Because the Night belongs to lovers

На берегу его встречает толпа. С плакатами, черт побери: «Добро пожаловать!», «С прибытием!», «Приятно увидеться снова!», вся фигня. Дункан не видит Кортни за спинами других, но знает, под какой она надписью. «Дункан Сосет Х». Он хихикает, так что, наверное, кажется, что он рад встречи со всеми. Ла-адно. Толпа расступается перед ним, и, может, не так уж они и рады приветствовать его в своей компании. Смотрят на него, как зайки на удава. Ну или они решили освободить место для них с Кортни в ожидании грандиозной сцены. Ее тоже явно напрягает тишина, пришедшая на смену крикам примерно того же содержания, что и большинство плакатов. Но, съежившись на миг, находящаяся между двух кучек лузеров Кортни бросает под ноги свой плакат и гордо расправляет плечи. — Эй, Пр… — Посмотрите-ка, кто продул. — Ты ж раньше вылетела! — Только потому, что Гарольд это подстроил! Но будь уверен, мой адвокат добьется… Дункан обнимает Кортни, смеясь ей в плечо. — Что смешного? — шипит она. — Ты не устала? От шоу этого дурацкого. Забей. — Нет, постой… Дункан и не думает совершать какие-либо телодвижения: он-то точно устал. Он не смотрит на Кортни и тем более не заглядывает в ее голову, но как-то понимает, что она в голове готовит гневную тираду и несколько раз порывается ею разразиться. Однако она так и не делает этого, сказав лишь: — Пойдем. Он отлипает от нее, строит гримасу «Я вам всем въебу!», говоря: — Я вам всем въебу! Толпа еще какое-то время таращится на них. На каждой роже читается: «Все, представления больше не будет?» — Валите прочь, уебки, — цедит Дункан. Но сваливает сам вместе с Кортни, оставляя экс-участников шоу перемывать им кости. — Интересно, там был хоть один искренний плакат? — Разумеется. — Правда, что ли? — Как минимум — мой. — А, ну да, — хмыкает Дункан. — Значит, Принцесса постеснялась написать слово «хуй»? — Пф, нет, конечно. Просто Гарольд не пользуется помадой. — У тебя от разлуки со мной крыша поехала, сладкая? — Моей помады не хватило дописать, но ты и так понял посыл. Украсть у кого-либо помаду, чтобы написать «хуй», мне все-таки совесть не позволяет. Кроме Гарольда, его ни капли не жалко. Но он, к сожалению, не пользуется декоративной косметикой. Он бы прокомментировал это как-то в своем духе, но вниманием завладевает фигура Кортни, за которой он покорно следует. — Что, ведешь меня в какое-то укромное местечко, чтобы наверстать упущенное? — мурлычет он. — Нет. — Тогда… — Думаю, ты изголодался… — По твоим поцелуям? — По нормальной еде. Дункан наконец отрывает глаза от нее и обнаруживает себя возле беседки со столом и скамейками. Из-под одной из них Кортни вытаскивает две термосумки. — Здесь, можно сказать, райские условия, но наши «друзья», — она показывает кавычки пальцами, — что не сожрут — то испортят своими выходками быстрее, чем Маклин скажет: «Остров отчаянных героев». Но я успела стащить это. Одна сумка заполнена теплой едой, другая — холодной, и Дункан чуть не плачет. Буквально. Любого растрогает кусок мяса с соблазнительными полосками от гриля после недель и недель питания неидентифицируемой херней в исполнении Шефа. — О, детка… — Ты это мне или ледяной газировке? — Как бы тебе сказать… Он открывает банку, и холодная сладкая жижа проливается на пальцы. Делает пару глотков, от которых пробирает, и придвигается вплотную к Кортни. Замирает. Она намек понимает и принимает, но поцелуй длится всего секунду. — Дункан, чтоб тебя! — Я не виноват в своей отрыжке из-за твоей газировки, — смеется он и впивается зубами в сочный персик. Пальцы снова в липкой жиже, вытереть по-прежнему нечем, но у него в любом случае нет претензий. Она смотрит на него не отрываясь. Потом берет банан и, обчистив со стороны хвостика (кто вообще так делает?) касается