Жертва

      — Прошу меня простить, мисс, я должен был встретиться с Виннэ Эллингтоном, а не…       — А не с какой-то женщиной, вы хотели сказать? — собеседница надменно вздёрнула острый нос, прикрывая глаза, но не выпуская из силков внимательного взгляда аккуратно одетую в строгий костюм фигуру столичного детектива. — Мистер Эллингтон ценит своё временя, которого критически мало, сэр.       — И что за новость привлекла его больше, чем столичный гость из Отдела Сыска?       Женщина поджала губы, задумываясь лишь на мгновение, и тут же холодно улыбнулась, обнажая кромку жемчужных зубов:       — Неужели вы не слышали о случившемся в Адской Пасти?       — Конечно слышал, мисс…       — Беран, сэр, Ирэн Беран, секретарь мистера Эллингтона.       — Беран, — попробовав на вкус, повторил мужчина, задумчиво смакуя каждый слог. — Хорошо, мисс, я не против продолжить нашу встречу.       — О, — тонкие брови удивлённо взметнулись вверх, — вы один из тех, кто любит контролировать каждую ситуацию? Или те, где присутствуют женщины?       — Дорогая Ирэн, — он расслабленно повёл плечами, — контроль хорош там, где он уместен больше всего. С женщинами всё несколько иначе: это словно быть заточённым в клетке с непредсказуемыми хищниками, имея в одной руке сочный кусок вырезки, а в другой — кнут.       — И чем вы предпочитаете орудовать чаще, мистер Хасс?       — Зависит от желания леди, — склонив голову набок, улыбнулся детектив.       — Вы умеете заинтриговать, — прикусив пухлую губу, Беран бросила взгляд из-под пушистых ресниц на улыбающегося Хасса. — Так о чём вы хотели поговорить, сэр?       — О деле «Риверанского мясника» и статье мистера Эллингтона от четвёртого кверсана, где он опирается на слова неназванного источника, близкого к полиции. В ней утверждалось, что женщины, ставшие жертвами неизвестного убийцы, были знакомы с Мортемом Барасом, что делает его первым подозреваемым не только из-за своей зловещей репутации, но и родственных связей с комиссаром и генерал-губернатором. Говорят, он является скельмом.       Рука мужчины скользнула за оттянутый борт пиджака, явила на свет аккуратно свёрнутую газету и тут же положила перед собеседницей. Хасс перевёл взгляд на тонкие пальчики женщины, напряжённо стиснувшие друг друга. Дыхание мисс Беран участилось.       — Эта статья не более, чем набор догадок, основанных на недостоверной информации, мистер Хасс. Последующее расследование доказало, что…       — К мистеру Эллингтону наведывался Като Барас, брат Мортема, и по замечанию мисс Вереш, он представился ей отставным офицером, желающим поделиться своей историей. После этой встречи ни в одной последующей статье не было указано на мистера Бараса, как на подозреваемого, что говорит с каким именно намерением пришёл обер-лейтенант к вашему работодателю. А в ночь на девятое хасси случается удивительная история в Адской Пасти. И первая статья с исключительными подробностями выходит на первой полосе «Риверанских хроник». Будто мистер Эллингтон был заранее предупреждён, вы так не считаете, мисс Беран?       — Мистер Эллингтон имеет множество связей, и полиция — не исключение.       — Утверждаете, что некто уведомил его о возможном событии?       — Утверждаю, что некто уведомил о решении комиссара Бараса взять несколько доверенных человек и отправиться в Крысиный квартал для поиска исчезнувших сыновей генерал-губернатора, как велит долг.       — Вам не кажется весьма странным желание обер-лейтенанта взять с собой младшего брата в столь опасное место?       — Элуф утверждает, что последовал за ним сам.       — Но нигде не указана причина почему обер-лейтенант решил отправиться в трущобы, ещё и переодевшись в рабочего.       — У богатых свои причуды.       Он тонко улыбнулся.       — Конечно, мисс Беран, вы правы, — он впервые взял в руки фарфоровую кружку, наполненную остывшим чаем, втянул аромат и отставил назад. — Позвольте поинтересоваться, вы, как секретарь столь выдающегося журналиста, должны знать почему в империи нет ни одного открытого географического общества?       — Вы меняете тему, мистер Хасс.       — Просто любопытствую, — пальцы детектива подцепили край тканевой салфетки и притянули ближе, пробежались по контурам выпуклых инициалов ресторана, что носил имена отца и сына, открывших его около двадцати пяти лет назад в погоне за мечтой приблизиться хоть немного к столичной кухне. — Церковь запрещает людям заглядывать за пределы империи в поисках древних реликвий и артефактов, изучать чужие культуры и познавать их. В догматах ясно говорится о всепожирающем любопытстве, что может обратиться против слабой воли и превратить человека праведного в отступника, гонящегося за историей не своей, но чужой. Артенхейм ревностно хранит свою историю и воспитывает подобное отношение в каждом имперце с малых лет. Люди не познали небо, чтобы не было искушения выйти за доступные границы. Не познали океаны и моря из-за отсутствия внешней торговли. Единственный способ — получить звание почётного землепроходца, жалованное императором, и принять во владение территорию на оккупированной земле.       — У вас весьма глубокие познания в этой теме, — сдержано улыбнулась мисс Беран.       — Мне приятна ваша похвала, но это доступное знание, которого может коснуться каждый. А вот о чём известно лишь узким кругам, так это о закрытых обществах любителей познавать запретные культуры. Это недешёвое удовольствие, мисс, таким обычно промышляют толстосумы, готовые раскошелиться на экспедиции ради новых открытий, но чаще — секретов и реликвий нелюдей. Они часто ищут авантюристов и обнищавших историков, желающих показать мир шире догматов Церкви, из-за чего обречены влачить жалкую жизнь, дают им ресурсы, а те разоряют древние захоронения на территориях Шайхрадана, Эстрии и Орма-Аддара. В случае успеха возвращаются со множеством нелегальных вещиц из гробниц и древних храмов, а в случае провала от них открещиваются все, оставляя на произвол судьбы.       — Так в чём ваш вопрос, мистер Хасс?       — В том, что фамилия Эллингтон показалась мне знакомой и, — какое неожиданное совпадение, мисс, — я не так давно читал заметки одного такого путешественника, где его товарищем и давним другом, которому посвящалось достаточно времени в книге, был некто Лайош Эллингтон.       — Я всё ещё не услышала причину этой лекции, — она превратилась в одну натянутую струну, сцепив пальцы с такой силой, что он с трудом подавляли мелкую дрожь то ли от ярости, то ли от волнения.       — Терпение, мисс Беран, я не хочу испортить кульминацию, — мистер Хасс свернул салфетку, перебрал её пальцами и сложил вновь. — Позвольте вернуться к сэру Эллингтону ещё раз. За свои года, прожитые в незаконных экспедициях, он смог скопить достаточно денег, чтобы купить себе хороший дом, репутацию и будущее для своего сына в лучших университетах империи, но у него родилась дочь, которую он, без сомнения, мисс Беран, очень любил. Она в свою очередь, получив образование и любовь к естественным наукам, знакомится с молодым, но весьма именитым историком и палеонтологом — сэром Конрадом Бераном. В свои двадцать пять он часто становился общественным событием, рассуждая на тему общих корней у элдеров и людей, за что вскоре был выставлен вон из совета, как родного университета, так и академии наук.       Лицо сидящей напротив него женщины побледнело.       — Но у него на руках была жена и пятилетняя дочь, и нужно было решать: переступить через гордость или же просить покаяние в церкви и объявить свои работы ошибкой. И здесь к нему на выручку приходит Лайош Эллингтон с предложением отправиться в экспедицию по заданию одного закрытого географического общества. Хоть деньги и были важным фактором согласия, скорее любопытство заставило молодого отца оставить семью и отправиться за пределы империи. Ему повезло в первых двух, — Орма-Аддар и Шайхрадан, — но вот третья. Севера оказалась страной весьма необычной, ведь так? Наши лучшие умы до сих пор не имеют представления о местной флоре и фауне, опираясь лишь на дневники несчастных солдат, что там были, а здесь целая экспедиция, мисс Беран! Которая вернулась спустя четыре года тишины. Не вся. С большими потерями и неудачей. Лайош Эллингтон становится жалким посмешищем, задолжавшим несколько сотен хеймов, его карьера разрушена, как и имя, но самое ужасное, что он утверждает о решении своего зятя остаться на территории элдеров. Только во всех известных источниках упоминается исчезновение Берана по неизвестной причине, даже в заметках его хорошего друга, отправившегося вместе с ним и вернувшегося с Эллингтоном, не указывается истина. И вот вам мой вопрос, мисс Беран: бывает ли судьба настолько удивительной? Только представьте: у однофамильца Лайоша Эллингтона секретарь никто иная, как однофамилица его несчастного зятя! Вы не находите это восхитительным?       — Нет, не нахожу.       — Очень жаль, мисс Беран, — детектив поднялся со своего места, прижал к груди шляпу-котелок, изображая сожаление, и мягко улыбнулся. — Надеюсь, наша следующая встреча с мистером Эллингтоном будет такой же увлекательной. Хорошего дня, леди.       Она не ответила, вцепившись злым взглядом в спину столичного гостя, провожая до выхода из ресторана.       — Хотите войны, мистер Хасс? — еле слышно прошептали губы молодой женщины вдогонку ушедшему человеку. — Вы её получите.

***

      Ивер привык к боли. По крайней мере он сам хотел в это верить, всякий раз без унизительных криков и мольбы принимая удары, будь то кулак или отцовская плеть. Его крепкие зубы знали вкус крови, стискивая кожу, которой заполнял рот, чтобы ни один вскрик или стон не усладил чужой слух. Ему казалось, что спина стала толще и грубее, там нет ни одного живого места, по которому не прохаживались розгами и палками, а сердце могло трепетать лишь от единственного возлюбленного, с которым Иверу просто хотелось быть рядом, чувствовать его тепло, знать, что не безразличен и он не забыл его. Поэтому он осмелился утром прокрасться до комнаты Мортема и постучать, слушая, как волнительно бьётся сердце в груди. У него была идея, — ничего ужасного и пошлого! — отправиться на конную прогулку, ведь обещается такой волшебный день с чистым небом и тёплым ветром. И Мортем, уставший, немного раздражённый бдением у кровати братца, неожиданно согласился, не подозревая какую радость подарил Иверу. О, в пустом животе вновь затанцевали бабочки, они кружили и дарили ему необыкновенную лёгкость, с которой он вычищал пегую шкуру длинноногой лошади, седлал её, мурлыча под нос незатейливую песню. Он улыбался так широко и открыто, что вместо насмешек молодые гвардейцы и служанки удивлённо перешёптывались, не трогая несчастного конюха. Они отправятся на прогулку! Вдвоём! Разве можно желать большего?       