hand in mine, into your icy blues
and then I'd say to you,
"we could take to the highway
with this trunk of ammunition, too"
I'd end my days with you,
in a hail of bullets
В воздухе всё ещё стоит дым, смешанный с пылью полуразрушенных стен. Чуя дышит хрипло и рвано и рукой, упакованной в атласную чёрную перчатку, доходящую до локтя, стирает бисеринки пота, блестящие над губой. Опускает взгляд на тыльную сторону ладони и про себя чертыхается: отпечаток винного цвета слегка поблëскивает в свете полуразбитых ламп — значит, где-то слева под носом так же алеет смазанная помада. Впрочем, уже не важно.
Ноги ломит от неудобных туфель — боль тягучая и гудящая, и Чуе кажется, будто его ступни и голени слегка вибрируют, как если бы он использовал Порчу. Чуть повыше подвздошных косточек торс сдавливает пояс для чулок. Струящееся чëрное шёлковое платье, возможно, не смущало бы, не будь к его верху пришита силиконовая подкладка, имитирующая грудь, от которой грудь самого Чуи нещадно преет и чешется. С самого начала вся эта затея казалась рыжему мафиози беспрецедентно идиотской.
— Выдыхай, моя милая Надэсико-чан, дело сделано, — прорывается сквозь тревожную тишину язвительный смешок, и Чуя понимает, что совершенно точно был прав: идея действительно была тупее некуда.
«В текущих обстоятельствах союз Портовой Мафии и Вооружённого Детективного Агентства является вынужденной мерой», — так говорил Мори-сан, аккуратно обходя стороной конкретные временные рамки их с Фукудзавой-саном договора. Чуя ничему не удивлялся и ничего не спрашивал, лишь единожды про себя отметив, что, видимо, этому городу и правда необходимо было подойти к границе тотального краха, чтобы до сильнейших его организаций дошло, что сотрудничество пойдёт на руку обеим сторонам. Да, Чуя не удивлялся и не спрашивал. Чую до зубовного скрежета и ноющей боли в груди волновало лишь одно: неминуемо последовавшее за закреплением союза Мафии с Агентством воссоединение Двойного Чёрного.
Босс разве что чечётку на своëм рабочем столе не сплясал, когда появилась возможность вновь отправить их на совместное задание. Плëвое по своей сути, оно имело одну неприятную особенность, последствия которой Чуя теперь вынужден был ощущать на себе во всей красе. И дело было даже не во впивающихся в бледные бëдра подвязках для чулок, от которых обязательно останутся наливающиеся алым зудящие отметины; не в шпильках, стройным рядом покоящихся в волосах и не вызывающих у самого Чуи ничего, кроме желания разом выдернуть их все и наконец-то пройтись пальцами по пульсирующей от боли коже головы; и даже не в каблуках. Сегодня основной проблемой Чуи — извечной его проблемой — был чëртов бинтованный суицидник с эксклюзивной стэндап-программой на тему всего вышеперечисленного.
Ками тому свидетели — работа под прикрытием ещё никогда не давалась Чуе так тяжело.
Дазай удовлетворённо потягивается, сладко похрустывая позвонками. Ленивый поворот головы — растрëпанная чëлка съезжает к носу, закрывая один глаз, — и взору детектива предстаëт уставший, но привычно злой, как тысяча кипящих в Аду чертей, напарник. Против воли самого парня его губы растягиваются в привычной едкой ухмылке:
— Утомились, моя дорогая?
Дазай не хочет язвить. На самом деле не хочет. Но глядя в полупрозрачно-голубые глаза, подëрнутые таким душераздирающе-знакомым извечным недовольством, глупо и абсолютно по-детски не сдерживается. Прошло долгих четыре года с момента их последней встречи, а бывший мафиози, кажется, так и не научился вести себя с
бывшим напарником как-то иначе.
Чуя не отвечает, показательно отворачиваясь, и достаëт свой спрятанный под резинку чулка потрëпанный временем кнопочный телефон.
