Стежок

Когда его привели сюда - не пыточная и не подвал - просторный кабинет, пустой деревянный стол, бумаги, разложенные по полу и по стульям, - когда велели раздеваться донага, рядовой Рагнá без лишнего слова подчинился. Да и что ему было говорить? Западного он почти не знал. Северного его конвоиры не знали вовсе. Усадили на один из не занятых стульев, руки связали за спиной его собственным шейным платком - рядовым в чёрной северной форме и он полагался черным, - и остались у дверей, негромко о чём-то переговариваясь. Рагна не понимал ни слова. Поднимал на них настороженные, измученные глаза, пытался следить за интонацией, но и это говорило ему не о многом. Ведь кто сказал, что они говорили о нём? Достаточно сдержанно, без лишних взглядов, без кивков в его сторону, двое солдат перебрасывались недлинными фразами и замолкли, как один, заслышав что-то из-за двери. Обождали немного и принялись снова. Рагна смотрел на собственные острые колени, на очень скоро покрывшуюся мурашками кожу. Надо же, он, северянин, замёрз. Самому смешно. Или это от страха? Он хотел бы верить, что просто не может бояться ещё сильнее. Он пережил сборы. Пережил, когда у него из рук вырвали его шитьё и вместо того вручили мушкет. Пережил переправу - ледяную воду и изрезающий щёки снег. Пережил все сражения, всё, что готовила им чужая земля и её разгневанные защитники. Пережил зиму - тоже чужую, но оттого не менее жестокую. И если после всего этого ему суждено умереть в плену… Что ж, наверное, это будет… Если не правильно, то хотя бы закономерно. Рагна хорошо помнил, чем они были заняты, когда западный отряд «застал их врасплох» - так напишут в отчётах, в северных уж так точно. Побросав посты, северные солдаты… Торговались. Громко, наперебой. Обменивались монетами - своими и здешними, награбленными мелкими трофеями. Спорили. Считали. А всё для того, чтобы определить, кто, что и в каком порядке сможет сотворить с их единственным оставшимся за эту неделю пленным - остальных забрали голод, горные холода и нелеченые раны. Это был западный офицер, уже мало что соображающий сквозь стремительно берущую его лихорадку, но, как уверено было большинство, способный ещё покричать им на радость. Если, конечно, они постараются и поспешат. Со вторым выходило трудно - желания тех, у кого монет было больше, грозили в считанные минуты отобрать у несчастного последние силы и тем самым лишить удовольствия остальных, не допустив их до очереди. Сквозь подступающую к горлу тошноту и просыпающийся в нём колкий, злой интерес Рагна подкинул и своих пару монет. Кажется, к тем, кто настаивал вырвать пленному пару ногтей. Или зубов… Рагна не помнил. Наблюдал за беспорядком, в котором каждый намеревался перекричать другого, и начинал уже думать, что скорей поглядит сегодня на драку своих же, чем на муки врага, как вдруг пленный, собрав последние силы… Рассмеялся. Хрипло и глухо. С них. И тот, кто ставил все свои монеты на то, чтобы его, ещё целого, сперва взять во все подходящие для того отверстия, резко сменил мнение - схватил штык и загнал его тому в рот по самую рукоять. Пленный тогда - кровь выталкивалась из его глотки короткими порывистыми волнами, - замолчал навеки. Рагна, сморщив нос, отвернулся. А в следующие минуты их, пустившихся в настоящую ссору - одни кинулись махать кулаками, другие - разнимать, - «застали врасплох». Раздетый, с растрепанной косой - на висках выбивались тонкие, цвета пшеницы, пряди, - Рагна ждал. Он догадывался, что с ним сделают. Думал даже, что может предположить порядок: как и считал правильным тот его товарищ, сначала его возьмут. Возможно, по очереди. Возможно, эти, стоящие