the work to do

Как правило, все, кто появлялся в тронном зале, останавливались у подножия трона, пред его ступенями. На саму лестницу не смел ступать никто. Исключение составлял Мэтью, но Коринфянин считал, что, став птицей, тот немного поменял видение реальности и не воспринимал лестницу как путь к Морфею. Как воспринимал ее Коринфянин, поднимаясь и считая ступеньки. Перед самым троном, едва не касаясь Повелителя Снов, он опустился на колени и обосновался на свободном подлокотнике, скрестив руки на жестком дереве и устроив подбородок поверх. В том, чтобы не замечать происходящего вокруг, Морфею определенно не было равных, и сейчас он тоже делал вид, что полностью поглощен чтением книги: толстенного фолианта, раз в десять более толстого, чем обычно были книги смертных. Коринфянин вытянул шею, пытаясь вчитаться в строчки. Морфей чуть приподнял книгу, не давая заглянуть. Коринфянин тянул шею, а Морфей поднимал книгу до тех пор, пока не повернул ее так, что Коринфянин наконец увидел обложку и имя на ней: Роберт Гэдлинг. Буквы немного кривились, словно их подправляли или переписывали несколько раз. Коринфянин хмыкнул. О бессмертном смертном знакомом Морфея он слышал краем уха, но ни разу не смог пробыть в библиотеке достаточно долго без назойливого присутствия Люсьенн, чтобы иметь возможность почитать его том. – Я не звал тебя, – голос у Морфея, столь богатый тембром, совершенно не был окрашен эмоционально. – Мне скучно, – пожаловался Коринфянин, – Ваше Величество. Морфей оставил жалобу без внимания. Коринфянин покосился в текст, который снова был виден: Морфей опустил тяжелый том на колени. – Я не разрешал, – бесцветно заметил Морфей. – Но и не запрещали. Милорд, – Коринфянин теперь всегда добавлял титул, но каждый раз через паузу, словно спохватываясь. – Почему бы тебе не развеять свою скуку с другими, – Морфей определенно спрашивал, хотя об этом можно было догадываться только по крошечному изменению голоса. – Вы меня хотя бы любите, Ваше Величество, – ухмыльнулся Коринфянин. – Я же младшенький. А они меня не любят и-и-и боятся. Морфей изящным движением уложил на страницы темно-коричневую шелковую ленту закладки. Подумать только, он так внимательно перечитывал историю какого-то смертного! – Ты думаешь о себе слишком много, маленький кошмар, – Морфей коснулся его щеки прохладной сухой ладонью. Коринфянина раздражало и притягивало это бесстрастие, это эонами лет наслоенное спокойствие правил и тяжести царства на плечах. Коринфянин повернул голову, ласкаясь к руке. Морфей очевидно создавал его привлекательным по своим меркам, не наделив возможностью менять внешность, но с предназначением быть притягательным. Коринфянин появился на рубеже веков, во время, когда вопрос привлекательности людей своего пола, не стоявший в античности, был табуирован темными веками и снова поднят на поверхность новыми веяниями. Коринфянин предназначался тем, кто хотел, но боялся собственных желаний, он должен был показывать во снах то, что люди стыдились видеть в реальности. Запретный плод для глаз. Во снах Коринфянин приходил к мужчинам, которые боялись собственного влечения. Он нередко снился им лично, но лучше всего ему удавалось создавать призрачных молодых мужчин с красивыми глазами и четко очерченными губами, чтобы целовать, раздевать и ласкать, чувствуя возбуждение спящего, который словно бы подглядывал за тем, как предмет его тайного или порой даже неосознанного обожания берет кто-то другой. Коринфянин неизменно знал, что там, в реальности, сон возбуждал. Как правило, проснувшись, люди пугались собственных желаний, ненавидели себя. А затем засыпали, снова безмолвно призывая Коринфянина. Но очень скоро ему наскучило просто вызывать стыд потаенными желаниями, и тогда он впервые убил во сне. Всего лишь призрак, фантом с красивым лицом, но это произвело эффект, несопоставимый с просто возбуждением. Оборванный ужасом убийства, эротический сон приобретал острый и горчащий оттенок, а кроме того, питал Коринфянина куда мощнее. Вскоре после