Но в конюшню Мортем вошёл со своим близнецом. С этим ублюдочным офицером, что теперь забирал всё его внимание себе, ввязываясь в одну неприятность за другой. И тогда в одно мгновение бабочки в животе умерли в огне ярости и обиды, но всё, что мог сделать Ивер — молчаливо принять тот факт, что их будет трое. А после навязался Элуф и приехавшая справиться о здоровье родственника семья комиссара, любезно согласившаяся составить компанию.       Ивер стискивал до боли кулаки, впивался ногтями в кожу, давя желание наброситься на них всех с обвинениями в эгоизме и тупости, но видел лицо Мортема и отступал. А теперь его сердце жгли бесчеловечные слова того, кто был ему дороже всего на свете.       Ивер бежал вдоль русла ленивой реки, серебрившейся под лучами солнца, бежал в лес, пытаясь скрыться в привычных ему тенях, укутаться и раствориться в них, чтобы о нём забыли и не вспоминали. Слёзы злости предательски стекали по щекам, оседали солью на губах, а он продолжал бежать, не разбирая пути, лишь успевая уворачиваться от веток. А потом споткнулся, завалился на мшистую тропу, испачкав штаны и рубашку, и начал бить по земле кулаком, проклиная шёпотом всех Барасов до единого. Как же он ненавидел генерал-губернатора, что силой взял его мать, а после принял её новорожденного ублюдка в семью, но оставив подле себя слугой. Старших братьев, которым не было и дела до бастарда. Всю прислугу особняка, Элуфа, забравшего любовь отца, Като за то, что был так близок с Мортемом… Ивер ненавидел всех, кроме одного…       — Как долго ты будешь лежать на холодной земле и страдать? — от спокойного голоса подошедшего Мортема бастард вздрогнул и быстро подобрался, обернувшись. — Разве мои слова не были правдой?       Ивер открыл рот для возражения, но оттуда вырвалось лишь молчаливое понимание истины, о которой говорил любовник. Он действительно наслаждался унижениями, но подобное блаженство мог дарить лишь один человек и он стоял перед ним, привычно сложив руки на груди и прислонившись плечом к шершавому стволу кедриса. Тот смерил взглядом покрасневшее лицо Ивера и холодно усмехнулся:       — Тоскуешь по моим прикосновениям, братец? — ладонь поманила притихшего конюха, как послушную собаку, и что-то внутри бастарда взбрыкнуло, возмущаясь, но только ноги сами направились в сторону Мортема. — Прошла неделя с нашей последней встречи, а ты так извелся. Это из-за ревности?       Он улыбался и в этом сквозила нечеловеческая жестокость к чувствам, бушевавшим внутри Ивера, но что мог сделать бастард, как не покориться воле существа более совершенного, чем он? Мортем был подобно идолу, которому стоит возносить молитвы и одаривать подношениями, ослепительный бог, поцелованный святыми, невообразимый, могущественный и всемилостивый. Поэтому позволил бастарду подобраться к себе ближе, опуститься на колени, следя колким взглядом за каждым действием единокровного брата, не произнося слов. Сейчас он дал инициативу ему, наблюдал, требовал впечатлить себя, и Ивер дрожащими руками впился в чужие бёдра, смял их, вызвав на спокойном лице вспышку неприятной боли, тут же растворившуюся в терпеливом ожидании. Запах Мортема пьянил, его тепло окутывало тело, наполняло вожделением, заставляло изнывать, требовало скорее вкусить любовь, которую дают, но конюх тянул, уткнувшись носом в живот, вбирая в себя аромат. Он шептал любовнику, как любит его, как скучает, но тысячи красивых слов превращались в тихое «Мой», таявшее сразу, как срывалось с губ.       С благоговением расстегнув пуговицы плотно облегающих бридж, подчёркивающих все прелести тела хозяина, Ивер замер, подняв голову, ожидая согласия. Его чёрные, похожие на два кусочка бездны, глаза заволокло возбуждение, с которым вздымалась грудь юноши. Он не хотел торопиться, но всё было против них: время, место, навязавшиеся родственнички. Сколько же раз бастард засыпал с фантазиями о их идеальной ночи, проведённой в нежных объятиях друг друга, когда каждый миг был бы отдан Мортему, а тот, в свою очередь, раскрыл бы себя, не прячась за маской холодного любовника. Но всякий раз ему доставались жестокость и короткое удовлетворение, он усердно обхаживал Мортема, а после поворачивался спиной и послушно принимал скупые ласки, пока старший близнец вколачивался в израненное укусами тело. Он не видел лица Мортема в момент кульминации, не смотрел в его сосредоточенное, раскрасневшееся от страсти лицо, не заглядывал в любимые глаза, где вечно холодный лёд таял от переполняющих близнеца чувств. Ивер готов был отдать всё, лишь бы хоть раз их связь была лицом к лицу, а не в унизительной позе безропотного раба, ведь даже вельпе имели право на такое.       