«Надо же, — проносится где-то на фоне сознания Дазая — достаточно глубоко, чтобы эта мимолëтная мысль не успела его задеть и пошатнуть собранное по кусочкам за четыре года относительное душевное равновесие, — всё с тем же старьëм ходит... Интересно, номер у него тоже не изменился?..»
— Мори-сан, — произносит тем временем в трубку Чуя, — мы всё сделали. Да, успешно. Хорошо, — кивает он куда-то в пустоту, закончив разговор, и, набирая сообщение отряду зачистки, чтобы те скрыли последствия операции, внезапно чувствует ледяные пальцы на своей лопатке. — Что надо? — раздражëнно дëргает плечом. Пальцы исчезают. Ощущение прикосновения — нет.
— Лямку поправил, — беззаботно улыбается Осаму.
Мафиози вздыхает и, на секунду прикрыв глаза, отправляет сообщение.
— Мори-сан на сегодня нас отпустил, но завтра мы оба должны явиться к нему, чтобы доложить о проделанной работе и предоставить полученную информацию, — тянет устало, проходясь ладонью в перчатке по всё ещё горящей от мимолëтного прикосновения спине. Не помогает.
Дазай кивает, долго вглядываясь в болезненно-бледное лицо напарника из-под тёмных густых ресниц. Пора расходиться.
Чуя молчит. Коротко выдохнув и будто решив что-то для себя, он разворачивается и идëт к выходу, аккуратно обступая лежащие на полу трупы людей, с которыми ещё полчаса назад он вёл светские беседы, скромно извиняясь за то, что голос грубоват — простыл
а. Упитанный мужчина средних лет, что весь вечер активно с Чуей флиртовал, откровенно распуская руки, лежит теперь у самых дверей. В его лбу горит кроваво-красным пятно, которое при ближайшем рассмотрении оказывается сквозной дырой от пулевого ранения. Дазай, проходя мимо, как бы невзначай наступает ему между ног.
Рука в чëрном атласе хватается за дверную ручку, когда парень чувствует, как что-то с тихим шелестом опускается ему на плечи. Он проводит вдоль своих рук пальцами и лишь затем догоняет их взглядом: на плечах покоится кожаный плащ Дазая, такой же чёрный, как и вся одежда на них сегодня. В груди болезненно сдавливает, когда сквозь стоящую в воздухе плотную вонь прошедшей перестрелки до Чуи доносится исходящий от одежды запах дешёвых сигарет, которые до сих пор курит суицидник.
Мафиози наклоняет голову к плечу и отводит её чуть назад, сталкиваясь взглядами с Осаму. Детектив лукаво улыбается уголками губ.
— Пойдём в служебку, — кивает он куда-то влево, — я взял твои ботинки, шляпу и перчатки.
— То есть нормальную одежду ты мне взять забыл, зато шляпу, блять... — беззлобно фыркает Чуя, дëргая-таки ручку двери и выходя из банкетного зала.
Напарники неторопливым шагом продвигаются по длинному тëмному коридору. За окнами, занимающими собой всю стену справа от парней, город накрывает глубокая тихая ночь. Чуя стягивает набившую за вечер оскомину дешёвую пародию на любимые перчатки, бросая еë прямо на пол. Плащ, удерживаемый на плечах способностью, слегка светится цветом помады на губах мафиози, когда тот заводит свободную от ткани руку за спину, развязывает тугую шнуровку, переводит ладонь вперёд и выше — к ключицам, пальцами стягивая бретельки, и платье наконец-то плавно стекает с тела Чуи на пол. Перешагнув через ткань, парень просовывает руки в рукава плаща и, подхватывая его полы, туго застёгивает ремень на талии. Дазай безмолвной тенью следует за рыжим силуэтом, на ходу подхватывая с кафеля небрежно сброшенные вещи.
