Changeling

Двое мужчин, оба с одинаковыми лицами, смотрят друг на друга со своих мест. Серебро и золото. Тьма и свет. Луна и солнце. — Это было давно, — произнес первый мужчина с намеком на язвительное веселье. — Мой сын умирает, — говорит второй, игнорируя приветствие. Его голос был холодным, а тон серьезным. Его осанка не допускала никаких уступок, а взглядом можно было пронзить сталь. — Ты, должно быть, в отчаянии, раз пришел за моей помощью, — губы первого мужчины сложились в мрачную улыбку. — Сущности моего первенца должно быть более чем достаточно, чтобы спасти твоего сына. Потрясенное молчание. — Ты готов обменять одного из своих собственных творений…! — На твоего — да. При условии, что я буду тем, кто воспитает его. Эквивалентный обмен, если ты понимаешь о чем я. Второй мужчина мог бы начать кричать или плакать, но вместо этого он только смотрел. — Ты… ты собираешься забрать его? Спасти его? Превратить в монстра, как и меня? — Ты имеешь что-то против? Как он мог? Его сына разлучат с семьей, но именно из-за этого он сможет выжить. Это была и лучшая, и худшая жизнь, которая у него может быть. — Нет, — наконец тихо произносит он, и когда он это сделал, то подавился звуком.

***

Команда полковника Роя Мустанга была достаточно необычной и без рекордсменов, нарушителей правил, буквальных детей среди них. Оба они были незаменимы по разным причинам, но это не делало их присутствие в его жизни менее странным — или менее проблемным. Альфонс Ван Хоэнхайм — Стальной Алхимик, самый молодой государственный алхимик в долгой и кровавой истории Аместриса. Вежливый и благонамеренный ребенок, который всегда называл своих начальников по званию, который всегда стремился к знаниям. Такой ребенок, который совершил серьезную ошибку и жил с этим бременем каждый день. Дидрих Брэдли, сын фюрера и абсолютная угроза обществу. Такой же резкий, как Альфонс, но с худшим темпераментом и презрением к авторитетам, что усугублялось его неофициальной ролью в команде Мустанга в качестве компаньона Альфонса. Сначала казалось, что Стальной Алхимик якобы будет служить телохранителем своего «друга», но слишком часто случалось обратное. Единственной более странной вещью, чем их диссонирующие личности, была их диссонирующая внешность. Если у Альфонса были короткие золотистые волосы, то у Дидриха были длинные и темные, собранные в хвост. Там, где Альфонс смотрел на мир блестящим янтарным взглядом и вездесущей улыбкой, глаза Дидриха были такими синими, что граничили с аметистом, а лицо скривлялось от вечного недоумения. Альфонс прятал свою руку и ногу с автоброней под слоями пастельных и ярких цветов. Любимым цветом Дидриха был черный. Серебро и золото. Тьма и свет. Луна и солнце. Предполагалось, что они должны были быть полными противоположностями друг друга во всех отношениях, и все же они ладили словно были братьями. Они понимали друг друга так, как, казалось, никто другой. Дидрих Брэдли, вероятно, был единственным человеком на многие мили, который мог понять одно из объяснений Альфонса в более сложных глубинах алхимии, даже если сам Дидрих не был алхимиком. Альфонс, в свою очередь, очевидно, понимал, как управлять сыном фюрера или даже направить вспыльчивый характер Дидриха в нужное русло, чтобы в мгновение ока избавить дуэт от неприятностей. Кое-что, с чем Рой Мустанг был лично знаком, учитывая, в какие неприятности эти двое, казалось, регулярно попадают. — Я уверен, что майору Ван Хоэнхайму трудно быть ребенком среди военных, вы так не думаете? — рассуждал фюрер Брэдли с присущим ему безошибочным воодушевлением. — И моему сыну действительно не помешал бы друг его возраста. Какой из этого может быть вред? Это было беспрецедентно и, вероятно, нарушало по меньшей мере пятьдесят военных уставов, но кто такой Рой Мустанг, чтобы сказать «нет» фюреру? Он начинал жалеть, что хотя бы не