мякоти губами. Интересно, она специально? — Ты бы себя видел, — говорит она, разрывая зрительный контакт и откусывает от банана. — Мозги отключились, взгляд остекленел. — Тоже мне преступление. Он не говорит: «Видела бы ты себя моими глазами». Вместо этого: — Я же не скрываю, не отрицаю, что ты мне нравишься, и стыдится этого не буду. А вот ты… Она прерывает разговор, суя ему в рот недоеденный банан. Дункан обхватывает ее запястье липкими пальцами, ничуть не возражая против такого поворота. Они снова смотрят друг другу в глаза, и он ожидает, что она не выдержит игры в гляделки, смутится и начнет психовать, следуя черти-каким принципам вместо того, чтобы позволить себе делать, что хочется. Однако этого не происходит. Она сейчас, как сказала про него: мозги отключились, взгляд остекленел. Он не может осуждать. Ее свободная рука оказывается у него на ноге, еще чуть-чуть сдвинуть — и… Мимо проносится чья-то тень, за ней еще одна. Тени возвращаются, и в свете хилой лампочки беседки возникают Кэти и Сэди. Хочется ли ему знать, что происходит? Нет. А вот двум девчонкам — очень даже. — Все разошлись по номерам, полночь, что вы делаете? — Вот именно, полночь, а Дункан еще не ужинал. Кэти и Сэди кивают — с логикой Кортни невозможно спорить. — А вы что делаете, дамы? — хитро спрашивает Дункан. — Полночь, все разошлись по номерам. — Эм… Ну… Мы кое-что… забыли? Они быстро сматываются, и Дункан решает, что нормально поесть сейчас — правда разумно. — Сорок процентов вероятность, что их послали собрать о нас сплетни, но даже алиби им не придумали. — Всего сорок, Принцесса? — Шестьдесят — что алиби придумали, но они его забыли. Она отбирает у него недопитую газировку и осушает залпом. Хватает его за руку с куском пирога, не давая сделать укус, и целует. Апельсиновая месть. — Ты полна сюрпризов, — смеется Дункан, пока она откусывает пирог с его руки, и только после этого ему удается доесть. Кортни тем временем излагает девяносто девять способов мести Гарольду и как ее бесит, что она еще не придумала сотый. — Я все перебрала, серьезно! — Кинуть жалящую медузу ему в трусы? — Да, конечно, сорок восьмой пункт. — Написать на зеркале в его номере: «Ты следующий», а потом в маске гонятся за ним с ножом? — Делала два дня назад. — Тогда… как насчет… — Говори! — Оттягиваться со мной, демонстрируя, что нам насрать на его махинации с голосами, и мы вместе несмотря ни на что? — Не говори ерунды, Дункан! Из-за него я лишилась ста тысяч, и твое присутствие меня не охладит. — Я и не предлагаю. Может, направишь жар в другое русло? — Это ты о себе? Не возомни о себе больше, чем есть на самом деле. Ты не в моем вкусе. — Да? Тогда почему твоя рука у меня на поясе? Кортни вскакивает, уходит, не глядя на него, но все же бросив: — Ты в двести шестом номере, твои вещи уже там. Ключ найдешь в кармане. Дункан остается один, в кармане действительно обнаруживается ключ от номера. Это, наверное, мило, что она взяла на себя такую заботу? И то, что еду для него стащила. Так что он вкидывает в рот еще что-то, чтобы ее усилия не пропали даром, хотя есть уже не хочется. Он правда вымотался, даже для того, чтобы жевать. Поэтому вскоре он уходит на поиски двести шестого номера, который почему-то оказывается не на втором этаже, а на третьем. Открыв дверь, понимает, что кое-что не так, каким бы уставшим ни был его мозг. Номер на сто процентов занят. Тому подтверждение — множество чужих вещей и звуки из ванной. С другой стороны, возле двери валяется его сумка. Замешательство проходит, когда на спинке стула он видит верх от знакомого купальника. И, вау, он не может поверить, что эта девчонка может прямо так. — Значит, ты устроила так, чтобы мы жили вместе? Хочешь быть в шаговой доступности от меня? Какая кровать моя? Или хочешь спать