свободы. никита чувствует этот диалог слишком лиричным для детей. может быть, в общем слишком лиричным. он кивает, будто для себя, и недолго думая, говорит. — а ты у меня ассоциируешься с той песней. про шоколад которая, - никита краснеет, слишком резко поворачивает голову в другую сторону, чтобы не показать никаких красных щек. — я так и знала. она молчит, мельком наблюдая за никитой, который опять глядит в потолок. они слушают несколько гитарных переборов, когда никита поднимается, со всей решимостью глядя на веронику. — можно тебя обнять? вероника глядит прохладно-приятно, кивает головой, даже не закрывая лицо волосами. протягивает руки в ответ, скрепляя их на чужой спине. они обнимают друг друга, покачиваясь под мелодию после припева. никита думает, что сидя обниматься чертовски неудобно, а стоя наоборот - неловко, поэтому они как-то оказались тут. — хочешь, я подарю тебе этот диск? — а я тебе три бутылки блейзера. — тогда договорились. они шепчут, слушая концовку песни, похожую на блестящую фольгу. и все у них хо-ро-шо.