Длинные, ухоженные пальцы Мортема легли на чёрную макушку бастарда, давая знак приступать к задуманному, и Ивер облизнул приоткрытые в волнении губы, медленно вынимая пуговицы нательного белья из петлиц и припуская вниз, высвобождая вялую плоть. Мортем не чувствовал возбуждения, как это было обычно, когда их совместная практика в магии достигала накала эмоций, сейчас он был расслаблен, отчуждён и молчалив, позволяя Иверу приступить к делу, не отпуская колкие шутки и едкие замечания. Слегка подрагивающие пальцы с огрубевшими фалангами бережно прошлись по обнажённой коже бедра, губы выцеловывали дорожку открытого участка, обходя гладкий пах, дразня и заигрывая с чувствами близнеца, но в ответ ничего не происходило. Рука Мортема исчезла, оставив после себя страх оказаться бесполезным разочарованием для единокровного брата, и Ивер припал к члену, пройдясь по всей длине кончиком языка. Терпкий мужской запах теснил аромат масел и ягодного мыла, хоть пот и чувствовался в воздухе и на языке, но это лишь придавало для бастарда долю пикантности. Он трепетал от каждого вдоха, от оседающего на рецепторах вкуса, дрожал телом, сдерживая собственное сумасшествие. Вобрал в себя всю плоть, плотно облегая губами и начал двигать головой, боясь поранить острыми кромками зубов, но любовником он был неумелым, даже после стольких лет близости.       Мортем молчаливо наблюдал, не мешая, но и не подначивая стоящего на коленях конюха, и всё же Иверу удалось ощутить прошедшую по телу близнеца волну удовольствия, когда он особенно усердно заработал языком, сжав ладонью окрепшее естество. Тот задышал чаще, в неровно обрезанные пряди смолянистых волос зарылись пальцы, сжали в кулак, причиняя боль, но от этого Ивер лишь сладко прикрыл глаза, растворяясь в возбуждении. Он чувствовал, как жар опаляет низ живота, как ему тесно и больно, что свободная рука бездумно скользнула вниз, наспех расстегнула пуговицы и освободила крепкий, налитый член, размазывая выступившую жидкость. Уткнувшись носом в живот, Ивер провёл языком по ней вверх, поднимая на близнеца глаза, затуманенные страстью, видя, как Мортем цедил воздух сквозь сжатые зубы, прикрыв веки. Они оба изнывали от плотской страсти, сгорали в ней и требовали большего, чем могли получить в густом участке подступающего к озеру леса, пока их не спохватились остальные. И проснувшаяся жадность напополам с ревностью заставляли жадно заглатывать, вбирать в себя эмоции брата, оставляя на идеальной коже синяки и укусы, за которые ему влетит, но позже. Ивер помечал своего любовника подобно животному, усердно работал ладонью и губами, но испытывал недовольство, желая большего, чем простую возможность удовлетворить чужую похоть. Он в один рывок поднялся на ноги, вызывая удивление в заволоченных возбуждением глазах Мортема, тесно прижался к нему, заключая в крепкие объятия, и впился в шею грубым поцелуем, прикусывая кожу. Близнец вздрогнул, окаменел и тут же вцепился в волосы на затылке, больно оттянул и с силой отшвырнул от себя бастарда, кривя в омерзении губы.       — Мо-о-орт! — эхом раздался голос Като, заставив Ивера затравленно оглянуться. — Ивер!       Кривящиеся губы Мортема сложились в тонкую линию, он быстро привёл себя в порядок и стёр с шеи влажный след от поцелуя, поправив воротник рубашки, а после пошёл навстречу брату, не глядя на притихшего конюха.       — Зачем ты здесь? — донеслось до Ивера и в голосе старшего близнеца послышались нотки тепла и любопытства, чем насмешки.       — Вас двоих долго не было, я начал беспокоиться.       — Вот как? Мой заботливый братец отправился в тёмный и страшный лес, чтобы найти меня?       — Прекрати, Морт, я действительно боялся, что с вами что-то случилось.       — Мой храбрый рыцарь, — и в этих насмешках Ивер слышал непривычную мягкость и тепло, от которого трепетало сердце, но ещё больше оно сжималось от боли и ревности, что подобного любовник, которому бастард отдавал всего себя, не дарил ему. — Давай возвращаться.       — Подожди, а Ивер?       — Он отошёл по нужде, скоро присоединится, — Мортем помолчал и после едко добавил. — Или ты хотел подглядеть за ним?       — Святое копьё Айнурадана, конечно же нет!       Голоса отдалялись, превращались в едва слышимый шорох ветра среди пушистых ветвей, чтобы вскоре растаять прохладой под густой сенью деревьев, где завалившись на траву, сжимая всё ещё стоявшую плоть, Ивер доводил себя резкими движениями, вымещая скопившуюся злость на самом себе. В горле першило от застрявшего крика обиды и ярости, бушевавшая ревность, накрывшая его волной и утащившая на дно потерянной души к самым сокровенным желаниям, превратила внутренности в пылающее горнило доменной печи. Слёзы стекали в зелень молчаливой травы, обнимавшей разгорячённое тело мягкими объятиями, утешая одинокого юношу, пока Ивер неистово выл и рычал, впившись зубами в свободную руку.       