Служебное помещение встречает запахом пыли и мокрых тряпок. Чуя прощупывает взглядом тесную комнатку, выискивая место, куда можно приземлиться, чтобы избавиться от ещё одной детали осточертевшего образа, и в дальнем углу обнаруживает одинокий стул, на котором покоится шляпа, приветливо поблëскивающая серебристой цепочкой. Коротко усмехнувшись, мафиози проходит к занавешенному окну, через которое пробивается тусклый лунный свет, и, подняв шляпу и оказавшиеся под ней перчатки, приземляется на потрескавшееся деревянное сидение. Потягивается, жмурится довольным котом и возвращает на законные места сначала головной убор, а затем тонкие, умудряющиеся при этом сдерживать бушующую внутри хрупкого тела силу перчатки. Дазай наблюдает за манипуляциями напарника безразличным взглядом, намеренно игнорируя глупое сердце, пропустившее удар при виде в миг ставшего болюче-знакомым вида огненной макушки, прикрытой дурацкой шляпой.
Ещё несколько мгновений тратя на то, чтобы решить, чего сейчас ему хочется больше: переобуться в родные ботинки или закурить, Чуя справедливо рассуждает, что его ступни достаточно намучились за этот бесконечный вечер, а потому лениво приоткрывает веки и, едва качнувшись вперёд, моментально застывает, сталкиваясь взглядами с детективом. Осаму нависает над кажущейся сейчас особенно крошечной фигурой Чуи, дарит тому очередную — сотую, вероятно, за сегодня — ухмылку и плавно опускается на пол перед ним. Из маленькой комнаты будто бы разом исчезают все звуки, а вместе с ними, кажется, ещё и воздух, потому что лёгкие мафиози отчего-то перестают работать и сделать вдох не получается, как Чуя не пытается. В этой плотной, непроницаемой тишине Дазай кладëт пальцы на тонкие, будто сделанные из фарфора, лодыжки, спускается дальше, подцепляет каблук и тянет его вниз, освобождая ступню и вырывая из горла Чуи внезапный даже для него самого тихий стон. Разрезавший молчание звук прошибает током позвоночник детектива, но тот по-прежнему старается не замечать этого. Лишь складывает губы в отдающей горечью улыбке:
— А ты и правда устал, а, Чу? — произносит едва слышно. Чуя молчит, вглядываясь в опущенные веки, прикрытые каштановой чëлкой.
Вторая ступня также оказывается успешно спасëнной из плена тесных лодочек. Пальцы Дазая оглаживают выпирающие округлые косточки, проходятся по фалангам, слегка разминая уставшие мышцы, и лишь затем он вытягивает из-под стула стоявшие там всё это время тяжёлые кожаные ботинки мафиози.
— Принцесса, прошу, примерьте хрустальную туфельку, — елейный голос льëтся патокой, пока его обладатель натягивает на уставшие гудящие ноги знакомую им обувь. Щёлкают молнии, и Дазай с чувством выполненного долга поднимает глаза на напарника. С пола не встаёт.
Чуя всё так же молчит. Запускает правую руку наугад в карман плаща и удовлетворëнно выуживает оттуда пачку отвратных Дазаевских сигарет и старую потëртую зажигалку. Подносит блок ко рту, зубами вытягивает ядовитую палочку и, чиркнув зажигалкой, убирает ту вместе с пачкой обратно в карман.
— Сегодня и правда всё как в старые-добрые, — произносит-таки Чуя, делая первую глубокую затяжку. Сигарета потрескивает в скрытых за перчатками пальцах. — Совместное задание. Ты в чëрном...
—...ты в чулках... — едко усмехнувшись, продолжает Дазай.
—...ты на коленях передо мной, — не остаётся в долгу мафиози. Дазай невольно вздëргивает бровь и, выдержав долгий взгляд огромных дерзких глаз, издаёт короткий смешок:
— И правда...
Чуя, вдохнув очередную порцию дыма, наклоняется ниже, локтем опираясь о коленку, и подносит сигарету к губам детектива. Тот благодарно затягивается, не разрывая зрительного контакта.
