О любви и прочих неприятностях

— Вот дерьмо. Эрих издал странный звук — нечто между фырканьем и смешком. Тиллих, развалившись на стуле, сквозь круглые черные очки глядел в окно-зеркало и крутил по столу пустой стакан из-под кофе. — Ага. Я вчера, как домой пришел, сразу засел искать по нему что-нибудь. Список книг, награды, видео с ярмарок издательств и другая скучная херня в таком роде. Но потом я наткнулся на форум… — заговорил Паульзен, потирая глаза. Вот откуда круги. Эриху стало несколько стыдно. Выходит, невесть чем занимался только он. — Сначала не понял, при чем тут вообще Тиллих, а потом долистал до момента, где какие-то придурки обсуждали, возможна ли его сцена из «Погребенного» в реальности. Без контекста я не разобрался, так что пошел искать этого сраного «Погребенного». Даже отвалил несколько евро за электронную версию. Начал читать. Средненько, скажу я тебе. Но не суть. Был я, короче, где-то на середине уже, когда вызвали на место. Потом вернулся, стал дочитывать. Уже не столько ради дела, сколько… Отвлечься хотел, в общем. Но не получилось. Буквально в следующей главе сцена началась… ну, вот эта, я выписал. Хотел было тебе позвонить, но ты опять брюзжать бы начал, что среди ночи бужу по ерунде, решил, что лучше тут скажу. А как к участку подхожу — вижу, он стоит, будто правда без приглашения войти не может. Посадил его здесь и стал тебя ждать. А он выделывается еще, что долго. Минут двадцать назад мне плешь проел — пришлось ему за кофе идти. Ну, и нам заодно взял. Эрих одобрительно хлопнул Паульзена по плечу. Все-таки были в нем гены Германа. С попуском на моложавость и щенячий вид, конечно, но оно и к лучшему. Образ мрачных скептиков привлекателен только в искусстве, в жизни же люди, подобные Герману и самому Эриху, вызывают лишь одно желание — сплюнуть. Дверь в допросную поддалась не с первого раза. Эрих помнил, как на это брюзжал еще Герман. Но еще больше он брюзжал, когда пытались помочь. Сил у него с приближением пенсии становилось все меньше, а комплексы росли и крепли, и каждая проблема с завидной ловкостью из мухи превращалась сначала в слона, а потом в обоюдоострое лезвие, к которому как ни подступись — виноватым все равно останешься. И дверь была, пожалуй, одним из ярчайших тому примеров. Начальство, впрочем, не спешило что-то менять. Допросная использовалась крайне редко и только ими двумя. Инспекторы предпочитали решать дела на месте или наведываться в дом к злостным переворачивателям баков и прочим опаснейшим преступникам. А обивать пороги было не в привычке Эриха. Порою он даже подумывал починить дверь самостоятельно, но опасался нового шквала осуждения за порчу казенного имущества. Ну, или что еще там они могли ему вменить. Паульзен, стоило зайти, с чувством бросил бумаги на стол и принялся расхаживать вдоль окна. Он все для себя уже решил — Тиллих виновен и точка. И Эрих его понимал: на третий день без сна будешь цепляться за каждого, кто покажется хотя бы отдаленно подозрительным. — Наконец-то! — оживился Тиллих. — Герр Конти, уж вы-то мне объясните, какого черта я вынужден здесь торчать? Он усмехнулся, по-свойски подперев руками стол. Эрих молча опустился на металлический стул и холодным тоном попросил: — Вернер, включи запись. А вы, герр Тиллих, для начала снимите очки, пожалуйста. Паульзен протестующе застонал, но все же вышел обратно в комнату и принялся возиться с кнопками. Эрих разложил перед собой листы — и те, что прочел, и другие, не менее измалеванные выделителем. Паульзен явно злился, когда подчеркивал нужное. И, право слово, было от чего. — Не могу. Тиллих не выдержал пытку молчанием и все же пояснил: — Свет яркий. Эрих и не