у двери, тоже будут. Но явно не первыми, ведь они сейчас ждут кого-то. Кого-то более важного, должно быть. От страха и безысходности подводило живот. Рагна видел, как его товарищи пускали по кругу пусть не западных офицеров, но западных женщин. Сам он, подстрекаемый голосами снаружи и изнутри, стыдом, злым весельем и выпитым, раз целовал в шею отпирающегося мальчишку лет… Сколько ему было лет? Определённо недостаточно. Рагна тогда из последнего дыхания наставил ему укусов и синяков, схватился за закружившуюся голову и бросил дело на этом. Ушёл. И пол ночи слушал, как товарищи по отряду заканчивают за него. А раз, о, раз он целовал настоящего ангела. Мраморного. Разгромив очередной храм, они, веселья ради, сносили статуям головы. Рагна тогда склонился к самой, как ему казалось, красивой, и прижался губами к губам, таким холодным, что даже сделалось больно. За стеной - уж какое в их храмах было эхо! - насиловали священника. Он оглянулся по комнате: бумаги, карты, подсвечники, книги, чернильницы, перья, ангельское распятие на стене. В то время как северные солдаты перебивались с разрушенной церкви на густой лес, с одной захваченной деревни на другую, западным жители городов, до которых война ещё не дотянулась, уступали свои дома, кровати и кабинеты. Когда дверь наконец открылась - солдаты, заслышав шаги, снова умолкли, выровнялись, - Рагна изучал усталым взглядом одну из развёрнутых карт, крестики на ней. Если у него ничего не путалось, одним из этих крестиков была стоянка его отряда. Была. Рагна облизал пересохшие губы. Покосился на пришедшего: полковничьи эполеты, медаль на груди - синий лепесток. Такой он раньше не видел, что значит - не знал. Солдаты у двери отрапортовали о чём-то, их - коротким приказом выставили за дверь. Рагна прислушался к звучным строевым шагам – понял: сторожить у двери не велели. Полковник займётся им один? Рассмотрел дальше эполетов. Молодой, статный, светловолосый. Высокий жутко. Куда больше похож на северянина, чем сам Рагна. В его же отряде ему вечно говорили: попади он в плен, затрахают до смерти, так он по-западному хорош - и нос птичий, и острый излом скул, и общая, на грани с болезненной, тонкость. Говорили, западные будут драть его, представляя какого-нибудь местного графа. Зато, глядишь, ласковей. Граф ведь всё-таки! Они встретились взглядами. И Рагна готов был поклясться, что этот видит перед собой точно не графа, что этот вообще не из тех, кто стал бы что-нибудь представлять. Рагна сам смотрел ему в глаза и не видел там ничего, кроме, пожалуй, той сцены, которую полковник со своими людьми застал на их стоянке. Сидя в засаде, выжидая, когда бы лучше всего напасть, они, должно быть, всё слышали? Он всё слышал? Видел, как Рагна тоже бросает свои монеты? Его ухватили за косу. Крепко, у самого основания. Потянули подняться. Рагна знал, что его коса наматывается на кулак лишь один полный раз. Встал, пригибая голову. Его потащили к столу. Уронили на него грудью, стиснули в загривке немым приказом «Лежать». И, выждав пару мгновений - чтобы приказ усвоился, - отпустили. Рагна не шевельнулся. Только лицо развернул, прижался к дереву виском, щекой. Почувствовал, как освобождают и связывают заново руки - туже, удобнее: каждым запястьем к противоположному локтю. И всё это в звенящем молчании. Ему конец. Не сейчас - так позже. Рагна не оглядывался, уткнулся напряжённым взглядом в окно, на далёкие-далёкие деревья за ним. Там был их отряд? Не там? Полковник отступил на полшага. Оглядел напряжённое тело, белое-белое на тёмном дереве стола. Щёлкнула пряжка. Рагна сжался. Один из его товарищей всегда порол прежде, чем