О детях гипотетически

В полумраке комнаты разглядеть два сплетенных в страсти тела сложно, почти невозможно. Свет свечей слишком слаб, да и находится далеко, но вот стоны. Эти стоны слышны даже с улицы. Есть которые громкие и резкие, а есть приглушенные и почти скулящие. Зависит от темпа и угла проникновения. Это Хайтам изучил уже давно, примерно с тех пор как омега стал жить с ним, выедая днем мозг по чайной ложке на завтрак, обед и ужин. Хотя сам Кавех считал совершенно так же про него самого. — Ты знал, что выгибаясь вот так сейчас рискуешь получить грыжу спи… — Бляяяяяять, — протяжное и громкое прерывает речь альфы, когда Кавех пальцами впивается в плечо и затылок, царапая короткими ногтями кожу. А ещё сжимает. Внутри. Так сильно, что на секунду можно звёзды перед глазами увидеть и натальную карту их отношений составить, да только даршан не тот. Аль-Хайтам рычит, громко, пробивая до дрожи в позвоночнике и молебного скулежа. Кавех почти ощущает фантомное касание клыков к коже, к месту где должна быть метка, которую за пару лет никто и не поставил. Впрочем, никто и не позволял. Так, поводить зубами у края и отстраниться, зато хороший, можно сказать весомый, аргумент в споре с любой из сторон. Омега скулит громче, насколько, что добрая бабуля из дома напротив утром опять придёт молить отдать им собаку и не мучить бедное животное. Само бедное животное будет, скорее всего, прикрывать следы засосов рубахой, и вовсе не своей, убеждая, что в этом доме животных нет. Хайтам бы поспорил. Один таракан все же имеется… Резкая боль в плече и в ушах шумит кровь, будто разом вскипевшая. Кавех под ним извивается и стонет откровенно в голос, на одной ноте, выплескивая на живот тонкие нити спермы, закатывая глаза в экстазе и это именно то зрелище, от которого внутри щёлкает все, что может. Собственные движения хаотичны, а писки сверхчувствительного Кавеха прекращению действия не способствуют. Альфа хрипит, упираясь одной рукой в изголовье, не обращая внимания как под пальцами хрустит дерево, важнее видеть блаженное лицо на подушках в россыпи светлых волос и шум в ушах глушит даже столь звонкий голос Кавеха, когда оргазм накрывает и его самого. Аль-Хайтам шумно выдыхает и приподнимается на локтях, когда понимает, что забывшись в удовольствии накрыл собой омегу и стоило дать тому хоть немного свободы, а то задохнется и даже не от возмущения. Кавех же тихо мурчит, протягивая руки к шее и подтягивая ногу ближе к себе, вероятно намереваясь закинуть её на его бедро, нагло игнорируя, что им нужно как минимум в душ и сменить простыни. — Ты пил противозачаточные? — голос блондина удивлённый, хоть и впору фыркнуть, напоминая, что это не настолько редкое явление, но именно сейчас этим должен был озаботиться далеко не альфа. — Я? — Аль-Хайтам выгибает бровь, прежде чем осознает, что некоторой частью тела все ещё находится внутри омеги, благо без узла. Кавех молчит. Это тоже не такая редкость, чтобы удивляться, но сейчас все же стоит. И по стремительно расширяющимся глазам не нужно иметь статус матры, чтобы понять происходящее. Блондин подрывается на месте так, словно за ним стая ришболанд-раджа гонится, костеря альфу на чем свет стоит. Аль-Хайтам даже не успевает напомнить, что в споре за пятитомник писателя Ли Юэ это именно Кавех сделал шаг вперёд, обрывая его речь почти на середине, а ведь он ещё даже не дошёл до составляющей своей претензии, что было крайне оскорбительно, в конце концов, ему тоже пришлось это прочесть, чтобы иметь аргументы на счёт нелепости сюжетного поворота. Из ванной слышно шум воды и отчётливые, определённо намеренные, причитания, что тратить лучшие годы жизни на душного, вредного и совершенно не тактичного Хайтама не хочет, не желает и вообще он слишком молод, чтобы быть родителем. — Кавех, по статистике… «В жопу засунь свою статистику!» прерывает отчётливо, даже через дверь и шум воды, вызывая глухое раздражение. Его прерывают не меньше чем пятый раз за день, что за верх безнравственности? И что важнее, почему он позволяет такое отношение к себе… Утреннее посещение врача не даёт ничего. Обострение зон увядания поставило под удар поставки, а снадобья нужного им типа разобрали ещё несколько недель назад. И без того суетливый Кавех теперь напоминал попугайчика, даже привычная заколка с пером качалась в такт нервным шагам по кухне. Причитания блондина ещё с ночи проходили мимо ушей, становясь фоновым шумом, в конце концов некая театральность в характере омеги