этого Коринфянин выяснил, что может проникать из привычного мира в человеческий. Он был изумлен, очарован и обрадован тем, каково оказалось убивать людей по-настоящему. Ему казалось, что в этом и было его истинное назначение, что Морфей создавал его как раз для этого. Он продолжал считать так все то время, что Морфей провел взаперти. Коринфянин вдохновил так много людей, он считал себя лучшим из кошмаров – и насколько же больно было слышать от Морфея слова разочарования!.. Коринфянин мог бы сказать, что после пересоздания ему стало легче. Морфей устранил те критические противоречия, что лежали в глубине его сущности и подстегивали к действию, и сейчас они перестали заслонять то, что лежало еще глубже: обернутую в шкуру преданности аддикцию к собственному создателю. Коринфянин слегка приоткрыл губы, прихватывая кожу ладони то ли поцелуем, то ли призраком укуса. Морфей задумчиво провел рукой по лицу Коринфянина, и тот послушно подставил губы под движение, провоцируя на большее. Однако Морфей продлил касание дальше, по линии подбородка, на шею. Коринфянин поднял голову, позволяя взять за горло, но Морфей только обхватил его за подбородок. Из небытия всплыло ощущение этой же руки, держащей его вдруг ставший крохотным череп. – У меня для тебя есть работа, – о, как Коринфянину хотелось не обманываться бесстрастием голоса, сказать, что он дрогнул, но нет, Морфей сказал это безразлично, как если бы передавал чужое сообщение. Какой приятный контраст с чрезмерно наполненными смыслом интонациями Люсьенн, кстати. – В самом деле? – Коринфянин оживился. – Я с удовольствием докажу вам свою преданность. Милорд. Коринфянин облизнулся и растянул влажно блестящие губы. Морфей перевел взгляд на них, но его лицо оставалось бесстрастным, даже когда он снова пошевелился, перенося касание с горла к губам Коринфянина. Тот позволил смять нижнюю, проскальзывая по влаге внутрь, и подставил язык, пропуская глубже. Морфей задумчиво смотрел, как Коринфянин старательно вылизал подушечку указательного, затем подхватил еще и средний, сжал подлокотник до белеющих костяшек – так хотелось большего – и подвигал головой, представляя, мечтая совсем об ином, пропуская пальцы до горла, ощущая мягким ногти и почти выпуская, скользя языком, чтобы было мокрее, чтобы почти по-настоящему. Морфей отнял пальцы, но Коринфянин тянулся до последнего, ложась грудью на подлокотник. Морфей мазнул по углу губ, и Коринфянин все же выпустил, с влажным звуком, не закрыл рот, тяжело дыша, медленно оседая обратно на пол. Морфей не изменился в лице. Не выразил недовольства вслух. Не развеял его. Коринфянин досчитал до двух и перетек к ногам, отпихивая коленом чертов фолиант о человеке. Морфей смотрел сверху, горделиво выпрямившись на троне, и Коринфянин поддернул верхнюю губу в улыбке, так было хорошо смотреть на Морфея снизу вверх и так близко. Почти как в Берлине, когда он умолял не отсылать его обратно. Коринфянин положил ладони на костистые колени. Морфей был не просто худ, он всюду выпирал костями, и одежда не препятствовала воображению Коринфянина. Впрочем, на ощупь было еще лучше. Жилистые бедра, плотная ткань брюк, расходящиеся полы. Внезапно мягкая ткань… Водолазки? Пуловера? Морфей носил человеческую одежду, но Коринфянину в кои-то веки было не до модного приговора, гораздо больше его занимало то, что он смог запустить под нее руки. Ему хотелось думать, что Морфей тихо вздохнул, когда он провел пальцами по косым мышцам вниз, зацепился за пояс брюк, оттянул большими пальцами. Застежка поддалась без труда, хотя у Морфея были такие узкие бедра, что их можно было стащить, не расстегивая. Коринфянин припал губами, вылизывая и целуя, вжимаясь так сильно, что ощущал запах, едва уловимый на прохладной гладкой коже. Впрочем, кожа слегка потеплела, выдавая Морфея. Коринфянин расстегнул металлическую молнию и оттянул белье, кинул взгляд наверх: Морфей взирал так же бесстрастно и словно немного скучающе, как будто в целом он испытывал вежливый интерес, но до сих пор Коринфянин