трахнуть. Поговаривали, без этого у него просто не вставало. Но полковник, похоже, был не из таких - он только отцепил форменные ремни, чтоб не болтались. Вслед за ними стянул мундир. Отправил всё это куда-то в сторону. Закатал рукава. Рагне казалось, сердце в ожидании боли стучит так сильно, что почти бьётся, сквозь реберную клеть, о стол. О стол хотелось стукнуться лбом. Рагна прикрыл веки. Что-то щёлкнуло, негромко, металлически. С таким звуком с мушкета снимался штык. Что-то холодное - холодное как железо, - ткнулось ему между ягодиц. Рагна дёрнулся, в ужасе распахнул рот, глаза, и… К изумлению своему, обнаружил, что штык, действительно снятый, лежит у него перед носом, пускает по столешнице от ребристого лезвия такую же ребристую тень. А то, что толкалось в него сзади, быстро согревалось его кожей и было всего лишь пальцами полковника, смазанными чем-то для удобства. И, да, весьма холодными. Рагну пробрало крупной дрожью - так отступала кошмарная иллюзия. Полковник, и до того действовавший очень медленно, теперь и вовсе замер, изучая странную, несоразмерную с его действиями реакцию. Обождал слегка. И продолжил. Рагна решил, что более ни на миг не закроет глаз. Быть может, он и впрямь походил на какого-то графа, ведь полковник был с ним весьма… Сдержан. Крепко, но не до синяков, держал за бёдра, толкался размеренно, без издевательств, а перед тем долго, старательно растягивал. Рагна тихо, сдавленно постанывал от незнакомых ощущений, чувствовал, что его легонько подташнивает, что руки у полковника снова ледяные, исходил мурашками и на том, пожалуй, всё. Это вовсе - и близко! - не походило на то, за чем Рагна привык наблюдать в исполнении своих боевых товарищей. Слишком чисто. Слишком тихо. Ни крови, ни ругани. Ангел на кресте, наблюдающий со стены. Белый, неприятный глазам свет из окон, белое же небо за ними. У него во всём этом, как у пьяного, начинало гудеть в ушах. Он видел часы на стене, рядом с распятием, но счет времени потерял. Близкий к разрядке, полковник ускорился, сдёрнул у него с косы шнурок, разметал по плечам волосы, с шумным выдохом излился и лишь тогда вытащил. Потекло по бёдрам. Рагна поморщился. Снова поглядел на часы и вдруг понял - они были попросту сломаны, стрелки не двигались. Его, на миг отвлёкшегося, перевернули на спину. - Руки? - спросил полковник на северном, уточняя, видимо, как ему лежать на связанных руках. Рагне было… Дурно. В целом. Все слова, что они знали на западном, и те из северного, что, как они с отрядом подозревали, могли знать здесь, использовались со всей изобретательность - их говорили, их выкрикивали, их заставляли кричать, их писали, вырезали и выжигали на всём, что цепляло внимание. Этот же - «Руки?». Пусть бы лучше проклинал - это было бы… Правильней? Проще? Не так жутковато? Рагна неопределенно мотнул головой, после зачем-то кивнул. Все звуки комом встали в горле. Но его, очевидно, поняли. Ему - у полковника снова стояло, - задрали ноги, отвесили пару ободряющих шлепков и продолжили. Он с отвращением отметил, как в нём теперь скользко, и хотел было снова отвернуться, снова уставиться в окно или на часы, но не позволили - поймали за скулы и сжали, намекая, что лежать ему следует прямо, и смотреть - прямо. Рагна послушался. Полковник был… Пожалуй, красив? Наверное, он таким и среди своих считался. Полковник был лицом до кошмарного безразличен, глядел не мимо, но сквозь. Придерживал за талию, под самыми ребрами, и в ровном ритме насаживал на себя. У Рагны очень скоро от напряжения задрожали колени. Он понял, что ошибся - туго стянутые руки в такой позе всё-таки затекли, закололи, острыми лопатками он без конца