Он вышел к остальным в тот момент, когда всё было убрано и сложено по сумкам и корзинам, а двое мальчишек баловались у кромки озера, набирая в ладони воды и плескаясь. Маленький Виктор — точная копия отца с добрейшими глазами матери, — скупо улыбался, тихо смеясь и закрываясь от очередных холодных капель воды, сверкавших мелкими алмазами в тёплом воздухе. Магия наполнила кончики пальцев, запылала на них, впиваясь иглами до ноющей боли, требуя выплеска, но Ивер сжал кулаки крепче, не обращая на разговаривающих с Калеа близнецов. Валентин складывал плед пока братья развлекали беседами женщину, на чьём плече покоилась толстая коса тёмных волос. Вся семейка комиссара черноволосые, как настоящие Барасы, да даже Ивер унаследовал этот проклятый цвет, чего не скажешь о троих выродках. Троих… Ивер прикусил губу и метнул наполненной паникой взгляд в сторону Мортема, стыдясь собственной вспышки обиды. Бархатистые губы пегой лошадки коснулись волос бастарда, перебрали пряди, спустились к уху, щекоча и заставляя Ивера мягко отвернуть любопытную морду от себя.       — Ивер, что с тобой произошло? — послышался удивлённый, наполненный неподдельного беспокойства голос Калеа. Она растолкала стоявших на пути близнецов и подошла к конюху, бережно положив ладони на пылающие щёки и оглядев его с головы до ног. — Ты весь испачкался.       — С ним всё хорошо, дорогая Калеа, — голос Мортема вновь принял форму холодного металла, зазвучав за спиной женщины. — Я осмотрел его.       — И почему же он весь в грязи? — она оглянулась через плечо, хмуря брови.       — Я споткнулся, — торопливо ответил Ивер и бросил испуганный взгляд на любовника. — Об корень. Упал и…       — Ох, мой милый, сейчас, — Калеа пригладила всклокоченные волосы Ивера и, метнувшись к своей лошади, зарылась в седельную сумку, что-то перебирая. — Какое счастье, что я взяла запасную рубашку для Валентина. Не переживай, он не будет против.       Её несгибаемая настойчивость заставила Ивера оголиться перед всеми, показывая свежие рубцы и синяки, отчего полноватое лицо Калеа побледнело, а ладонь прикрыла рот в немом ужасе, пока изучала старые шрамы и затянувшиеся коркой раны. Широкая спина конюха не представляла собой то, что обычно она видела, глядя на мужа: чистую кожу с парой затерявшихся старых шрамов, вместо этого бесформенная, огрубевшая плоть словно была небрежно натянута на мышцы. Ни одного живого места, ни одного чистого участка — ничего. Она бессознательно, заворожённая этим ужасным зрелищем, потянулась к чужой спине, желая увериться, что это лишь её страшная иллюзия, но едва пальцы коснулись Ивера, их мягко перехватил Мортем.       — Я хорошо забочусь о его ранах, не нужно такого беспокойства.       — Но это отвратительно… Так поступать с собственным сыном… — на пышных ресницах блеснули слёзы.       — Такова участь каждого мужчины нашего рода: либо крепнуть, либо страдать, — Мортем мягко обнял Калеа за плечи и повёл к Валентину, наблюдавшему за всем со стороны. — Идём, нужно собираться.       Они покинули тихий берег спустя несколько минут в тяжёлом молчании, пока Элуф, охваченный радостью не оживил Калеа, а вместе с ней и Като, утягивая в разговор. Они обсуждали прилегающие к Риверану деревеньки, одинокие поместья, где, по легендам, обитали призраки последних жильцов, ревностно охранявшие покой старых особняков, древние захоронения, руины сгинувших от времени храмов и домов, остатки элдерской культуры, что попадалась им то тут, то там. В разговор вмешался Мортем, сначала бросаясь едкими комментариями, поправляя Като, затем раззадоренный вопросами Виктора и Элуфа рассказывал ветхие легенды, о которых мало кто помнил, а после припомнил о затерянном замке, что в детстве они нашли с братом.       Это был чёрный остов единственной целой башни, чья стена обрушилась за века и теперь это походило на мёртвое чудовище, чей бок зиял пустотой. Забытое и поглощённое лесом. Из пустых глазниц стрельчатых окон вились ветви деревьев, проросших сквозь этажи, статуи стражей лежали у ног лошадей серыми бесформенными камнями, сточенными дождями и ветром. Элуф вдруг содрогнулся, стиснул поводья в охватившем его страхе и наотрез отказался слезать. С ним остался Като, и без этого замка насмотревшийся на подобное за войну, а потому с радостью оставил недовольных элдерских духов с их проклятиями остальным. Ивер был в подобном месте впервые, он бродил по пустому коридору и залу, открыв рот и впитывая всё, чего касался взгляд чёрных глаз, пока не наткнулся на стоявшего в молчании Мортема. Тот был один к удивлению бастарда, оглянувшегося по сторонам в поисках остальных, но они оказались единственными забредшими в далёкую часть замка. Единственный источник света пробивался через наполовину заваленное окно, ложась косым лучом на место, где стоял старший близнец, разглядывая в тишине одну из немногочисленных сохранившихся статуй: высокого, хорошо сложенного элдера в доспехах рыцаря, чьи руки покоились на крестовине узкого меча. Каменное лицо было таким же тонким и прекрасным, как у любого длинноухого ублюдка, безжизненные глаза смотрели в вечность, не замечая существо не менее прекрасное перед собой. Таковым Мортем был в глазах Ивера, затмевая собой сохранившееся среди останков величие древней культуры.       