была всегда и Аль-Хайтам, имея куда более рассудительный разум на панику не подавался, в конце концов на его стороне были исследования и цифры. — Я все придумал. — Кавех садится рядом так шумно, что кофе из кружки едва не разливается на свежие труды одного из студентов, за что омега получает взгляд из подлобья. — Ты будешь за мной следить! — продолжает тот, словно не замечая. — Если я буду странно себя вести ты заметишь, и мы тогда. Тогда… — Кавех подбирается ближе, обеими руками обхватывая его ладонь и смотрит своими алыми глазами так наивно и чисто, что впору задуматься где же это в нем скрывалось раньше. — Тогда и будем нервничать. И думать. Придумаем же, да? Впору сказать, что из них двоих думать умеет только один, но в красном взгляде столько отчаянной надежды, что язык язвить не поворачивается. Да и вина самого альфы действительно имеется. Он в ответ отставляет кружку и научную работу в сторону, кивая. Объяснять омеге, что его шансы на беременность вне течки, узла ещё и после приёма противозачаточных в течении долгого времени он уже пытался, но его снова затыкали и прерывали. И он следил. Действительно внимательно в течение двух недель. Настолько внимательно, что мысли «а вдруг» закрадывались чаще и чаще. Объективно было ясно, что орущих по ночам людей соседям хватало их двоих за глаза и уши. Но под покровом темноты, когда Кавех жался ближе к груди, чмокая губами во сне, представления о их общем продолжении вставали очень даже ярко. Сентиментальные касания к плоскому животу омеги уносили размышления ещё дальше, благо разбиваясь об осознание того, насколько блондин будет ещё более невыносимым под действием гормонов, если он вне цикла ходячая заноза, которая рогами упрется на своём, пока поджав губы не хлопнет дверью, под напором аргументов со стороны. Ночные размышления постепенно перетекать в утренние, когда взгляд задерживается на губах, том как острый кончик языка слизывает джем с уголка губ и, вероятно сказывается воздержание, Хайтам подвисает. — Ты что-то заметил? — разумеется паника Кавеха взлетает моментально, ведь чтобы альфа и не допил свой кофе утром прежде чем он остынет… Нонсенс. — Да, — нежное, почти любовно искреннее «Кави», проскальзывающее только в постели, едва не рвётся наружу, — будешь есть столько булок вырастет задница. — говорит мужчина вместо этого, наконец пригубляя кофе. Вкусный, зараза, хоть и остывший. Блондин фыркает, отворачивается, недовольно доедая свой бутерброд, а Хайтам, глядя на нахмуренное лицо в профиль, убеждается что их фантомный гипотетический ребёнок будет красивым. Не сейчас, но… Может быть. Чтобы не сойти с ума от переживаний Кавех уходит в работу. Аль-Хайтам все чаще застает его засыпающим на чертежах и наработках, унося из-за стола на руках в постель. Со второй ночи пребывания Кави в его доме, он сам и омега игнорировали гостевую комнату приготовленную специально для архитектора, предпочитая хозяйскую, где уже даже мебель пропиталась смесью их феромонов. Отказываться от тела под боком, особенно в столь тяжёлый период для их отношений не хотелось никому из них. Впрочем, были ли они, эти отношения? Они жили вместе несколько лет, спали в одной постели и не только спали, но на этом все. Они не озвучивали свой статус. Просто… Жили. Спали. Ругались. Аль-Хайтам оплачивал приходящие счета, а Кавех варил по утрам превосходный кофе. Не то, чтобы жалование альфы не позволило вытянуть ребёнка, скорее сам Кави был уже похож на дитя. Вспыльчивый и милый, когда поджимал губы, не находя аргументов. Гениальный идиот, который попросту не выживет в одиночку и кто знает, в какие ещё влез бы долги из-за своих убеждений, не окажись альфа всегда рядом… — Вот! — бумага припечатанная сверху ладонью Кавеха ложиться на стол звонко. Ещё и результаты, как намерено, прикрыты пальцем, создавая некую интригу в, и без, того напряжённой атмосфере. Подсознательно он уже знает результат, в конце концов, за этот месяц в Кавехе не изменилось ничего. И про себя Аль-Хайтам сказать тоже самое не может. Омега охает, замечая, что закрывает самое важное заключение в своей жизни, впрочем, Хайтаму хватает смотреть на светящиеся алым глаза, чтобы знать, что там написано и что он говорил об этом весь долгий месяц. Он пальцами за подбородок тянет блондина ближе к себе, чтобы коснуться губ, решаясь озвучить все то, что так гложило его эти дни даже не глядя в открытую из-под пальцев строчку «не беременный», больше наслаждаясь тем, как Кави тянется в ответ.