елозил по столу, чувствовал его гладкое дерево каждым выступающим позвонком, кривился, но молчал. Разглядывал ровный, побеленный потолок. Им раз повезло ворваться в такой роскошный дом. Красивая мебель, изысканная посуда, дорогое вино в тонком стекле, мягкие ковры. Рагна помнил, как по усыпанному этим стеклом ковру кто-то волок за волосы хозяйских жену и дочку. Сам он шёл следом, и осколки хрустели под каблуками. Рагна редко участвовал. Часто - смотрел. И теперь ему казалось, пусть это было и невозможно, что полковник сейчас тоже только смотрит, не приближаясь и не касаясь, наблюдает со стороны. Или это сам Рагна, не до конца в своём теле, лишь наблюдает. Или распятый ангел со стены… Он зажмурился на мгновение, крепко-крепко, но легче не стало - понятней не стало. Стоило открыть глаза - всё то же. Стеклянный, равнодушный взгляд прямо над ним и ещё один, осуждающий, из-под потолка. Внизу живота от настойчивых, плавных движений внутри тянуло на грани возбуждения, но, разумеется, лишь на грани. Это мучило ещё больше. Пожалуй, если бы у него постыдно встало, вот так, под врагом, Рагна бы быстро, молниеносно даже, это себе простил. А вот полковник…Что подумал бы он, трудно было представить. Что он подумал, когда Рагна одним из первых, там, на стоянке, бросил оружие и с поднятыми руками встал на колени? Заметил ли, что он не в силах был и головы поднять, пока они обходили лагерь, разглядывая всё: разложенные в неоконченном голосовании монеты, не успевшую уняться кровь из-под воткнутого в глотку штыка. Рагна уверен был - их прикончат на месте. Всех. Быстро и без особых изысканий, в порыве гнева. Но гнева не было. Или выглядел он не так, как Рагна его себе представлял. Западные солдаты что-то считали, записывали, спросили номер их отряда, имена - прямо там, на месте, - связали и увели. А как привели - заперли. Рагна никогда не предполагал, что ожидание может так мучить. И с ужасом осознавал, что оно ведь продолжается - ожидание. С ним до сих пор не сделали ни-че-го, что он сам счёл бы… Достаточным. Похожим… Хоть на что-нибудь. Северяне никогда ничего не ждали. Всё, что можно было взять - брали на месте, всё, что нельзя было - разносили в щепки там же. Попадись им столько западных рядовых и не будь приказа оставить их целыми - или будь кто-нибудь старше капитана, чтоб дал позволение развлекаться, - дела шли бы… Бодрее. Пленные не успели бы набраться страха - сразу захлебнулись бы в агонии. А Рагна… Рагна дрожал под полковником от напряжения и тревоги, и боялся, что ещё немного, и эта прелюдия прекратится - и тогда с ним сделают что-нибудь более подходящее. Когда полковник закончил - ему на впалый живот, - когда оба отдышались, Рагна неуверенно, жалобно попросил: - Руки. - И, насколько смог в такой позе, повёл плечами. Те тут же свело. Полковник кивнул, помог ему сесть, принялся распускать узел. Рагна в тишине разминал освободившиеся руки. Как те начали слушаться - одним быстрым жестом спросив позволения, вытер себя собственным шейным платком. Полковник не одевался, стало быть, всё ещё не закончил - просто давал передышку. Им обоим. - Полковник Лэнгтон! - дверь распахнулась, и на пороге, изумлённо уставившись на открывшуюся ему картину, застыл молодой солдатик, растерянно хлопнул ресницами, но тут же собрался, - Полковник Лэнгтон! Наши… Солдатик - дыхание сбито, щеки красные, - о чём-то взволнованно отчитывался, изо всех сил делая вид, что не видит застывшего на столе, раздетого, растрёпанного пленника. А полковник - Лэнгтон, - слушал. И белел губами. От изумления или, скорей, от гнева. Рагна разобрал из услышанного где-то треть, но главное из неё составил: сюда шёл отряд. Их, западный. Рагна узнал слово «раненые», заметил рядом со словом «офицеры» слово «нет», и сделал вывод, что отряд шёл разбитым и лишённым командования. Прозвучало что-то про «два часа». Лэнгтон отдал какое-то приказание - очевидно, ехать им навстречу, - и солдатик, отвесив строевой кивок, выскочил в коридор, обернулся прикрыть за собой двери. Рагна поймал его робкий, сконфуженный взгляд, а после ощутил ещё один на себе. Полковник смотрел на него с ледяной, нескрываемой яростью, подступил ближе, ухватил со стола штык, беспечно оставленный рядом с пленным, его свободными руками и обнажёнными бёдрами. Рагна оцепенел. Уставился на него в ответ, глазами тоже заледеневшими, но от ужаса. Так это будет? Быстро, не колеблясь, в порыве от услышанных дурных новостей, которых полковник не сможет вытерпеть просто так, как их солдат не смог насмешки западного офицера? Раз, и всё? И кровь. Кровь волнами, толчками, изо рта или из распоротого горла по тёмному дереву, по светлой коже. Рагна успел подумать, что согласился бы на такую смерть, что в сравнении с другими она - самая милосердная, успел понять, что, не смотря ни на что, нет, смотря на всё безумно, до одури хочет жить. Хочет так, что готов умолять об этом. Вот только голос покинул его. А полковник опустил штык. Его - повалил на стол - затылок гулко о дерево, - сжал за горло. Ударит? Ещё раз. Ещё несколько раз. До крови под волосами, до безвольно закрывшихся глаз. Или сильнее стиснет пальцы? Пусть руки его больше не были связаны, Рагна не стал бы сопротивляться - не нашёл бы на то ни смелости, ни смысла. Он видел, как борются за свою жизнь безоружные: дико, отчаянно, но безрезультатно, как ломают ногти, силясь оцарапать своих палачей, как им за это ломают руки. Рагна убеждён был: дураки продлевают себе мучения. А сам… Ладонь у Лэнгтона разжалась. И штык он уронил куда-то на пол, нарочно чуть в сторону - чтобы не дотянулся… Кто? Рагна? Рагна, просидевший с этим штыком рядом, но, стыдно признаться, не обративший на него никакого внимания? За этим тот вообще взял его в руки? Просто убрать подальше от не связанного пленника? Выцепив, выхватив эту мысль, сопоставив с чужими движениями и не найдя никаких противоречий, Рагна… Разрыдался. В голос. Полковник, прижав за запястья, брал его в третий раз - резковато, небрежно, под громкий плач. Одних - Рагна знал, - такое сбивало, выводило из себя, других - распаляло, как бы отчаянно, как бы страшно ни заходился человек под ними. Лэнгтон, похоже, был из первых, потому как, обождав немного, не выдержал, взял за залитое слезами лицо, встряхнул, рыкнул: - Заткнись! Рагна не сумел. Его колотило от жуткого ощущения ходящей вокруг, стоящей у самого стола, но никак не желающей взять его смерти. Полковник попытался зажать ему рот, но тут же убрал руку, попытался ещё потрясти за плечи, грубыми командами призывая уняться, и, в итоге, сдался. Отстранился, не закончив. Сошвырнул его на пол. Рагна и упал, как уронили. Сжался. Зажмурился. Вот, как это сейчас будет - сапогами в живот, пока обломки рёбер не проткнут ему лёгкие. Так поступали выведенные из себя солдаты, когда некому было их остановить. Здесь кроме них двоих никого не было. Рагна заранее ощущал во рту вязкий, металлический привкус. Но мгновение, два - и ничего. То есть, ни одного удара. Всего остального он за собственными всхлипами и не слышал, ничего другого он и не ждал. А как вздёрнули за волосы, как приставили к губам горлышко фляги, резко, прошибающе пахнущее спиртом - попытался увильнуть, бездумно, инстинктивно. Не позволили - сдавили скулы и силой влили пару глотков. Бросили откашливаться на