моргнул. Да, яркий. Чтоб лица ублюдков получше видеть. А здесь в основном оказывались именно они — для простых подозреваемых была вполне себе приятная комнатка недалеко отсюда. Так что Тиллих мог бы и догадаться, что не на хорошем счету и что никто ради него лампы выключать не будет. И стоило Эриху об этом подумать, как свет притупился. Тяжело скрипнула дверь, и вернувшийся Паульзен виновато пояснил: — У альбиносов светобоязнь. Но я думал, это только к солнцу применимо. — Мило, что вы погуглили. Да, в основном к солнечному свету. Но иногда и к мощному искусственному. Личная особенность, если хотите. Тиллих как-то скомкано улыбнулся, точно стеснялся этого своего недуга, все же стянул очки и с усердием проморгался. Эрих тихо хмыкнул. И вовсе не красные у него глаза — обычные такие голубые, может, бледноватые только. А вот лицо… На скулах и у носа отчетливо проглядывалась краснота, похожая на румянец. Капилляры, наверное. Эрих не очень разбирался. Стоило тоже погуглить, чтобы не отставать от Паульзена. Теперь Тиллих на них старался не смотреть. Как и тогда, в доме, он все отводил взгляд в сторону, там, где темнее, и с легкой руки это могло списаться на вину. Но Эрих понимал — может, по зажатости, может, из-за своеобразной полицейской «чуйки», — что нет, то тоже банальное стеснение. Как и светобоязни, Тиллих стеснялся нистагма. И что-то подсказывало, что на тех роликах, что накопал Паульзен, он неизменно носил все те же очки. — Герр Тиллих, как давно вы приехали в город? — заговорил Эрих, дождавшись, пока Паульзен усядется рядом. — И как давно приобрели дом? — Недавно. Приехал… дня четыре назад или около того. — Тиллих помолчал, и тишина ему явно не понравилась. — И я ничего не знаю об этом вашем пропавшем мальчике, ясно? Тут лес рядом, может, от родителей убежал в шалаш какой! Дети вечно таким занимаются. Он раздраженно махнул рукой, мельком поглядел на Эриха и снова стал рассматривать стену. Шутить и улыбаться ему явно перехотелось. И из-за исчезновения привычной защиты в виде очков, и из-за очевидно тяжелой атмосферы. — Тимоти Фриз мертв, — ровным голосом сказал Паульзен, но губы его характерно дрогнули. Это слишком для его скудного опыта. Еще бы лет десять, и он бы воспринимал это так же, как Эрих: да, трагично, но от того больше мотивации поймать преступника. — Мне жаль, — потупившись, проговорил Тиллих. — Хотя это объясняет, почему сегодня все такие хмурые. Он прочистил горло и в этот раз даже не посмотрел в их сторону. Эрих перебрал листы и вынул нужный. Паульзен в нервном ожидании затарабанил пальцами по столу. — Герр Тиллих, позвольте зачитать вам выдержку из отчета по делу исчезновения Тимоти Фриза. Эрих дождался неуверенного кивка, бросил быстрый взгляд на вторую камеру и, сглотнув, начал. И с каждой новой строчкой лицо Тиллиха вытягивалось и белело все больше. А стук пальцев Паульзена наращивал темп. Вслух Эрих прекратил читать на параметрах ящика, но для себя еще пробежался по паре строчек. Дальше шло то, что он не успел увидеть вчера — описание внутреннего содержимого: полка с отверстием для туалета, столик для еды. Наполнение отличалось. В остальном — калька с «Погребенного» или как его там. Эрих отложил документ и взялся за следующий. Тиллих сидел, вперившись взглядом в пустоту. Лицо его по цвету сравнялось с бумажным листом. Даже краснота румянца побледнела. Паульзен же напротив — все ярче заливался краской. Новый лист — быстрые заметки Паульзена, то, что он вспомнил за время мозгового штурма ночью. Совершенно незначительные детали, как казалось Эриху при обходе, теперь аккурат становились в крайне неприглядную для Тиллиха мозаику. Черт, Паульзен даже Гофману