— И ты всё ещё продолжаешь заниматься этим дерьмом, — мафиози подбородком кивает куда-то в область шеи Осаму, сокрытой слоями медицинских бинтов. Голос Чуи абсолютно бесцветный, будто он только что поделился с детективом прогнозом погоды на завтра. Будто он не знает, что прячут эти бинты. Не упрёк. Констатация факта.
И Дазай никак не реагирует. Только ведёт израненными пальцами, которые всё никак не получается оторвать от бесконечных Чуиных ног, выше, по внутренней стороне бедра, вдоль линии бегущих по капрону стрелок. Мафиози откидывается на спинку стула, делает последнюю затяжку и тушит сигарету о деревянный подлокотник, не видя, но чувствуя, как рука Дазая уже скрылась под полами плаща, а подушечки пальцев добрались до кромки чулок, перешагнули её и теперь обжигают голую кожу, продвигаясь всё выше и выше, наталкиваясь, наконец, на тонкую ткань белья.
Такую же, блять, кружевную. Детектив шумно выдыхает, обдавая теплом колени напарника.
«Знал, значит», — хрипит мысленно, перехватывает взгляд акварельно-голубых глаз с чёрными дырами зрачков и читает в них:
«Догадывался».
Смешок Дазая приходится куда-то чуть выше колена Чуи, и детектив тут же сцеловывает его, словно извиняясь за неуместность. Касания губ лениво ползут вверх вслед за утопающими глубоко под плащом пальцами, пока те беспорядочно летают вокруг миниатюрного куска чëрного гипюра.
Мафиози ощущает, как ходят ходуном его собственные колени и как сердце в ритм их хаотичным движениям выбивает набат где-то чуть ниже живота. Стук становится совсем оглушительным, когда Чуя чувствует догнавшие руку губы, выцеловывающие теперь область между его бёдер, скрытую за тонким кружевом. Ладони Дазая съезжают к коленям напарника, оглаживая их и раздвигая. Единственные не успевшие ещë покинуть сознание Чуи, но уже кажущиеся бесконечно далёкими мысли о том, что лохматая голова, наполовину скрытая плащом, абсолютно
привычно и естественно выглядит между его ног, отдают горечью в беспокойно бьющемся сердце. Привычки, вообще-то, должны исчезать, когда их забрасывают на четыре года.
В комнате становится нестерпимо жарко, воздух кажется липким и пряным. Чуя неслушающимися пальцами расстëгивает пояс плаща и стаскивает кожаную ткань с плеч. Дазай проезжается языком по освободившемуся торсу, привстаëт на коленях, кусачими поцелуями очерчивает путь от солнечного сплетения до ключиц и оттуда — выше, к тонкой шее. Кончиком носа парень пробегает по дорожкам вен к плечу, когда его подбородок сдавливают пальцы, обрамлëнные чернотой перчаток, и тянут вверх, к выговаривающим какую-то нежную неразбериху губам. Детектив ловит их своими, кусает и тут же зализывает, чтобы в следующую секунду снова укусить. Руки в чёрной коже растягивают бинты на шее и сдавливающий её галстук, позволяя Чуе оторваться от сладко-солëных губ и начать торопливо выцеловывать открывшиеся куски кожи, исполосованные шрамами.
Дазай вновь садится на колени, отодвигая от своей шеи заалевшее лицо мафиози, и перехватывает его руки своими. Не отрывая взгляда от замутнëнных желанием глаз напарника, Дазай подносит его тонкие пальцы к губам, перепачканным в чужой помаде, и цепляется зубами за край перчатки. Тянет на себя, высвобождая точëную кисть со взбухшими венами, и целует её внутреннюю сторону, оставляя на той красно-оранжевый след. Вторая перчатка летит на пол вслед за первой — еë Чуя снимает сам, не замечая совершëнного действия, теряясь в темноте глаз напротив.