попытался. Именно из-за этих двух нарушителей спокойствия Рой Мустанг оказался на улице, ночью, в темноте, один и, вероятно, слишком похожий на преследователя. Конечно, на то была веская причина: у Дидриха Брэдли, в отличие от его родителей, не было охраны. Он беспрепятственно бродил по ночным улицам и загадочно улыбался всем, кто сомневался в его мотивах или побуждениях. Независимо от всего остального — гомункулов, алхимии или политики — он был подозрительным, и Рой был полон решимости выяснить, что именно он скрывает. Подросток с бунтарскими наклонностями — это прекрасно, но не тогда, когда это угрожает жизни и безопасности тех, кто входит в команду Мустанга. Дорога была темной и пустой, так как из-за пасмурного неба убывающая луна была скрыта от глаз. В большинстве зданий не горел свет, за исключением одного-двух окон квартир, расположенных среди черного моря. Каждый уличный фонарь, словно маяк, тянулся далеко-далеко вдаль. Тень Дидриха сильно удлинялась, когда он проходил под ними — эти краткие мгновения были единственным реальным указанием на то, где кончается его силуэт и начинается ночь. Они шли так долго, что только направление — в противоположную сторону от Центрального штаба, дома фюрера и вообще любого места, где стоило бы находиться, — заставляло Мустанга скептически хмыкать. Его скептицизм усилился при виде движения в тени. Это произошло так быстро, что отреагировали только его инстинкты, заставив его замереть на месте, когда острое жало клинка внезапно коснулось его горла. — Странно видеть тебя на улице так поздно ночью, полковник, — произнес Дидрих, остановившись впереди него. Даже в темноте Рой почти видел кривую ухмылку на его лице. — Это плохая идея — повсюду следовать за сыном фюрера, ты так не думаешь? Слишком поздно Рой понял, что ни в одном из зданий, насколько он мог видеть, не было ни единого огонька. Дидрих, без сомнения, знал, что Рой следил за ним в течение некоторого времени, и ждал именно этого момента, когда их ночная встреча могла остаться незамеченной. — Я знаю, что фюрер — гомункул, — сказал Рой, собравшись с духом и сразу перешел к делу. Ему нечего было терять, если его все равно собирались убить. — И я знаю, что ты тоже один из них. На это заявление Дидрих издал короткий смешок. — Ты произвел на меня впечатление, Мустанг. Знаешь, что говорят о старых собаках и новых трюках. — Старых… мне едва исполнилось тридцать! — Тебе повезло, что есть так много людей, которые кровно заинтересованы в твоем выживании, — продолжил Дидрих и сделал пару шагов вперед. На мгновение показалось, что он проигнорировал упрек Мустанга, но Рой не мог не заметить отчетливую нотку веселья в голосе мальчика. — Но для кого-то настолько умного, ты определенно глуп. Теперь в свете уличного фонаря было видно лицо Дидриха. Когда он улыбнулся, Мустанг увидел, что тени вокруг них тоже улыбнулись. Острые, как бритва, зубы обнажились в сотне широких улыбок, как будто они насмехались над ним. Глаза, которые открылись там, были кроваво-красными и голодными, все они были сосредоточены на Рое. Их выражения отражали собственное лицо Дидриха таким образом, что это было настолько тревожно, что превратилось в ужас. Темнота все глубже и глубже проникала в поле зрения Роя, и на мгновение ему показалось, что он вот-вот потеряет сознание — но нет, тени двигались. Похожие на ленты руки тянулись со всех сторон, дико хватаясь, когда они поднимались с земли и окутывали остальную часть улицы. Они обнимались и прижимались друг к другу, пока не остались только Мустанг, Дидрих и свет уличного фонаря, окутанные ухмыляющейся чернотой. — В конце концов, нельзя, чтобы кто-то подслушал нас. Сердце Мустанга колотилось где-то в горле. Он чувствовал себя слишком похожим на муху, попавшую в паутину, чтобы чувствовать себя комфортно. Что он мог бы здесь сказать? Что может дать ему