ga(tes)ys to blashyrkh

Еще никогда Ольве не чувствовал себя настолько чужим самому себе же. Он стоял в ванной, глаза его пытались сфокусироваться на отражении в зеркале, вглядываясь в черты лица настолько пристально, что, казалось, стекло вот-вот лопнет под этим давлением. Волосы Эйкему были взъерошены, пряди безобразно липли к влажному от пота лбу, пальцами он вонзался в свои темные локоны, намертво цепляясь в эти черные корни. Ольве смотрел на собственную физиономию так, словно он стал свидетелем мощного взрыва, породившим за собой конец света. Возможно, примерно такой сумбур и происходил на уме у мужчины. Воспоминания ушедшего дня нахлынули спонтанно, одно за другим, прямо посреди ночи в чужом доме. Чужим, точнее, воспринял пьяный мозг Аббата дом его старого, некогда друга Харальда Невдала, его же - Демоназа. Это открытие заставило Эйкему морально похоронить себя: по мимо того, что ему выпала возможность увидеться с закрытым от внешнего мира Демоназом, он изменил любое адекватное развитие событий того вечера просто бахнув бутылку вискаря перед отъездом. А за бутылкой вискаря бедолажный брюнет вспомнил и то, как он проходил реабилитацию от треклятого алкоголизма какие-то года назад, как вещь эта едва погубила его выступление еще в составе "Immortal" однажды, как открыто выражал свое недовольство Харальд по поводу его постоянных бухих заходов в его последние дни пребывания в группе. Дурная рюмка убила в нем все живое тогда, он долго приходил в разумность, строил собственные планы на жизнь и, даже с таким позорным увольнением из культовой блэк метал группы, Аббат не прекратил быть Аббатом, обретя счастье в собственном музыкальном коллективе. И что теперь? Его лицо разбито, голова вот-вот взорвется от наступающих трезвых мыслей, дыхание участилось, а зубы в наступающей истерике постукивали друг об друга. Одному черту было известно, как Невдал не вышвырнул его за дверь при первой же возможности. Или, он хотел его застыдить на трезвую голову с утра пораньше? Небось, пресса где-то за углом поджидала момента, чтобы вновь засветить бухую рожу Аббата во всех утюгах Норвегии? Ольве понятия не имел, почему этот абсурд искал место быть в его голове. Измотанный мужчина сделал глубокий вдох, наконец-то дав покой своим волосам, расцепив свои руки в них. Он дернул ручку крана, дабы умыться и хоть как-то привести себя в чувства. Тонкая, прохладная струя воды брызнула ему в сморщенные пальцы, противно шумя, стекая в раковину. Ольве протер глаза, закрыл кран, сделал еще один вздох и... Всхлипнул. Заплакал, как мальчишка. Рефлекторно разум начал искать причину, но только сильнее сбивал с толку. Думалось о Харальде, стыдливо и безнадежно. Стены в маленьком помещении словно сдавливали его - крохотного перед ними. Утопая в волнах собственной беспомощности, Эйкему пошатнулся, стукаясь плечом об холодную плитку, и медленно пополз спиной вниз, растопырив ноги. Голова больно стукнулась об стену, руки закрыли позорно мокрые от слез глаза, а голос в тишине угрожал сорваться в визг. Масла в огонь отчаяния подливал факт того, что Ольве все еще находился в доме Харальда. Опозоренный перед Харальдом. В ванной Харальда. Проскочила мысль просто напиться до состояния полусмерти и смыть с себя очередную провальную возможность наладить отношения с другом, но Эйкему мысленно ударил себя по лицу - это так неблагодарно. Невдал оставил его у себя дома зная, что тот предстал перед ним пьяным даже спустя столько лет, столько случаев. А он, страдая от последствий алкоголя, думал о алкоголе. Позор. Волна истерики вновь накатила на него, и, как бы Ольве ни старался вести себя тише в покровах спящего Демоназа, он терпел неудачу за неудачей, скуля как щенок. Моральная самопытка словно продолжалась вечность, хотя, на деле же, от его первого слезивого приступа прошло от силы минут 10. Самооправдание не работало ни под каким предлогом и в какой-то момент Ольве показалось, что он продолжал плакать больше уже от психологической усталости. Пальцы собирали слезы, размазывая их по холодным щекам, мужчина шмыгал носом, пытаясь заботиться о том, чтобы Невдал не услышал его. К его сожалению, Харальд слышал. — Ты чего ревешь тут? Ольве задержал дыхание и медленно поднял голову: Харальд стоял перед  