Он не хотел мешать, но всё же осторожно подкрался к любовнику, но не осмелился коснуться, боясь вызвать вспышку недовольства, но Мортем обернулся сам.       — Ты почти выдал нас, — его взгляд был колким, продиравшим до костей, забираясь под кожу мурашками.       — Я… я не хотел, — язык налился свинцом и стыд опалил чистые щёки, что Ивер успел ополоснуть перед отъездом. — Морт…       Он сжался перед чужим взглядом побитой собакой, ожидавшей либо кулака, либо ласки, но не получившей ничего из этого. Даже дыхание сбилось и замерло, пока наблюдавший за руками близнеца Ивер не дёрнулся от поднятой ладони в привычном жесте, защищая лицо. Но его не ударили — бережно коснулись скулы, прошлись по щеке вниз, задержались на подбородке, чтобы сжать его крепче, не позволяя отстраниться, когда чужие губы накрыли приоткрытый рот бастарда, утягивая в неожиданно глубокий и чувственный поцелуй. Впервые Мортем не терзал его, не кусал, оставляя кровоточащие раны и привычный вкус ржавчины, но от этой неподдельной нежности у Ивера помутилось в голове, ему не хватало воздуха и он вцепился в плечи близнеца, боясь упасть без поддержки из-за ватных ног. Губы Мортема были сухими и тёплыми, нежными, изучающими, он не настаивал, но Ивер и сам не смел прерывать его, вбирая всё тепло, что дарил сейчас старший близнец. Властность, что источала фигура брата, стала ощущаться иначе, обволакивала, баюкая и защищая от невзгод. Ивер растворялся в ней, отдавался без остатка, неуклюже повторяя движения ртом, стыдясь собственной неловкости и влаги, что оставлял язык, скользивший по чужим губам.       В груди затрепетало. Воздуха становилось всё меньше, и последний выдох украл Мортем, медленно отстранившийся от прикрывшего глаза Ивера с грустной задумчивостью.       — Какая жалость, ты всё же не он, — с разочарованием произнёс близнец, обойдя застывшего в недоумении любовника.       Они вышли из замка в тот момент, когда Като уже собирался переступить через ступень и оказаться под сводами остова, но отвлёкся на Валентина, оседлавшего свою лошадь. Спокойное лицо комиссара выражало сдерживаемое раздражение, чего не скажешь об упёртом офицере, грозно насупившемся на старшего брата. Не ругались, но явно спорили, как понял из доносившихся фраз Мортем.       — Для того, кто отрицает свою привязанность, ты слишком сильно его опекаешь.       — Это мой долг, как брата.       — Абсолютно такой же, как и у меня, но…       — Никаких «но», Вал. Они должны были выйти вместе с вами, а вместо этого торчат там.       — Ты словно ревнуешь его, — вдруг подала голос Калеа, наглаживая нос своей лошади от беспокойства.       — Тебе уж точно не нужно влезать в это дело!       Неожиданно представший перед братом близнец взял того за ухо, как шкодника, и повёл к замершей Калеа, не слушая сдавленные стоны и ругань. Обер-лейтенант попытался вывернуться, но чужие пальцы были сильными и цепкими, ещё и держали столь крепко, что он сдался, покорно следуя за родственником.       — Морт, какого скара ты творишь?       — Извинись перед ней, — он не просил — приказывал холодным тоном учителя, глядя на провинившегося офицера.       — Морт, не нужно.       Старший свободной рукой остановил попытавшуюся освободить обер-лейтенанта Калеа.       — Като.       Красный от унижения и злости офицер вдруг выдохнул и отвёл взгляд:       — Я не должен был так говорить, прости.       — Мне казалось, ты стал взрослее, братец, и более не допускаешь подобного поведения, но сейчас ведёшь себя как какой-то обиженный мальчишка, — пальцы ослабили хватку, но не исчезли, нежно растирая покрасневшее ухо, убаюкивая боль. — Ты снова что-то нафантазировал себе и хочешь обвинить меня в этом?       — Нет, я…       — Тогда почему ты не доверяешь мне?       — Сказал же, что…       — Я знаю тебя с рождения, — Морт заглянул в пылающие от возмущения и тревоги глаза брата. — Лучше, чем кто-либо. Если так хочешь высказать мне всё — говори. Можешь здесь при всех или дома, чтобы никто нас не подслушивал. Выбирай. Но будь осторожен со словами, братец, они ранят не хуже пуль и ножей.       — Я помню, — глухо отозвался Като. — Ты говорил.       Мортем не ответил, но зато его губы растянула мягкая улыбка, от которой внутри обер-лейтенанта всё перевернулось, сжалось и ухнуло вниз, чтобы явить её в тщетных фантазиях. Он не мог контролировать себя, как бы не старался, и смотрел на чужой рот с приподнятыми уголками, желая сорвать с них хоть один поцелуй, даже мимолётный и до безумия невинный, но ощутить вкус. Тот самый, что был известен многим любовникам. Сколько же их было: двое? трое? десять? Эту тему Мортем избегал, как бы не пытался казаться равнодушным, словно сам же стыдился своих увлечений, изводя Като неизвестностью, ревностью и возмущением.       — Мои глаза выше, — раздался хитрый шёпот Мортема и Като испуганно вздрогнул, — братец.       — Это…       — Ну что, если мы уладили свои семейные недомолвки, то возвращаемся домой? — обратился к остальным близнец и, скользнув пальцами по сжатому кулаку Като, принял у Ивера поводья. — Это была прекрасная прогулка, но, буду откровенен, некоторые моменты я бы не стал повторять.       Они вернулись ближе к вечеру и распрощались с семьёй комиссара сразу же, как младшие конюшие забрали уставших лошадей. Обнявшись и отпустив пару прощальных комплементов Мортем вместе с Като стояли на крыльце, провожая карету с гербом Барасов на лакированных дверцах, что покидала территорию особняка.       День подходил к концу и уставший, зевавший весь оставшийся путь Элуф побрёл в свою комнату отдыхать, оставив старших братьев наедине. И Като, сжав запястье Мортема, потащил в сад, огибая крыло дома, вышагивая по белым плиткам дорожки, петлявшей между высоких кустов диковинных роз. Близнец не сопротивлялся, покорно позволяя себя вести к оранжерее и лишь когда Като остановился перед закрытой дверью, мягко высвободил руку и начертил некий узор, подпитывая магией.       — От любопытных слуг, — ответил на молчаливый вопрос и, прихватив ворот Катовской рубашки, потянул на себя, заставляя войти под стеклянные своды. — Ты всё же решился…       — Насколько вы близки с ним? — сдержанность спала и офицер вцепился в брата обеими руками. — С Ивером. Я не настолько умён, как ты, Морт, но и дураком меня не назвать, так что лучше скажи правду.       Мортем смерил его презрительным взглядом и, кривя губы, ответил:       — Это ревность?       — Это переживание, скаров идиот! — стиснув ткань рубашки, Като встряхнул Мортема. — Он звал тебя в беспамятстве. Люди на грани смерти хотят увидеть дорогих им людей, уж подобного я навидался, и он хотел видеть тебя. Вы с ним… спите?       Близнец молчал, как и всегда, когда на него напирали, пытаясь продавить, но упирались в глухую стену отчуждённости и отвращения. Като прикрыл глаза и судорожно выдохнул.       — Он же твой брат, Морт! Тебя ничто не останавливает в этом мире: ни запреты, ни осуждения? Ты даже с собственным братом готов заниматься мерзостью!       — Мерзостью? — глухо повторил старший и нахмурился. — А твои шлюхи — не мерзость? Или их отличает отсутствие члена между ног?       — Не увиливай!       — Ты ревнуешь, — вдруг прямая линия рта стала острой лисьей ухмылкой и Мортем шагнул навстречу. — Тебя так и распирает изнутри это чувство, ведь так? О, дорогой братец, я понимаю его. Прекрасно понимаю, ведь оно жгло когда-то и меня. Когда ты предпочёл вшивых дружков и кабаки, а постель делил с какими-то девками. Когда предал нашу связь.       — Предал? А не ты ли первым обзавёлся секретами, о которых молчал?! Сбегал каждую ночь куда-то, а потом возвращался в синяках и ссадинах, запирался в комнате и не пускал меня! Я просил, умолял тебя поговорить со мной, Морт! А ты лишь молчал…       — Я обещал открыть правду, когда будешь готов принять её, — холодно проговорил близнец.       — И когда же это будет, по-твоему?!       — Когда научишься держать себя в руках, братец.       В тишине заскрипели зубы, что стискивал обер-лейтенант, раздувая ноздри и борясь с желанием разбить нос этому надменному ублюдку. Столько лет прошло, а они до сих пор не могли простить друг другу прошлые обиды, позволяя им сжирать их. Мортем словно закрылся от него, перестал доверять, отстранился, позволяя себе едкие насмешки, но в голове навязчиво крутились слова Валентина: «Он любит тебя и показывает это так, как могут одинокие люди», «Ты — самое дорогое, что у него есть». Но почему он не показывает этого? Почему продолжает ранить? Что нужно сделать, чтобы Мортем впервые открылся так, как когда-то они были открыты друг другу, не увиливая и не замалчивая? И Като, сглотнув обиду, с трудом разлепил губы, подбирая правильные слова. Они же могут ранить не хуже пуль, ведь так?       — Ты… очень мне дорог, Морт, — сиплый голос едва скрывал волнение, с которым говорил обер-лейтенант, но близнец слушал внимательно, не прерывая. — Я переживаю за тебя. Я… не хотел тебя оскорблять за то, что ты… спишь с…       — С мужчинами? Или с нашим братом?       — Но это же омерзительно! — вновь взвился Като и тут же почувствовал себя предателем, ведь даже сейчас его мысли были не только о праведности, но и о греховном вожделении.       — Ты прав, — неожиданно согласился Мортем и освободился от хватки близнеца. — Мне не стоило этого делать, но твой отъезд был столь неожиданным, что я не знал куда деть всю скопившуюся злость на тебя. Кого мне нужно было убить, сломать, чтобы прекратить ощущать себя брошенным? Ты оставил меня одного, а сам уехал покорять столицу и купаться в тех возможностях, что она дарила тебе. Конечно, я был не просто зол, я был вне себя от ненависти к тебе, братец. И в тот вечер я… я взял его силой. Ивер и до этого испытывал ко мне неестественную любовь, мне оставалось лишь воспользоваться этим, что и сделал.       — Так это я виноват в твоих грязных связях?       — Он и мистер Моррис — единственные мои любовники, но эти связи были порождены отчаянием и одиночеством, на которое ты обрёк меня. Считаю я тебя виноватым? Нет, Като, не считаю. Ты был рождён, чтобы сиять, чтобы впитывать чужую любовь и восхищение, быть солнцем. Как я мог встать у тебя на пути со своим желанием быть всегда рядом?       — Так почему ты не поехал со мной? Столько раз сбегал из дома и вдруг остался…       — А ты бы обрадовался этому?       — Я думал, ты ненавидишь меня! Все эти года жил с мыслью, что тебе плевать было останься я здесь или в столице, ты ведь даже провождать не пришёл.       Тёплые ладони Мортема легли на плечи офицера, скользнули к лопаткам и заключили напряжённое тело в объятия, окутывая теплом и уютом. Он притянул к себе младшего брата и позволил тому судорожно вцепиться в себя, чувствуя, насколько крепко стискивал его, вымещая всё накопившееся за столько лет: злость, обиду, сожаления, досаду.       Они стояли среди густых теней, тумана и шипения труб, пока Мортем успокаивал брата, гладя по затылку, как делал это в тот день, когда отец наказал старшего за раскрытый побег, а младший брат плакал у кровати, прося простить его. Он, как сейчас, помнил расплывшийся синяк на челюсти близнеца, куда угодил кулак отца, и то облегчение, когда понял, что на большее генерал-губернатора не хватило.       — Ты можешь пообещать мне последнее? — проговорил уткнувшийся в плечо Като и Мортем удивлённо вскинул брови.       — Последнее?       — Прекрати эти встречи. Пожалуйста, Морт.       — Хорошо. Больше их не будет, — и губы коснулись виска обер-лейтенанта, оставляя лёгкий поцелуй.       — Я…       — Я тоже люблю тебя, братец.       Тонкая трель звонка нарушила тишину, заставив Като растерянно встрепенуться и, словно сбросив наваждение, отшатнуться от брата, оглядываясь назад. Кто-то стоял за стеклом и настойчиво трезвонил, вдавливая медную кнопку звонка. Появилась ещё одна тень, за створкой завозились, но трель прекратилась и недовольный Мортем быстрым шагом сократил расстояние, резко распахнул дверь и вскинул голову, раздражённо кривя губы перед молодым гвардейцем, вытянувшимся струной.       — Господин, к вам мисс Беран.       — Мне нужен обер-лейтенант, идиот! — за его спиной стояла женщина, смутно знакомая Мортему, чьи золотистые глаза прожигали затылок несчастного солдата. Маленькая шляпка съехала ещё сильнее набок, предавая общему строгому виду мисс некую комичность. — Ты не можешь отличить одного господина от другого?       — Я здесь, — Като появился за спиной и удивлённо уставился на притихшую журналистку. — А, мисс Беран. Какой честью я обязан вас видеть?       — Мне нужна ваша помощь и немедленно.       Мортем жестом отпустил гвардейца и теперь, подперев дверной косяк плечом, наблюдал то за женщиной, то за братом с нескрываемым хищным любопытством.       — Боюсь вас огорчить, мисс Беран, — эту фамилию Като выделял с особым мрачным удовольствием. — Но я вынужден отказать, буду занят, представляя отца, как гостеприимного хозяина.       — Неужели сам император пожаловал в Риверан, что вы нарушаете своё обещание, офицер?       — Младший принц Северы, но это тоже довольно важное обстоятельство, — с усмешкой вмешался Мортем.       В него метнули два враждебных взгляда, но вся картина выглядела скорее размолвкой двух старых коллег, нежели чем-то серьёзным, чтобы воспринимать опасность.       — Северский принц? — мисс Беран в недоверии повернулась к пожавшему плечами Като и тот под пристальным взглядом согласно кивнул. — И вы молчали?       — Кажется, я нигде не говорил, что работаю на вас, мисс Беран.       Она фыркнула.       — Но может вам поможет Мортем? — и указал большим пальцем сложенной в кулак ладони на возмущённого близнеца, вдруг превратившегося из зрителя в участника шапито.       — Вы предлагаете расследовать убийства с возможным убийцей? — обескуражено ответила мисс Беран, округлив от удивления глаза. Они переглянулись со старшим близнецом в недоумении.       — Морт не убивал их. И если доверились мне, доверьтесь и ему.       — Чтобы потом меня нашли размазанной по стене в провонявшем тупичке Крысиного квартала?       — Я добавлю пару вельгироских роз.       — К вашему вниманию, я ненавижу синий.       — Тогда стоит заказать целый букет.       — Прекратите, — встав между братом и журналисткой, Като недовольно зыркнул на каждого, расставив руки в стороны. — Я буду занят, мисс, и это никак не изменить, но Мортем обладает куда большей информацией по делу, нежели я. Вам пригодится его помощь, не отрицайте. А тебе потребуется человек, у которого повсюду есть глаза и уши. Так что прекратите собачиться и пожмите руки, если согласны.       — Знаете, Мортем, если мне действительно суждено оказаться на стене в качестве невразумительного пятна, плесните в меня когарийским вермутом. Считайте это предсмертным желанием.       — А вы имеете отличный вкус, мисс Беран, — холодно улыбнулся Мортем, пожимая протянутую ладошку. — Я учту это.