Радужки цвета крепкого чёрного чая, несмотря на витающую в густом воздухе нежность, всё так же, как и четыре года назад, — как и всë время до этого, — отдают морозным холодом. В сознании мафиози с детства закрепилась ассоциация глаз напарника с космосом, но не из-за их размера или внеземной красоты. Всё дело в бесконечной ледяной пустоте, разверзшейся по ту сторону зрачков. Чуя мог сколько угодно пытаться заполнить её, покрывая поцелуями жмурящиеся веки, но лишь сам раз за разом обжигался о колючий холод. И падал. Всё глубже и глубже падал в эту непроглядную пустоту, что с годами лишь разрасталась внутри собственноручно выстроенных стен, хранящих за собой сокровищницу, драгоценностями в которой выступали боль, скука и одиночество. Дазай, словно читая мысли напарника, опускает взгляд. А Чуя старается просто
не думать.
На бёдрах вырисовываются светло-красные следы вцепившихся в них пальцев, когда мафиози резко подбрасывает вверх, вслед за вставшим на ноги детективом. Приземляется на пол, грохоча, выскользнувший из-под кружевной резинки чулка телефон. С глухим стуком падает следом с одной из ступней не до конца застëгнутый ботинок.
— Надеюсь, ты не боишься такой большой высоты, Чиби-Чу? — хриплый шёпот гуляет вдоль покрасневшей ушной раковины, и Чуя в ответ больно кусает придурка в бинтованное плечо.
Парни добираются от стула до потрескавшейся поверхности стола примерно за два тихих стона. Стройные ноги лианами оплетают пока ещё скрытый за одеждой и марлей торс чуть повыше костлявых израненных бëдер. Чуя дрожащими пальцами расстëгивает ремень, тугую пуговицу, ширинку, когда его запястья перехватывают, направляя ладони выше. Мафиози послушно ведёт руками вверх по торсу, пробирается под плечи пиджака и тянет его вниз, бесцеремонно скидывая на пол. Туда же следом летит рубашка.
— Где ваши манеры, миледи? Кто так обращается с вещами? — ехидство льётся и льётся из растянутого в кошачьей ухмылке рта Дазая, и Чуя уже почти выдыхает рвущееся из него весь вечер заветное «Заткнись», когда сам детектив решает прервать свой поток язвительных комментариев поцелуем. Мафиози глухо усмехается в чужие губы: хоть одно здравое решение в череде катастрофически
неправильных, принятых за последние полчаса.
Скрытые за вьющимися огненными прядями уши воспринимают окружающую действительность будто сквозь толщу воды, и Чуя едва ли различает что-то, кроме бьющего в барабанные перепонки стука собственного сердца. Реальность размывается мутной акварелью под влиянием давно, казалось, порванных, сожжëнных и забытых чувств, отчего пространство и время кажутся бессмысленными условностями. Потому Чуя не замечает, как его острые лопатки касаются поверхности стола, а кружевная ткань, под аккомпанемент изрядного количества вылетающего сквозь зубы детектива мата, выбирается из заточения тугих подвязок и одним плавным движением стягивается вниз, оставаясь покачиваться на тонкой лодыжке. Резинки подвязок, откреплëнные от пояса, теперь стекают вдоль рельефа бедренных мышц. Дазай на мгновение останавливается, нависая над рыжим эспером, и взглядом оглаживает полупрозрачные веснушки и новые, незнакомые шрамы, ненадолго задерживаясь глазами чуть ниже пояса. Заминки хватает, чтобы лазури пьяных Чуиных глаз вернулась резкость.
— Дазай, — гортань забита вязкой сладковатой слюной, и голос его звучит глухо и хрипло, — у меня... нет...
Слова оказывается катастрофически сложно связывать в предложения, но Дазай на эту неумелую попытку объясниться лишь понимающе хмыкает и ныряет рукой в карман брюк. Секунду спустя перед глазами Чуи маячат зажатые между двумя бесконечно длинными пальцами пакетики — квадратный, с легко угадывающимися округлыми очертаниями внутри, и продолговатый, о содержимом которого мафиози догадывается путëм недолгих логических рассуждений. Чуя переводит взгляд на подëрнутые хитрым блеском тëмные глаза.
— Знал, значит, сволочь расчëтливая, — констатирует хрипло и получает ответ, шëпотом пропетый в саднящие от многочисленных укусов губы:
— Догадывался.