со мной? — Которая свободная. — Значит, ты меня там слышишь. И они обе… Обе кровати завалены всякой дребеденью. Неужели это он так испортил правильную Кортни, что она забила на порядок? Однако он мощен. На правой кровати лежат плеер с наушниками, журнал, ножницы, обертка от шоколада, пачка влажных салфеток, дезодорант и блеск для губ. На левой — книга-кирпич по праву, пачка прокладок, один носок, резинка для волос и помада. Дункан открывает тюбик — помада действительно исписана «под корень». Он ложится с краю на кровать с меньшим количеством вещичек. Из ванны выходит Кортни в пижаме и одном носке, с полотенцем на голове, подходит ближе, распространяя вокруг сладковатый запах косметики. — Выбрал наименее захламленную. — Не угадал, это моя. Но мне все равно, можем поменяться. — Коварная женщина затащила невинного парня в свою постель. Он хороший актер, он точно знает, что у него получаются невинные глазки. Комический эффект достигнут — притворяющаяся холодной Кортни хихикает и берет с его-своей кровати второй носок. Дункан перекидывает на другую весь хлам, освобождая территорию для Кортни. — Как это работает? — спрашивает он, дойдя до прокладок. Кортни равнодушно пожимает плечами. Обходит кровать, находит в чемодане трусы и цепляет на них прокладку, кинув мусор на ту же кровать. У Дункана все больше уверенности, что они лягут вместе. Просто потому, что никто не захочет освобождать второе спальное место. Кортни излучает ощутимые лучи задолбанности. Срочно нужно приласкать девочку. Он протягивает к ней руку, а она хватает и дергает на себя. — Мотай в душ, Дункан. В грязном улегся, черт бы тебя побрал. Разве он может ей отказать? В смысле, нормальной ванной комнате после этого сраного лагеря. Когда он выходит, Кортни сидит с книгой по праву и треплет страницы. Взгляд зафиксирован на одной точке, а не бегает, как если бы она на самом деле читала. — Не читается? — Не могу сосредоточиться. — Неужели из-за меня? — Ты преувеличиваешь свою важность в моей жизни. — Ладно, — он ложится рядом, но спиной к ней, — тогда не буду отвлекать от по-настоящему важных вещей. Кошмарных снов. Дункан начинает мысленный отсчет. На пятой секунде книга грохается на пол, а Кортни говорит: — Повернешься? И, честно, это не звучит как просьба или даже вопрос. Он садится, откинувшись на подушки, и Кортни тут же залезает на его бедра. Целует его, и последняя мысль (о том, как долго и до какого уровня у него будет уезжать крыша от нее) испаряется. В голове звучит что-то нечленораздельное, вроде экстатических звуков со стороны зрителей во время грохота рок-концерта. Новая внятная мысль проступает, только когда она разрывает поцелуй. Дункан думает, что он вдавлен в постель Кортни приятной тяжестью самой Кортни, и это ощущается не только физически. — Я под тобой, — бормочет он. — Да… В смысле, что? — Ничего. — Что ты хотел этим сказать? — Только что я уже в твоей постели, смотри-ка. Ты такая типа правильная, и меня типа на дух не переносишь… — Много треплешься. Она снова целует, крепко вцепившись ему в плечи. Он запускает руки ей под футболку, обхватывает талию. «Признайся, что без ума от меня». Говорить вслух не имеет смысла, особенно если для это придется оторваться от ее рта. И так известно, было множество неоспоримых доказательств, а он хоть и любит портить жизнь всем без разбору, но зачем же самому себе? Он не хочет выбесить Кортни. То есть, ну, он хочет, потому что, черт, он любит эту фурию, сходит от нее с ума, готов выть от кайфа и возбуждения, но он все-таки не законченный мудак, чтобы портить момент. Поэтому он не разрывает поцелуя, но поднимает руки немного выше. На секунду Кортни замирает, а потом молниеносно стягивает футболку, растрепав идеально расчесанные мокрые волосы. Дункан сглатывает. Переводит взгляд с груди на лицо и понимает, что она сверлит его взглядом. Будет ли глупо спросить: «Что?»