ним, в одной домашней футболке и боксерах. Тусклый, лунный свет через форточку едва освещал его затуманенный, уставший, но такой родной взгляд. Аббат откровенно испугался. — Трезвею. — судорожно прохрипел сидящий норвежец, переводя свою масштабную трагедию в шутку. Он также попытался симитировать смешок, но ком в горле от наступающих слез превратил эту попытку в очередной всхлип. Как нелепо, подумал он. Невдал покачал головой, все еще сонный. Он осторожно присел на корточки, встречаясь взглядом с Эйкему, глядя в эти мокрые, щенячьи глаза. Он усмехнулся, вспоминая, сколько лет его слезивому, взрослому другу, и расплылся в улыбке, ведь именно таким сентиментальным пареньком с харизмой когда-то повстречал его впервые в "Old Funeral". Харальду ничего не нужно было объяснять, он знал от чего негодовал глубокой ночью в его ванной Ольве. По крайней мере, для него это не было чем-то очевидным. Он вздохнул, медленно плывя рукой к плечу мужчины, касаясь теплой ладонью прохладной кожи. Эйкему нервно задышал, ожидая эмоциональной лекции от Невдала о том, какой он безответственный алкоголик, и как по доброте душевной сжалился над Аббатом, оставив его переночевать у себя. Однако, все его ожидания разбились в прах, когда Харальд притянул его к себе за плечи, заключая в объятиях. Пока мозг Эйкему обработал то, что только что произошло, он обнаружил, что вновь плачет. Невдал прижимал его дрожащее, крупное тело к себе, слегка похлопывая по плечу, как бы успокаивая. Ольве просто отдался моменту, уткнулся носом в изгиб шеи старшего норвежца, довольный тем, что Харальд не держал на него ни зла, ни прессы за углом. Он попытался что-то выдавить из себя: — Я... Опять... Как тварь последняя... Как выпил... А я ж не думал... Я ж... Я ж думал ты-то не простишь, а тут... А я!...  — абсолютно невнятно мямлил Эйкему, всхлипывая через слово, цепляясь пальцами за Харальда словно он вот-вот ускользнет из его рук. Невдал же молча продолжал обнимать друга, аккуратно поглаживая массивную спину ладонью. Он не выпускал из своих рук Ольве ровно до того момента, пока тот более менее не успокоится. Вскоре, однако, Эйкему притих, глубоко дыша, но не желая высвобождаться из объятий с Харальдом. Простой жест с его стороны настолько согрел морально и физически младшего норвежца, что он чуть не уснул в его руках. О, он действительно вымотался. — Мы можем поговорить об этом утром, если хочешь. Сейчас единственное, что нужно и тебе, и мне - это чертов сон. — усмехаясь, прошептал Невдал куда-то в шею Эйкему, к его превеликому недовольству отстраняясь от него. — Пойдем, Ольве, тебе нужно отдохнуть. С этими словами он встал, протягивая руку своему остывшему от истерик другу. Они направились наверх, в спальню, а Харальд, поднимаясь по ступенькам лестницы, думал о том, что все-таки готов простить любые недочеты в натуре Ольве ему. Тем более, когда этот бедолажный ревел у него в собственной ванне как провинившийся ребенок. Больно сильно он на него обижался эти года, что аж соскучился. Он взглянул со спины на шедшего позади мужчину и признался себе честно, что был бы не прочь еще раз обнять его, утопая в тепле мужского тела. Харальд улыбнулся. У Аббата же в голове было пусто, он обессиленно плюхнулся на белые простыни, лицом прямо в подушку, перекатываясь на бок. Харальд осторожно устроился рядом, позволив Ольве бесстыдно прижаться к нему голым торсом, обнимая за талию и утыкаясь лбом в плечо. Слов не требовалось: мужчины позволяли себе непривычную в отношениях к друг другу нежность, отдавшись остатку ночи. Невдал наблюдал, как рука Ольве скользит по мягким волосам на его груди, плывя от талии к шее. Он потянулся к его лапище собственной, переплетая их пальцы. Не прошло и двух минут, как Аббат уже мирно похрапывал, утыкаясь носом в шею Демоназа. За последний час Эйкему испытал целый спектр эмоций, причем таких насыщенных, что сил не хватало элементарно порадоваться за то, что суровый нравом Недвал разрешал ему касаться его, параллельно лаская его самого. Их длинные локоны слились на белой ткани, а переплетенные пальцы вздымались под грудью Харальда с каждым его вздохом. На часах было 4 утра, тьма все еще кутала зимний Берген, однако, в головах у двоих мужчин цвела весна. К счастью, в головах трезвых.