успел позвонить, чтобы уточнить ту в проброс сказанную мелочь… — Герр Тиллих, вы помните, как осведомлялись у продавца в продуктовом магазине насчет плотника? Дробь пальцев по столу усилилась. Эрих пнул Паульзена под столом. Не время для киношного нагнетания. Тиллих нервно выпрямился. Нездоровое шевеление его глаз стало заметнее. — Д-да… Дня три назад. Грузчики сломали крыльцо, когда заносили кровать, я хотел… Я планировал нанять местных для ремонта, чтобы быстрее влиться. — Он с трудом сфокусировал загнанный взгляд на Эрихе. — Вы ведь не думаете… — Герр Тиллих, где вы были сутки назад вечером? — прервал Эрих, и выражение лица его ясно давало понять — вопросы здесь задает исключительно он. Паульзен стучал теперь ногой. — Гулял, кажется. — Где? — Не помню. Просто по округе. Смотрел местность. Ходил к озеру. Тиллих пожал плечами и принялся судорожно перебирать пальцы. Образ ехидного аристократа таял на глазах. Будь на его месте кто другой, пьющий сосед или святоша из набившего оскомину местного прихода, Эрих бы даже злорадно усмехнулся. Нет, Тиллих не вызывал в нем сочувствия. Как и написанное — уверенности в виновности. — Вы были в лесу около девяти вечера? — продолжал Эрих, и Тиллих задумчиво нахмурился. Промедления его хватило, чтобы взвинченный Паульзен сорвался: — Были. — Он с чувством вдавил указательный палец в стол. — Вас видели. Возвращавшаяся домой девочка сказала, что видела… вампира. Она была здесь утром. Я дал ей вашу фотографию. Она сказала, что вампиром были вы. Гуляли в том же месте, где пропал Тимоти Фриз. В то же время. Он шумно выдохнул сквозь зубы — совсем как запыхавшийся кот. После тяжело сел на стул, с которого в порыве чувств успел вскочить, и стал испепелять Тиллиха взглядом. Эрих украдкой поджал губы. Он знал, что сейчас будет. Первичный шок всегда сменяется агрессией. И почасту это идет на пользу: подозреваемый взрывается гневной тирадой и сознательно или не очень подтверждает все сказанное обвинителями. Наверное, Паульзен рассчитывал, что будет так: они прижмут зарвавшегося писаку, тот трусливо подожмет хвост и отправиться гнить в аугсбургскую тюрьму. Конец — не очень счастливый для родителей, но вполне удачный для годовой премии. Но бывает и второй вариант. И то, что сейчас сработает именно он, Эрих тоже прекрасно знал. Слишком гладко все шло. Ящик, книжка, прогулка… Если Тиллих не идиот — а такого мнения он о себе не складывал, несмотря на предположительно крайне скверный характер, — то так подставляться бы не стал. Хоть что-то должно было выпасть из этой ровной линии. Тиллих выдержал еще секунд десять, перед тем как злость постепенно начала застилать ему глаза, а до сознания наконец дошло — ему следует хотя бы попытаться оправдаться. Когда обращенные к Эриху призывно-удивленные взгляды ничего не дали, он сдался. И на смену смятенному полушепоту пришло раздраженное рявканье: — У меня мотива нет! А у вас нет доказательств, кроме слов какой-то девчонки! Я даже не знаю, как этот Тимоти Фриз выглядит! Книга — не доказательство. Я много чего пишу, это же не повод обвинять меня во всех грехах. Он пятерней пригладил растрепавшиеся волосы к макушке, откинулся на спинку стула и показательно сложил руки на груди. Острое лицо его огрубело, отчетливо выступили желваки, меж бесцветных бровей пролегла едва заметная морщина. И все же выглядел он скорее оскорбленным, чем злым. Хотя, может, это только Эриху так казалось. — Ну уж нет, мотив есть, — настоял Паульзен. — Вы решили проверить, работает ли схема из вашей дрянной книжонки. Вы, писатели, все на голову больные, может, вам страсть как захотелось удостовериться, что написали вы все реалистично. Или еще