полу. Выпитое – что-то крепкое, гвоздика и розмарин, - теплом раскатилось в груди, во рту - пламенем. Губы защипало, точно израненные. Рагна тронул их - кровь на пальцах, несколько мелких капель. Растерянно поднял голову, словно спрашивая, откуда, ведь не били. Неужели сам искусал себя и не заметил? Полковник стоял рядом, застёгнутый весь, строгий по-офицерски. Опустился на корточки, убрал ему растрепавшиеся волосы с лица, собрал их, закинул на одно плечо, сунул платок, свой, чистый. И жестом предложил одеться. Рагна приводил себя в порядок неловко и неохотно - руки тряслись, пальцы не слушались, перед глазами всё плыло от выступающих снова и снова, сколько ни утирай их, слёз. Лэнгтон - надо же, джентльмен, - почти не смотрел, отвернулся к окну. После - придвинул к столу один из свободных стульев, велел сесть и долго искал что-то среди разложенных тут и там бумаг, часть из них - а вместе с тем какие-то шнурки, сургуч, спички, ножницы, - переложил на стол. Рагна наблюдал, совершенно выжатый, и даже не задавался вопросом, что тот ищет. Вкус розмарина застрял на языке – хотелось то ли сплюнуть, то ли попросить ещё глоток. Наконец, перед ним положили листок - северные буквы, - и карандаш. Пришлось ещё раз протереть глаза, вчитаться. Листок на топорном, пусть и грамотном, северном, предлагал ему… Выбор. Из двух вариантов. И два места для подписи - поставить её следовало лишь в одном. Западные войска, их благородное командование - следуя западным правилам письменной речи, прямо так и написали, - оставляли пленным северянам возможность самостоятельно решить, хотят они на обмен - северные пленные за западных, по цене трое за одного и десять за офицера, - или под здешний, крайне немилостиво настроенный к ним, суд. Предложи кто такой выбор, скажем, Югу или Востоку, вздумай они куда сунуться и сдаваться там в плен живыми, они покрутили бы пальцем у виска и подписали первое. Но для северянина, о, для северянина этот выбор был вовсе не так прост. Идти меняться, ехать назад, плененным, проигравшим, виновником потерянных позиций и людей - это дорога под тот же суд, только северный, жестокий к своим солдатам настолько же, насколько западный жесток к врагам. На Западе это знали. Потому и давали эту издевательскую возможность - самому подписать себе приговор. Рагна прикусил и без того кровящие губы. Что выбрали бы - хотя, почему «бы»? что выберут, когда им раздадут по такой бумажке, - его товарищи? Ему почему-то рисовалось, что обмен. Что охотней склонят голову перед своим правосудием, в надежде всё объяснить, уболтать, выгородить себя как-то. И начнётся: кто первый сошёл с поста, кто первый сложил оружие, кого водили в кабинет к вражескому полковнику и кто, пробыв там довольно долго, вернулся целым. Подпишет он здесь - и им прикроются свои же. И будут, наверное, правы. Ведь разве не сдался Рагна одним из первых - с жалобным «не стреляйте», - разве не лёг под врага, и не подумав сопротивляться? Подпишет там - и, черти, не важно, какое наказание определят для него обозленные западные судьи - своё он получит ещё в ожидании приговора, ведь не все, о, далеко не все, кто ему повстречается, будут так галантны, как Лэнгтон. Так есть ли разница? Его поторопили. Рагна потянулся взять карандаш, но вместо того схватился за так беспечно оставленные рядом с ним ножницы. Вскочил, опрокидывая за собой стул, стиснул пальцы до побелевших костяшек, попятился, следя за полковником отчаянными, безумными глазами и замахнулся… На себя. Рвануть рукой, пустить два сложенных острия куда-то между рёбер и надеяться, что его просто поленятся спасать. Однако, рука почему-то не слушалась, взятая