Остатки помады масляными разводами размазаны по подбородку и впалым щекам. Чуя запрокидывает голову, открывая доступ к шее, и Дазай обветренными губами царапает нежную кожу, прикрывающую переплетение пульсирующих бирюзовых вен. Спускается ниже и ниже, склонившись над столом, облизывает мурашки, высыпающие от этого лишь с новой силой, кусает подвздошные кости, не скрытые больше за тканью. Детектив отрывается лишь на секунду, чтобы зубами поочерёдно открыть оба продемонстрированных ранее пакетика и содержимое одного из них выдавить на пальцы, а второго — утянуть ниже, под стол, за зону видимости Чуи.
— Клыки свои не обломай, хренов показушник, — хрипит мафиози и изгибается закатным солнцем, когда губы с приклеенной к ним хмельной полуулыбкой перестают хаотично метаться по его телу, наконец сосредоточившись на одной конкретной области.
Дазай сцеловывает вязкие капли со слизистой, проходится языком по всей её длине, пальцы его танцуют внутри тела Чуи, и тому остаётся лишь задушенно шептать треклятую фамилию и сильнее сжимать в руках каштановые пряди.
Время тянется бесконечно долго. Стрекочущие за окном цикады сменяют друг друга так же, как доводящие Чую до хрипа и зубовного скрипа пальцы Дазая.
— Да... Д-Даз... Дазай, твою мать!..
— Заикаешься так, словно опять напился до беспамятства, — губы, влажно блестящие в тусклом лунном свете, складываются в нежно-ленивую улыбку, в голосе — привычное ехидство. Чуя свободной от обуви пяткой бьёт в многострадальное плечо, невзначай приподнимая торс детектива, и выговаривает на выдохе:
— Быстрее да-вай...
Дазай послушно выпрямляется, оглаживает съехавшую на грудь ступню, поднимает за лодыжку, с которой всё ещё свисает, покачиваясь, бельё, вторую ногу и закидывает её к себе на плечо. Ботинок по инерции заваливается вправо, ударяя детектива по его светлой голове, но тот вероломной атаки не замечает, заворожëнный собственными действиями и реакцией Чуи на них.
Толчок. Сиплый вскрик. Цветастые переливы перед полуприкрытыми веками. Чуя заслоняет их дрожащими ладонями буквально на мгновение, прежде чем Дазай мягко убирает те от покрытого амарантовыми мазками лица.
— Не закрывай глаза, — прерывается, чтобы наклониться, опираясь на руку, прижимая Чуины ноги к его покрытому солëными бликами торсу, — смотри на меня.
У мафиози от этой полупросьбы-полуприказа перехватывает дыхание и ноет невыносимо сладко под рёбрами и ниже пояса, и он послушно кивает, вырисовывая своим мимолётным движением головы очередную улыбку на губах Дазая. Стол начинает тонко поскрипывать в такт возобновившимся движениям детектива, постепенно аккомпанируя всё громче и громче. Пот ручейком стекает из-под бинтов по торсу Дазая к его бёдрам и разбивается в момент соприкосновения кожи с кожей.
Стоны, шершаво и нестройно вылетающие из саднящего горла, смешиваются с тихими просьбами и обоюдными случайными нежностями, с каждой секундой становясь всё громче и надрывнее. Дазай практически упирается лбом в стол чуть выше Чуиного заалевшего плеча, крепко обхватывает тонкие запястья и несколько раз двигает бёдрами особенно резко, сжимая челюсти до боли и выбивая откуда-то, кажется, из самой грудной клетки Чуи финальный вскрик, к удовольствию Дазая содержащий в себе пять заветных букв его имени.
Детектив позволяет себе ещё с минуту вдыхать аромат горячей светлой кожи, такой неуловимо знакомый, прежде чем обессиленной ватной куклой сползает на пол. Опирается спиной о ножку стола, больно врезающуюся между лопаток, и сквозь смыкающиеся от усталости ресницы наблюдает за вставшим на дрожащие ноги мафиози.
