Пособие по обходу родственных проклятий

Северная армия давала возможность отвлечься. Не от проблем – их в Торке хватало – от самого себя. Гирке часто намекал, что Валентин слишком много берет на себя того, что следовало бы перепоручить, но юный полковник Придд ничего не мог с собой поделать. Руки и голову нужно было чем-то занять. Упрекнуть Валентина в излишней горячности никто бы не посмел, но генерал Ариго часто хватался за голову, узнавая, что его подчиненный снова учудил какую-то несусветную глупость. Например, самовольно сходил в разведку и принес сведения о расположении дриксенского драгунского полка. Жермон вздыхал, отчитывал, журил, но поделать тоже ничего не мог. Морду кирпичом Валентин научился делать еще до Лаик, а посему Жермон отчаянно верил в его искреннее раскаяние. Разумеется, до следующей самоволки. Уже после дуэли с Окделлом Валентин отчетливо уразумел, что на шпагах драться не умеет. Во всяком случае, дерется не на том уровне, на котором бы хотелось. Бертольд Катершванц часто умилялся, глядя на педантичные старания одного из своих протеже, но для профилактики все равно плевался слюной. К тому же, сему сопутствовала еще одна причина. Эта причина слюной не плевалась, но вполне успешно заменяла слюну ядом. На постоянные подколки этой самой причины, носившей гордое имя Арно Савиньяк, Валентин отвечал чуть ли не с радостью. В каждом жесте, в каждом слове виконта Сэ сквозила такая лютая подозрительность, что, будь упомянутый виконт противоположного пола, Валентин бы счел это за знаки внимания. Герцог закатывал глазки и отвечал по присяге. Виконт начисто забывал о субординации и крыл объект своей неприязни словами различной степени некуртуазности. Шепотом, разумеется, чтобы не дай бог не донесли генералу об очередном конфликте. Райнштайнер похмыкивал в кулак, всё слышал, но вмешивался только когда кто-то один срывался. Дуэли были запрещены, а в остальном, считал умный бергер, пусть два петуха петушатся. Валентин был за такой подход благодарен ему жутко, ибо уже почти не мыслил день без состязания в остроумии. В принципе, виконта Сэ он понимал. Горячая Савиньячья натура видела перебежчика, несправедливо получившего звание, который при первом удобном случае снова сменит сторону. Уверять виконта в обратном у Валентина не было ни желания, ни возможностей, а посему приходилось споро соображать, какие словесные выпады можно противопоставить той половине Арно, что носила гордую фамилию Рафиано. Дикая смесь рассудительного спокойствия и гонора сводили Валентина с ума. И в какой-то момент он совершенно внезапно осознал, что привязался к черноглазой закатной твари. Дружбой это вообще ни разу назвать было нельзя, но и неприязни особой в жестах, словах и выражениях больше не ощущалось. Такое чувство, что Арно пускал шпильки больше по привычке, чтобы услышать пару ядовитых реплик в ответ и успокоиться. Ариго продолжал вздыхать, Райнштайнер продолжал посмеиваться, но знаковым для него было то, что разнимать петухов, замысливших дуэль, было больше ни к чему. Единственным местом, где Арно с Валентином скрещивали шпаги, была тренировочная площадка непарного Катершванца, да и там бой принимал больше соревновательный масштаб, где оба с неиссякающим энтузиазмом считали проколы и ляпы друг друга. Бертольд радовался, забывая прикрикивать на бергерских близнецов, и всё чаще ставил их в пару друг другу. Это могло, наверное, продолжаться вечно. Год близился к концу, Валентин всё чаще напоминал про шляпу, Арно всё чаще вместо ответа шаркал ножкой, а потом случилось нечто совсем невероятное. Выкрикнутое впопыхах срочное «Валентин, вас генерал требует к себе!» не отпускало герцога Придда дня два. Он часто сидел – то в библиотеке, то за картами, то у костра с солдатами – и залипал каждый раз, когда вспоминал случайно пророненное собственное имя. Именно случайно – в дальнейшем Савиньяк продолжил его звать либо по званию, либо по титулу, даже, кажется, не вспоминая о единственном моменте. Валентин старательно ровно дышал, познавая джен*, делал безучастную мордашку, втихаря нарушал приказы генерала Ариго, но сердце продолжало предательски пропускать пару ударов. В проклятия Валентин не сказать, что не верил – всё-таки, Надор рухнул не от хорошей жизни – но считал слова сестры сказанными в задоре и ярости. По-хорошему, надо было подойти к Сэ и объясниться, но Валентин отчего-то медлил. Горячая Савиньячья натура продолжала в обычном темпе пускать в сторону Спрута подколки, холодное воспитание Приддов – на них отвечать, а обладатель упомянутого воспитания чувствовал себя между молотом и наковальней. Он начал замечать за собой, что тяжело вздыхает, когда сидит где-нибудь в одиночестве в своей комнате, и мучительно хочется, чтобы рядом сидело светловолосое черноокое чудо. А потом амурное настроение разбилось о грани суровой действительности, еще раз убедив герцога Придда, что с родственными проклятиями лучше не шутить. Он написал несколько вежливых писем и старался вести себя как обычно, но на душе скребли кошки таких размеров и в таком количестве, что его впору было называть Леворуким. Итоги битвы на Мельниковом поле Валентин счел для себя предупреждением. Когда после насыщенного беготней и делами дня он лежал в комнате и чуть постыдно не разревелся в подушку, представляя