мелкой дрожью, и так Рагна и замер - ни ударить, ни опустить. Приметив его нерешительность, полковник приблизился - быстрые, широкие шаги, - перехватил за напряжённое, закаменевшее запястье, отобрал ножницы. Рагна и взялся-то за них странно - не как за нож, а всунув пальцы. И Лэнгтон вывернул их ему до хруста, до хриплого вскрика. Оглядел лезвия, оценивая, видно, было бы это вообще возможно - ранить ими. Казалось, что при должном рвении - вполне. Рвение Рагны исчерпалось на замахе, и теперь он брыкался, слабо и безуспешно, в держащих его руках, тянулся вернуть себе ножницы - интересно, зачем? - и утих лишь после крепкой, тяжёлой пощечины. Пошатнулся. Подумал мгновение и хлопнулся на колени. Поймал полковника за ладонь - за ту, в которой ножницы, - и вялым, умоляющим жестом потянул на себя, мол, ну, давайте же, сделайте это вы. Лэнгтон, брезгливо избавившись от прикосновения, отшагнул. Ножницы отправились на стол, звякнули по нему громко-громко. Полковник глянул на дверь. Кликнет конвой и велит увести? Сам выберет за него, подпишет любой приговор из двух смертных? Или заставит подписать? На Западе ведь так любят бумажки… Рагна с мрачным, мазохистским удовольствием представил, как будет упираться до последнего - не возьмёт карандаша, пока ему действительно не переломают за несговорчивость пальцы. Уверенный, что впереди - подпишет он одно, второе или не подпишет вовсе, - его ждут лишь боль и смерть, он решил звать обеих сейчас же в малодушном желании, чтобы, если не быть милосердию, казнь началась скорее. Однако, Лэнгтон вернулся к столу. - Какое твоё дело? - прозвучало отрывисто и неуверенно, с чёткой паузой после каждого северного слова. Рагна непонимающе дёрнул бровями. Дрогнули мокрые ресницы. - Дело, - с нажимом повторил полковник. Но, видя, что не помогло, что пленный так и смотрит на него соломенной куклой, вынул из кипы бумаг какую-то небольшую книгу - помещалась в ладони, - наскоро пролистал страницы и выдал, уже куда более уверенно: - Ремесло. Какое твоё ремесло? Рагна распознал в книге словарь. И ответил правду. Его не поняли. Бросили ему словарь - поймал, - и терпеливо дождались, пока он отыщет слово “портной” и ткнёт в него пальцем. Лэнгтон показался заинтересованным. Небрежным жестом велел подыматься, сдёрнул со стула свой мундир, покрутил, что-то разыскивая, и показал ему дыру на плече - там чудовищно разошёлся шов, до самого эполета, - вопросительно возвёл брови, мол, что, сможешь? Рагна кивнул, смятенный. Ему покивали в ответ, в небрежной, унизительной ласке похлопали по щеке и подтолкнули к стулу – снова садиться. Листок перед ним заменили на иголку с ниткой. Он пробежался пальцами по ткани - та была другой, подороже, чем у них, поприятнее, - пригляделся ко шву, убедился, что такой знает, и принялся за работу. Полковник уселся с другой стороны, занялся какими-то бумагами. В кабинете висела мёртвая тишина и, да, ангел на стене. Сделалось вдруг… Спокойно. Как если не от обещания милости, то от отложенного приговора. По крайней мере, до того момента, пока он не закончит. Рагна работал медленно и аккуратно, и заплаканные глаза, что ранее никак не желали разбирать букв, нитку видели прекрасно, пальцы умело управлялись с иглой. Он чувствовал, что полковник на него поглядывает, но не отвлекался, пока тот вдруг не произнёс: - У нас такого дела много. Рагна расслышал, как затикали часы. Молодой солдатик, пришедший отрапортовать, что раненые доставлены, увидел картину ещё более впечатляющую, чем в первый раз: его командир перебирал приказы и письма, сидя за одним столом с заплаканным вражеским рядовым. Тот, не поднимая глаз, зашивал ему форму.