какое дерьмо. Как оказалось, нет. Обидно, должно быть. — Но там… Я не… Блядь. Тиллих конвульсивно сжал кулак и стукнул им по колену. Пряди снова упали ему на виски, шорами закрывая от света. Эриху захотелось отметить, как удивительно немногословен он для писателя. А как же вчерашние выпады? Новая тишина завершилась протяжным вздохом. Тиллих надолго зажмурился, заставил себя выпрямиться и чуть дребезжащим голосом, но как можно спокойнее спросил: — Родителям пришла просьба… э-э, требования о выкупе? — Он мельком посмотрел на Паульзена и не смог не скривиться. — Мотив похитителей из «Погребенного» был в том, чтобы получить деньги. И… и если эти тоже хотели денег, то должны были прислать письмо. — Ну, как-то вы не поспели. — Паульзен улыбнулся, но глаза его предательски заблестели — и от слез, и от злости. — Мальчик уже умер. — Наверное, поэтому и не послали. Они просчитались в системе вентиляции. Он задохнулся раньше, чем они успели сделать все остальное. А потом забросали ветками… или чем там. Чтобы скрыть. Тиллих нахмурился, и морщина стала отчетливее. Голос звучал теперь ровно. Он начал успокаиваться: считал, что зацепился за то, что хотя бы теории могло доказать его невиновность. Эрих сурово поглядел на Паульзена, мысленно заклиная не пытаться его в этом переубеждать, а после спросил: — Они? — Их должно быть двое или больше, — кивнул Тиллих и чуть подался вперед, укладывая локти на стол. — Ящик тяжелый, нужно выкопать яму, оставить запасы, дотащить, схватить, успеть ввести препарат… У меня это была классическая тряпка с хлороформом — люди все равно не разбираются, не знают, что не работает, а образ сильный. Тут наверняка что-то другое. Я не… не знаю. Мне жаль, что ребенок умер, но… Я же не кретин. Приехать в город и с порога кого-то убить, правда? Я не для того собираюсь реставрировать эту развалюху и жить в ней, чтобы пощекотать себе нервы трущимися рядом следователями. Он нервно улыбнулся и выжидающе поглядел на Эриха. Все это время он обращался лишь к нему, ждал, пока тот кивнет и с высоты возраста и опыта согласием этим заткнет мальчишке рот. Наверное, так и стоило поступить. Черт, даже не «наверное». Но Эрих к стыду своему замялся. Он не привык быть тем, к кому апеллируют допрашиваемые. Он здесь карикатурный злыдень с ледяным голосом и хмурым лицом, он может только обвинять и щелкать наручниками. Если хочется мягкости и иллюзорной защиты — это к щенку. Он и улыбнется, и разъяснит, и слащавым голоском попросит напарника быть повежливее. Так было много лет, и не могло измениться за один день. — Типичное поведение маньяка — помогать в поимке себя же, — зло фыркнул Паульзен, и Эрих прекратил делать вид, что занят бумагами. — Я похож на маньяка? — с усмешкой переспросил Тиллих. Ответ для него был очевиден. — Да. С такой-то рожей. Паульзен осклабился. И едва Эрих отвлекся от мысли, что придется вырезать этот момент на записи, как Тиллих окончательно вышел из себя: — Слушайте, я знаю, что моя внешность дает огромный простор для издевательств и предрассудков, но имейте совесть! Вы ввалились ко мне в дом, угрожали оружием, а теперь обвиняете в убийстве и посыпаете это все оскорблениями. — Он вскочил, и стул его с жутким грохотом протащился по полу. — Я просто приехал в сраный город, просто пошел смотреть сраные окрестности и просто спросил о сраном плотнике для сраного крыльца. И если у вас нет ничего весомее слов девчонки, принявшей меня за блядского Эдварда Каллена, то я ухожу. Он издал нечленораздельный звук, котирующийся за гневный вопль, подхватил очки и зашагал к двери. Акт злости его прервался вполне ожидаемо: он не смог понять, как та открывается. Паульзен, осаженный