Чуя несколько секунд тратит на безуспешные попытки вернуть в надлежащее состояние собственные трясущиеся колени, затем, чертыхаясь, бросает это дело. Цепляет пальцами и натягивает обратно на бёдра полупрозрачный кусок ткани, едва ли прикрывающий всё то, что ему следует прикрывать. Поднимает с пола и надевает на босую ступню слетевший в порыве чувств ботинок. Проходит в угол комнаты, к скрипучему старому стулу, что оставил на тёмном капроне ряды вызывающих стрелок, и берёт в руки неаккуратно сброшенный кожаный плащ. Один рукав, второй, пояс, кривой узел. Мафиози явно спешит, но спотыкается на каждом новом действии, торопясь поскорее уйти из этой комнаты. От всего, что в ней произошло. От всех воспоминаний, желаний и мечт, задушенных, разорванных, спрятанных в самые тёмные и пыльные уголки черепной коробки и так невовремя поднятых и аккуратно разложенных на видные места одной этой чëртовой ночью. Одним этим чëртовым Даз...
— Я скучал, — слышится тихое и непривычно серьёзное где-то позади. Чуя замирает, тонко подрагивая всем телом.
Вот же сволочь.
Уверенные шаги гулким эхом разносятся по маленькой комнатке. Дазай поднимает голову и, кажется, впервые с момента их знакомства, когда Накахара сбил того с ног, смотрит на Чую снизу вверх. Парень упирается ногами по обе стороны от коленей Дазая и вперивает задумчивый, изучающий взгляд в спокойное лицо, обрамлëнное каштановыми прядями. Детективу стоит немалых усилий сохранять зрительный контакт и не опускать глаза вниз, на всё то, что виднеется из-под полураспахнутого плаща.
— Скучал, значит, — свистящим шёпотом произносит мафиози, ухмыляется и опускается на бёдра Дазая, всё ещё, в отличие от Чуиных, обнажённые.
Осаму едва дёргает бровями, но на этом внешнее выражение его удивления заканчивается. Чуя, тем временем, невесомо ведёт пальцами по скуловой впадине, затем ниже, к приоткрытым губам, и снова вверх до виска и смотрит в широко распахнутые карие глаза мягко, почти нежно, и... густую тишину рассекает свист пощёчины. Голова Дазая по инерции резко поворачивается вправо, на щеке коралловым пятном разливается след от ладони.
— Это за то, что ушёл, не сказав ни слова.
Свист. Удар. Тёмные волосы закрывают правый глаз, из-под ресниц неуловимо наблюдающий за сменой эмоций на лице мафиози.
— Это за то, что продолжал молчать все четыре года.
Глаза Чуи сейчас — две отколовшиеся от арктического айсберга льдинки. Дазай так привык к извечно полыхающему внутри напарника пламени, что успел позабыть, что тот умел обжигать и иным способом.
Рука мафиози поднимается в воздух, чтобы произвести финальный удар, но останавливается, не успев даже замахнуться. До ушей Осаму доносится тяжёлый вздох.
— Врезать бы ещё тебе за то, что продолжаешь заниматься... всем этим... — кисть совершает неопределённые круговые движения в воздухе, и детектив невольно пальцем оттягивает и без того наполовину размотанные бинты на шее. — Скажи, Дазай, — едва слышно выдыхает Чуя, смотря куда-то вниз, в область солнечного сплетения парня, пальцем обводя линии марли на его торсе, — тебе стало легче? Там... с детективами.
Дазай молчит, всматриваясь в отсветы старых электрических лампочек на рыжих волосах, и еле заметно кивает. Чуя, даже не смотревший в его сторону, отчего-то понимает.
— Тогда почему? — забирается пальцами под бесконечные белые полосы, оплетающие всё тело детектива. — Почему ты продолжаешь? — царапает пресс, будто желает сковырнуть оттуда все шрамы разом.
Бывший мафиози отчего-то хрипло усмехается, но тут же вновь становится серьёзным, когда поднимает взгляд и ловит им ответный Чуин.