не занимал его в достаточной мере. Выражение лица Морфея не изменилось, ни когда Коринфянин обхватил его член ладонью, проводя вниз, ни когда высунул язык и обвел им вокруг губ широко и мокро – у него были большие планы. Коринфянин тепло выдохнул на головку и уложил ее на язык с негромким шлепком. Он делал то же, что недавно демонстрировал на пальцах, втягивал щеки и ласкал языком, то почти выпуская головку, то вбирая член в рот снова. Когда член, а заодно и пальцы, которыми Коринфянин себе помогал, стали мокрыми от слюны, он перестал бросать взгляды вверх: Морфея очевидно недостаточно занимало то, что он делал. Коринфянин чуть изменил позу. С ним такое делали несколько раз, и не всегда удачно, но он даже сладострастно насадился ртом сильнее, отодвигая головкой члена мягкое небо и проталкивая дальше, в горло. Коринфянин не позволил себе подавиться, но в уголках глаз все же собралась влага, скрытая очками. Коринфянин дернулся: этому телу не требовалось дышать, но оно было человекоподобным в достаточной мере, чтобы расслабляться с трудом. Он сглотнул раз, другой, ощущая, как судорожно сокращается в попытке справиться горло. Морфей вздохнул. На сей раз Коринфянин был абсолютно уверен. Он задвигался, трахая самого себя в горло, выдавая лучшее из всех испытанных им снов и всего опыта в реальном мире, по-настоящему стараясь для Морфея. Он открыл глаза, и хотя поза не позволяла посмотреть выше подлокотников, этого было достаточно: бледная рука Морфея лежала на подлокотнике не расслабленно, а сжимая его. Коринфянин застонал, и Морфей сжал пальцы чуть сильнее. Коринфянин потянулся к себе, он только сейчас понял, что возбудился, как всегда возбуждались те, кто видел его сны, ярко, сильно и болезненно, так что, когда он сжал себя сквозь брюки, у него вырвался стон, а влага в углах глаз все же сорвалась и покатилась по щекам. Коринфянин мысленно умолял Морфея положить руку ему на волосы, и тот сделал ему такое одолжение. Может, Коринфянин и мечтал о том, что Морфей мог бы сделать это определенным образом, но сейчас было уже достаточно ощущения ладони в волосах, даже не направляющей, не задающей темп и глубину, а только чуть поощрительно поглаживающей. Даже если это поощрение Коринфянину только казалось. Он продолжал двигаться, слушая теперь явственно тяжелое дыхание Морфея и собственные придыхания. Морфей мягко подтолкнул его в затылок одновременно с тем, как длинно выдохнул. Коринфянин убедил себя, что слышал в этом выдохе толику голоса. Он замер, упираясь носом Морфею в живот, чувствуя, как царапает подбородок металл молнии, глотая, не давая себе упустить ни капли. Коринфянин сглотнул в последний раз, ощущая уменьшающуюся твердость, и выпустил член Морфея, ловя языком тянущуюся ниточку слюны. Морфей продолжал поглаживать его волосы, пока Коринфянин резко и сильно двигал ладонью, дыша запахом Морфея и все еще ощущая его вкус. Коринфянин уткнулся ему в живот еще раз в момент собственного оргазма, запечатлевая поцелуй и заглушая стон. Кажется, он снова на несколько мгновений перестал существовать. Коринфянин пришел в себя и пошевелился, пытаясь определить собственное положение в пространстве. Он сидел на полу, уложив голову Морфею на колени, а тот все еще касался его волос. Не зря Коринфянин считал себя его любимчиком. Он повернул к Морфею лицо: – Милорд? – Коринфянин устало улыбался, поэтому почти проглотил первую гласную. Морфей был все так же спокоен, но теперь Коринфянин видел: чуть менее голубые из-за расширившихся зрачков глаза, чуть более яркие и словно припухшие губы, чуть более тяжелое дыхание. Морфей отпихнул его, и только в этом движении наконец проявился хоть какой-то оттенок эмоции, немного пренебрежения и насмешки, легкое утомление его назойливостью и – к сожалению – действительно приказ оставить, превративший Коринфянина в вихрь тумана и отправивший за пределы тронного зала. Коринфянин поправил рубашку и легко рассмеялся. Что ж, если у него есть работа, он сделает ее так, что Морфей не сможет его упрекнуть.