? — Что? — Что — что? — Ждешь моего комментария? — Дай угадаю, снова что-то скажешь насчет моей правильности и того, что я на дух тебя не переношу, но раздева… — У тебя красивая грудь. Она даже приосанивается как будто. Красуется. — Можно? — Валяй. Дункан помещает ладони под грудями, как будто взвешивая. Прикрывает пальцами соски, защищает Кортни, бляха, от внешнего мира. — Кто-то делал что-то подобное до меня? — Почему тебе надо это знать? Хочешь почувствовать себя особенным? — Хочу не испортить твой первый опыт. — Охуеть. — Прости, что? — Дункан склабится. — Куда подевался тот грубый мудак, которого я знала? — Ты все обо мне знаешь, нехуй притворяться и выводить меня из себя. Она усмехается и прижимается к нему, вновь целуя. Ее властные руки играют на нем, как на гитаре, когда она то в одном, то другом месте касается его. Ничего сверх, ни одного прикосновения ниже пупка, но, черт, он мог бы кончить и кончиться и без физического контакта с ней, только находясь рядом. — На всякий случай: трогай меня, где хочешь, детка, я весь твой. Она кивает и вторит: — Трогай меня, где хочешь. Его не надо приглашать дважды. Дункан припадает губами к груди, находит языком единственный жесткий волосок на соске, и она будто читает его мысли, дергается, а когда он отстраняется — берет себя за грудь, слегка приподнимая, смотрит, как впервые видит. Встряхивает головой, словно хочет разогнать помутнение, и прикрывает влажный от слюны сосок рукой. — Я забыла, что там волос. Из-за тебя. — Ага. Похуй. Никаких претензий. Иди сюда. Он осторожно отводит ее руку от груди, еще раз лижет. «Значит, из-за меня все мысли покинули твою прекрасную головку?» — Ты ужасен, ненавижу. Он поднимает глаза. — Да? Почему на этот раз? Ответа нет, но не лучший ли это ответ? Дункан рычит: — Вр-р-рунья. — Почему это? — Давай, на полном серьезе, выскажи мне все. Она зависает в замешательстве, видном невооруженным глазом. — Вот прямо сейчас, да? Уверен в своем желании? Ах, она поставила его перед нерешаемой задачей. Так нечестно, секунду назад было все наоборот. Он не рассержен, не разочарован, что его обыграли. Охуенная. Он кладет руки ей на спину и притягивает к себе. Разве можно отказать себе в таком удовольствии? Она напоминает скальпель: изящная детка, которая и подлечить может, и на тот свет отправить. Дункан целует плечи и ключицы. Хочется перетрогать каждый сантиметр ее тела. Он ведет носом по шее, и Кортни жалуется: — Щекотно. Но в то же время хватает его за затылок, буквально вжимая его в себя. Он перестает понимать, куда целует, но это и не важно: каждый кусочек лакомый. — Так что, вся эта ересь из попсовых песенок о любви — правда? Внезапный переход к серьезному разговору заводит в тупик. — Ты меня лю… — Нет. — В любом случае, в моих песенках поется о массовых убийствах на фоне психических расстройств на фоне фиговых отношений в семье на фоне фиговых социальных тенденций. Что-то вроде. Ей это было нужно. Сменить тему, на которую она случайно «выскочила», мало что соображая в любовном угаре. Кортни пользуется ситуацией: целует в ухо, ведет руками по его торсу, снова целует ухо, лижет-лижет-лижет — почему она, бляха, это делает, почему от этого так хорошо, что даже хуево? Дункан хватает ртом воздух. Всполошенная, она отлипает от него, убирает волосы с глаз и закусывает губу. Не кокетливо, а как-то некрасиво, по-дурацки, но у Дункана по-прежнему ни одной претензии. Повод еще больше сходить от нее с ума: это прибавляет ей хаотичной энергии. Он оттягивает резинки пижамных шортов и трусов, но тут же возвращает на место, обнаружив прокладку. Она отводит глаза, повисает неловкое молчание. — Прости? — говорят они одновременно и оба — с вопросительной интонацией. — За что? — так же одновременно спрашивают. — Я не предупредила. — Я не спросил разрешения. — Я же сказала: трогай, где хочешь. Он пожимает плечами. Да, она так и сказала. — Я не думала, что все зайдет так далеко. Я не думала, что все зайдет… куда-нибудь. — Правда? То есть, не то чтобы ты хотела? Поэтому ты подстроила так, чтобы мы жили в одном номере, показала заботу, накормив… — Я надеялась, что хоть это, — она на мгновение касается низа живота, — меня тормознет, потому что, блин, Дункан, что ты сделал со мной? Я же стала другим человеком из-за тебя! — Что я вижу, так это то, что ты стала собой. Во всяком случае ты близка к полному принятию себя. Мои поздравления. — Тихо ты, а. Тебе обломали перепих — и ты агришься? — Нет. Слушай, Кортни, сунуть кое-что кое-куда — это не все, что мне в жизни нужно. Она утыкается лбом ему в плечо, а он гладит ее по спине. — Ну, ну, Принцесса. У тебя голова переполнена мыслями, дай себе передышку. — Прости. — За что? — За неловкую ситуацию. — Ты преувеличиваешь неловкость ситуации. И тогда я тоже должен извиниться. — Ты преувеличиваешь неловкость ситуации, — повторяет она. — Почему кто-то должен стесняться месячных? Что меня тормознуло, так это осознание, что я хочу теперь отхватить от тебя столько свободы, сколько не использовала за все предыдущие годы. У меня конфликт: с одной стороны это, а с другой — я не готова, потому что действительно слишком быстро. — Так тебе нравлюсь не я, а новое пьянящее чувство свободы? — Дункан придает голосу максимально ехидный оттенок, специально, чтобы просто понервировать, переключить внимание, чтобы она соврала, прикрыла душу снова, потому что он не монстр — желать человеку терзаний в голове. — Кто теперь поднимет мне самооценку? — Ты не в моем вкусе, — говорит Кортни, и слова слышатся как бы с мурлыканьем. — Иди-ка ты в ванную, опусти свою самооценку. Хорошим девочкам и мальчикам давно пора спать. — А кто тут хорошие девочки и мальчики? Кортни оставляет вопрос без ответа, подбирая с пола книгу. Она все еще голая по пояс, но забыла об этом, что ли. Или забила. Он не перечит, уходит в ванную с зудящей мыслью. Не стоило задавать вопрос о симпатии и свободе. Он не монстр, он не желает ей терзаний, но, возможно, спровоцировал новую их дозу. Она прикрыла душу, но не происходит ли теперь в ней еще больше невысказанной херни? Чудовище ли он, раз допустил подобное, — или нет, раз искренне раскаивается? Смешно будет, если его слова никак не отразились она ней. Может, она и сама проводила анализ вопроса. Дункан видит ее уже в футболке, когда возвращается, стараясь игнорировать чувство вины вместе с опасением последствий, когда все вроде как неплохо шло. Ему не хочется потерять ее. Лично ему все равно, что было раньше, яйцо или курица: ее манила свобода, поэтому он привлек Кортни как ее символ, — или ей понравился он сам, поэтому она отпустила себя, последовав за ним, расширившим ее горизонты; и чувство свободы стало подпитывать ее влюбленность, а влюбленность — рушить последние границы. Да, скорее всего, все взаимосвязано, есть такой же ебаный цикл, как в этой дурацкой головоломке. Кортни снова сидит с книгой, но щиколотками сжимает бутылку текилы. — Ты, кажется, пыталась донести, что нам спать пора? — прощупывает он обстановку. Не считывает никаких тревожных сигналов. — Разве я о нас говорила? Ну, да, пожалуй, не поспоришь. — И откуда у тебя это сокровище? — Украла с кухни, они используют ее для фламбе. Но у меня нет соли и лайма. — Не вопрос. Пойду украду для нас соль и лайм. — Сиди уже, не хочу, чтобы у тебя были проблемы в первую же ночь. Дункан было открывает рот, но она не дает сказать: — Украдешь завтра. У меня есть пара банок пива бонусом. — Я не буду спрашивать откуда, Принцесса.