Ресницы цвета восхода солнца опускаются, закрывая раненые пустотой взгляда напротив глаза. Тонкая рука обессиленно выскальзывает из-под бинтов, когда до Чуи окончательно доходит: всё чушь. Ничего не изменилось.
Нет, не так.
Стало только хуже.
Если на волка нацепить именной ошейник, он от этого не станет домашним сторожевым псом. Тьма не рассеется, стоит её обладателю присвоить титул «хороший парень», — она будет жить там, на дне кофейно-карих глаз, и расти, расти, расти; не имея возможности вырваться наружу, потеряв последнего, с кем можно было эту тьму поделить на двоих, топить в своей вязкой черноте всё живое, что осталось внутри.
Чуя делает вдох, резко выныривая из непроглядной, но столь желанной темноты, и вновь поднимается на ноги.
— Я вызову машину.
Дазай кривит губы в горькой усмешке и кивает.
Путь от служебного помещения до подоспевшего члена мафии низшего ранга проходит в наэлектризованной тишине. У Дазая кровит внутренняя сторона щеки от многочисленных нервных укусов. Король гравитации трижды спотыкается на идеально ровном асфальте, с каждым разом всё активнее костеря про себя судьбу, эту ночь и чëртового детектива.
Гулко хлопают двери автомобиля, и напарники рассаживаются по разные стороны второго ряда, молчаливо уставившись каждый в своё окно.
Секунды лениво складываются в минуты, с каждым поворотом стрелок на наручных часах Осаму всё ближе подводя их с Чуей к черте, где им в очередной раз придётся распрощаться.
Минута. Вторая. Десятая. Дазай скашивает глаза вправо, из-под чёлки всматриваясь в напряжëнно гуляющие желваки и чересчур сосредоточенный на спинке пассажирского кресла взгляд.
Ещё минута. Тридцатая. Сороковая. Перебинтованная ладонь тянется вправо и на чужом колене слабо выстукивает «прости» азбукой Морзе. Чуя выводит «иди к чёрту» на запотевшем от предрассветного тумана стекле.
Час. Полтора. Два. На горизонт словно пролили облепиховый сироп, и небо на востоке уже почти полностью приняло оттенок Чуиных волос. Ещё два поворота направо и глазам Дазая предстанет дом Накахары, где он когда-то был постоянным гостем, пока их незамутненная целым рядом ошибок повседневность не превратилась в это невзрачное и выцветшее «когда-то».
Прилетевший с берега песок приятно хрустит под колёсами автомобиля, плавно тормозящего перед скромным серым домиком на окраине Йокогамы. Веки плавно закрываются, пряча глаза, которые жжёт от недосыпа — конечно, от него. Слышится щелчок открытой двери, и Дазай задерживает дыхание в ожидании знакомого хлопка, когда Чуя выйдет из салона, по доброте душевной кивнув напоследок водителю, чтобы тот отвёз детектива в его скромное жилище. Но...
— Ты тут спать собрался, Скумбрия? — вместо этого недовольно цедит мафиози.
Дазай приоткрывает глаза, в непонимании переводя взгляд на Чую, который, кажется, действительно что-то от него ждёт.
— Пойдём, — кивает вправо так, словно это всё объясняет.
— Куда?
Чуя закатывает глаза, скрипит зубами и в этот момент так походит на себя юного, что у детектива особенно сильно начинает ныть под четвёртым ребром слева, но он — гений и великий манипулятор — всё ещё искренне
не понимает, чего от него хотят. Мафиози делает глубокий вдох, как перед прыжком в воду, и внезапно тихо выговаривает:
— Домой. Пойдём уже домой, шпала бинтованная.
Я устал, — голос Чуи действительно звучит измученно. Он крепко жмурится напоследок и излишне резко поворачивает голову налево, чтобы там встретиться взглядом с Дазаем.
Дазаем, в бездонные зрачки которого наконец-то пробился свет.
...and after all the things we put each other through
I would drive on,
to the end
with you