преимущество? — Альфонс знает? — Конечно, — молниеносный ответ заставил Роя на мгновение запнуться. — И Хоукай теперь тоже, я полагаю. Итак, он понял, что Рой не настолько глуп, чтобы атаковать, не сообщив кому-либо — в данном случае, своему подчиненному — куда он направляется, сначала. Или что она, по крайней мере, достаточно умна, чтобы выяснить это самостоятельно, раз уж выяснил даже полковник. Или, может быть, неизменно низкое мнение Дидриха о Рое привело его к выводу, что Хоукай все поняла, а затем рассказала Мустангу. В любом случае. — Я тебе не верю. Дидрих одарил его фамильярно-невеселым взглядом. — Как ты думаешь, как он пережил встречу со Шрамом? Это было адски больно и испортило мою чертову куртку. Оказывается, если тебе оторвут голову из-за кого-то, это может расположить человека к тебе. Он казался более расстроенным из-за уничтоженной одежды, чем из-за попытки убийства. Само по себе это было неудивительно, но такая формулировка… Расположить человека к тебе. Это звучало расчетливо. Преднамеренно. Что имело смысл — если Дидрих искал абсолютного доверия Альфонса, что может быть лучше, чем не только спасти ему жизнь, но и раскрыть его собственный самый ужасный секрет в процессе? Альфонс обладал одновременно интуицией и проницательностью и рано или поздно должен был это выяснить. Лучше, чтобы это было сделано на собственных условиях Дидриха, таким образом, чтобы он мог манипулировать им в своих интересах. — И ты знаешь, что сделал этот идиот? — продолжил мальчик. — Он видит меня распростертым там, моя голова восстанавливается, и говорит тупому серийному убийце, что он ляжет и умрет, если Шрам оставит меня в покое. Очень похоже на Альфонса, точно. — Кто предлагает обменять свою собственную жизнь на жизнь того, кто, черт возьми, бессмертен в любом случае? Тот, кто постоянно твердит о равноценном обмене, должен знать, что это не равноценный обмен. Идиот-алхимик. — Похоже, он тебя уважает, — сухо предположил Рой. Это становилось невероятно странным по множеству причин, наименьшей из которых было то, что, несмотря на его скрытую личность, Дидрих, казалось, не сильно отличался от человека, которого, как думал Рой, он знал. Несмотря на то, что он был явно немного язвительнее, чем полагал Мустанг, вместо того, чтобы быть убийственным или угрожающим, он разглагольствовал об Альфонсе как о «самоотверженном тупице». Которым тот и был, так что Рой не собирался начинать спор. — Но теперь, когда ты сунул свой нос, как идиот, позволь мне рассказать тебе, что будет дальше. Ты заткнешься и будешь держать голову опущенной, как хорошая собака, и, надеюсь, мы все выберемся из этого целыми и невредимыми. В ту секунду, когда ты совершишь что-нибудь необратимо глупое, Мустанг, я забираю Альфонса и убегаю через гребаную пустыню в Ксинг, хочет он того или нет. Долгая пауза, пока Рой пытался осознать значение этих слов. — Ты гомункул, — повторил он очевидное, голосом, окрашенным знакомым и успокаивающим скептицизмом. — Что ты можешь получить, предав других себе подобных? Дидрих обдумал это. В этот момент он был больше похож на ребенка, чем Мустанг когда-либо видел от него раньше. Достаточно уязвим. Человек. — Люди думают о гордости как о чем-то эгоистичном. Как чувство совершенства и превосходства, — наконец сказал Дидрих низким голосом. — Но ты можешь гордиться людьми, которых знаешь. В той работе, которую выполняешь. Я ловлю себя на том, что… горжусь Альфонсом. Что он тот, кого стоит знать. Что он доверил бы мне свою жизнь, несмотря на то, что точно знал, кто я. Мустанг стойко выстоял стальной взгляд Дидриха. — Тогда я должен спросить: кто ты на самом деле? Еще один намек на веселье. — Публика называет меня Дидрихом. Моя «семья» называет меня Прайдом. Но ты, Рой Мустанг… — глаза мальчика вспыхнули, когда он обнажил зубы в жестокой усмешке. — Ты можешь называть меня Эд.