хладное светловолосое тело, он понял, что повторения истории с Джастином он не допустит. Валентин закрыл глаза ладонями и постарался дышать ровно. Иллюзорная тёплая рука заправила волосы за ухо и провела по щеке, а её не менее иллюзорный черноглазый обладатель прилёг рядом, утыкаясь носом в плечо. Валентин чуть не взвыл. Видеть кошмары о погибшем Арно Савиньяке ему ни разу не улыбалось, поэтому он взял себя в руки и отогнал морок. Требовалась срочная тинктура от любви. Проклятие, ясное дело, вилось над головой полковника Придда черным вороном. Тем не менее, отказать себе в удовольствии выпросить у генерала Ариго право съездить своим отрядом на обмен военнопленными, Валентин не смог. Видеть Арно, живого, невредимого, хоть и слегка помятого, было сладким бальзамом на душу. Снова слышать раздраженный, но – воистину! – благодарный голос стало действительно последней каплей. Герцог Придд мысленно попрощался с объектом своих воздыханий и перестал отвечать на подколы. Если Арно и удивлялся, то виду не подавал. Подумаешь, в армии дел много, можно устать, замаяться, получить неутешительные вести из дома, в конце концов. Валентин послушно валил всё, что делал, на приказы генерала Ариго и жил спокойно, приказывая себе не думать о юном Савиньяке. Выдержка работала, но фортификационные заграждения в сознании не менее юного Придда трещали по швам. Валентин старался уезжать с утра и возвращаться только под вечер, заваливал себя работой, а когда Райнштайнер, припугнув его трибуналом, насильно отправил отдыхать, заперся у себя в комнате. Существовать, не слыша отзвуки столь милого голоса, было, оказывается, намного легче. И намного обиднее. Приходилось лежать на не расправленной кровати у себя в комнате, маяться от безделья и чертить взглядом рисунки на потолке. Не пропустить стук в дверь это не помешало, но, занятый собственными мыслями, Валентин даже не задумался, кто может за ней стоять. Он наспех вскочил с кровати, поправил мундир, привел себя в божеский вид и открыл дверь. - Я пришел с вами объясниться, - категорично заявил виконт Сэ, полностью оклемавшийся от дриксенского плена, и широким шагом зашел в комнату. От удивления герцог Придд даже не растерялся, просто прикрыл дверь и прошел дальше в комнату, вставая напротив собеседника. В чернооком взгляде сквозила взволнованность, а у носа то и дело проглядывали улыбчивые морщинки. Они смотрели друг на друга, а у Валентина не было ни одной мысли, зачем Савиньяк к нему так решительно ворвался. Вообще ни одной. Редкий случай. - Я пришел извиниться за свое поведение, - заморгал Арно, глядя куда-то поверх каштановой шевелюры. – В частности, за то, что называл вас предателем. - Я вроде бы с самого начала говорил, что извиняться не обязательно, - съязвил Валентин больше по привычке, пытаясь держать дыхание размеренным и не обращать внимания на теплую волну, поднимающуюся где-то в груди. - А вам все не терпится поприсутствовать при поедании шляпы? Увы, я её где-то потерял. - Одолжить вам свою? - Ну нет! – расхохотался Сэ, вызывая этим звуком у Валентина еле заметную дрожь в коленях. – В пари было оговорено, что я съем свою шляпу. Поэтому я собираюсь взять вас с собой в город, где вы укажете на любую приглянувшуюся вам шляпу. Которая, к слову, будет неизменно съедена в тот же день. Вот это уже было совсем слишком. Барьеры в сознании сделали лапкой и обрушились ко всем кошкам. Лучшее, что сумел сделать Валентин, это отвернуться и быстрым шагом подойти к окну, изучая сегодняшние облака. - Валентин? Арно подошел неслышно, голос звучал удивленно, а рука невесомо легла на плечо, слегка сжав его кончиками пальцев. Жест такой ободряющий и одновременно доверительный, брови сами собой начали складываться в давно забытую детскую гримасу. Валентин поморгал, ничего не видя перед собой, а в голове звучали жестокие слова сестры. - Валентин, да что случилось? Валентин сжал губы, прерывисто вздохнул, а потом не выдержал и с полувсхлипом-полустоном резко повернулся и бросился к Савиньяку, уткнувшись ему лицом в грудь. Он рассказал всё. Не с начала сотворения вселенной, конечно, но, кажется, высказал кучу накопившихся в нем слов и признаний. Арно слушал, изредка угукая и обеими руками держа Валентина за плечи. Когда герцог Придд дошел до момента с Ирэной и рассказал про проклятие и провиденье на Мельниковом поле, Сэ твердо прервал тираду, встряхнув собеседника, и глядя прямо в глаза. Наверное, светлые глаза блестели, то ли от слёз, то ли от нехватки воздуха, то ли потому что рядом находился самый дорогой на свете человек. Савиньяк выглядел немного обескураженным, немного злым, немного обеспокоенным. Валентин молчал и укорял себя за минутную слабость. Мучительно хотелось придвинуться ближе. Сэ и придвинулся, сам, заправляя ему волосы за ухо. Уже, правда, кажется, не морок. - Как она там сказала? - раздраженно фыркнул Арно, все еще дёргая глазом. – «Та, кого ты полюбишь»? Савиньяк впился взглядом в лицо Придда и демонстративно ощупал свою грудь. Ситуация была настолько нелепа, что Валентин даже умудрился тихо и счастливо расхохотаться. А когда Сэ решительным жестом сгрёб его в охапку и поцеловал в губы, он только и успел порадоваться, что успел с начала диалога закрыть дверь. И, кажется, это была его последняя здравая мысль на сегодня.