новым пинком, вращал глазами вслед поднявшемуся Эриху. Он хотел помочь, но Тиллих, стоило подойти ближе, отшатнулся от него, как от прокаженного. И вот это поведение Эриху было уже как родное. Он только слабо усмехнулся, налег на дверь и придержал ее, чтобы писаку не зажало. Тот, однако, как назло замер ровнехонько в проходе и обозленно выдал: — И если вы обращаетесь так со всеми, кто приезжает в ваш помойный город, то поздравляю: через пару поколений вы сгниете, как реднеки. Ему оставалось только сплюнуть в конце для полноты картины. Паульзен вновь взбрыкнул, а Эрих, не желая выслушивать то, что наверняка станет рутиной на всю последующую неделю, зашагал следом за унесшимся Тиллихом. Зачем — еще сам до конца не понимал. Извиняться он бы точно не стал, пусть, вообще-то, надо было. Он застал его у выхода. Тиллих натягивал оставленное на потертой вешалке пальто и с раздражением пытался усадить на нос очки так, чтобы те не доставляли дискомфорта. Эрих притормозил. Темная рослая фигура так странно осмотрелась в окружении всей этой стерильной белизны участка — как чернильное пятно на бумаге. Только лицо и волосы сливались с прочим интерьером. — Герр Тиллих, — позвал Эрих, и тот со свистом выдохнул, раздраженно разворачиваясь уже у двери. — Сколько похитителей было в вашей книге? Он не видел его взгляда сквозь очки, но хорошо понимал, что тот далек от доброжелательного. О, наверняка ему еще и съязвить хотелось, что у Эриха наконец прорезался голос. И, пожалуй, он даже имел на то право. Но все равно не стал. Перспектива окончательно отвести от себя подозрения показалась ему привлекательней. — Два. Я счел, что большее количество привело бы к шаткости плана. Трио легче ссорится, кто-то может проболтаться. Чаще всего сообщники — это друзья. Ну, и убить одному другого будет легче в случае чего. — Тиллих помолчал. Эрих почти чувствовал, как скользит по нему его пристальный взгляд. — И нет, перед тем, как вы спросили: у меня нет друзей. Можете даже потребовать распечатку моих звонков. Картина будет удручающая: за последний год я звонил только грузчикам, издателю и маме. А она вряд ли стала бы мне помогать. — Не распространяйтесь о том, что произошло, — после новой паузы сказал Эрих. — Скажите, что пришли как свидетель. — Разумеется. Не стану марать мундир герра ксенофоба. Тиллих натужно улыбнулся и склонил голову. Эрих сдержался, чтобы не закатить глаза. Этот индюк убивал в нем все немногочисленное сочувствие. — Я не об этом. Вы только приехали, не знаете о здешних… порядках. Даже тень подозрений сделает из вас убийцу навеки. Поверьте человеку с клеймом — вам такое не нужно. Он прочистил горло. Если не может выдавить из себя нормальные извинения, то хоть искренним побудет. Так, профилактики ради. Раз уж они сегодня с Паульзеном поменялись местами. — А вы, стало быть, тоже убийца? — усмехнулся Тиллих. — Просто мясник. — Эрих ответил тем же. — Для местных ублюдки и те, кто их ловит, мало чем друг от друга отличаются. Тиллих опять в него всмотрелся — вернулось это странное ощущение дискомфорта и жара одновременно. Наверное, он пытался понять, правду ли говорит Эрих или продолжает неизвестно когда начатую театральную постановку. И каким бы ни был найденный ответ, он Тиллиха вполне удовлетворил. — Удачи в расследовании, — сказал он, ухватившись за ручку. — И в следующий раз надевайте на своего щенка намордник. Не все такие сердобольные, как я, а заявление о дискриминации очень и очень подпортит мальчику жизнь. И он исчез в звоне голубей. А Эрих так и не успел отметить, что это напускное высокомерие выглядит чертовски смешно: разница в возрасте Тиллиха и Паульзена едва составляла пару лет.