Queer customs

Ублюдок. Выродок. Тварь. Ночной ветер, глухо свистящий в каменном колодце вокруг тренировочного двора, съедает шорох невесомых шагов. Тяжёлые бархатные тени услужливо скрывают облачённый в чёрное высокий силуэт. Сукин сын. Люк не видит его — бастарду Рейниры едва ли хватило бы ума прислушаться к вкрадчивой ночной тишине. Тёмные Стронговы глаза ловят отблески высокого звёздного неба, блики в них — отражения огней Королевской Гавани в заливе Черноводной… Выблядок. С аляповато-торжественного ужина Визериса прошло уже несколько часов. Смехотворный фарс, последняя воля старого разлагающегося короля — скрепить прогнившие семейные узы. Эймонд прямо там расхохотался бы в голос, лишь увидев всех этих «дорогих родственников» за одним столом, не будь отец таким невыносимо жалким. Не будь на него так больно смотреть. Мелкий уродец. Поэтому Эймонд вынудил себя стерпеть: тупое выражение на лице старшего Велариона-Стронга, звучную усмешку Деймона посреди молитвы матушки. То, с какой готовностью Алисента приняла пустые извинения этой вшивой суки. Кружилась голова. На кончиках пальцев подрагивало плохо сдерживаемое раздражение. Ему нужен был повод. Лишь один — последняя капля. И Эймонд, конечно, знал, кто этот повод подаст — оборвёт натянувшуюся нить терпения. Только ему хватило бы тупости. Едкая усмешка напротив. Смешливые искры в ублюдский чёрных глазах — в любой гончей на королевский псарне породы больше, чем в выблядке, зовущем себя Веларионом. Голову заломило. Боль ухнула, через левый висок в обезображенную глазницу… Ублюдок ублюдок ублюдок Скрип ножек стула по каменному полу. Изящно подобранные слова, давно крутившиеся на языке. Размашистый и неуклюжий удар старшего Стронга, растёкшийся ноющей тяжестью по нижней челюсти. На другом конце комнаты Эйгон крепко впечатал малолетнего выродка мордой в стол, но это зрелище не принесло удовольствия — лишь разозлило сильнее. Необъяснимо захотелось отшвырнуть брата за шкирку. Необъяснимо захотелось… Потому что мало, недостаточно. Слишком слабо. Потому что чужими руками. Потому что сам Эймонд едва ли стал бы так с ним осторожничать… Шаги младшего Стронга по влажному песку тренировочной площадки — неаккуратные, но лёгкие. Хруст песчинок под кожаными подошвами. Вторящее ему движение призрачного силуэта в тени возле каменно-серых стен. Тихий, сдавленный вздох… — Не спится, племянник? Бастард загнанно вздрагивает всем телом. Растерянно моргает, уставившись в прозрачный полумрак. Эймонд проследовал за ним всю дорогу от его покоев — родные коридоры замка не выдали ни его мягкой поступи, ни высокой фигуры, маячащей в густой темноте. И выродок, конечно, не заметил... — Что ты здесь делаешь? Сучонок озирается по сторонам, испуганно и нервно. Боится. Это в просторных освещённых комнатах дворца, в окружении своего вшивого семейства и слуг он мог позволить себе ухмыляться. С вызовом смотреть Таргариену в единственный глаз без капли страха. — То же, что и ты, Лорд Стронг. Коротаю ночь за прогулкой. К губам липнет тонкая довольная усмешка, когда Эймонд пересекает черту мрака. Тусклая Луна подсвечивает белые волосы серебром, зловеще отражается от бледных гранёных скул. Этой встречи могло и не случиться, будь выблядок Рейниры хоть каплю осторожнее. Не улизни он из покоев под покровом темноты, не упусти его приставленные к принцу караульные. Но сегодня Эймонду везёт… — Что привело тебя сюда? Вспоминаешь места былого позора? Таргариен делает шаг вперёд, Люк — назад. Сорвётся. Не подпустит. — Соскучился по замку, где мамаша плодила внебрачных детей, пока весь двор изображал великих слепых? Младший Стронг — сжатые челюсти, обозлённый взгляд. Но шаги — только отступающие. Очень медленные, почти неслышные. Люк пятится, не отрывая пристальных чёрных глаз от его лица. Будто запертый в клетке с непредсказуемым диким зверем. Возможно, не такой уж он идиот. Эймонд ступает спокойно, без резких движений. Ни к чему дёргаться: бастарда можно спугнуть. — Соскучился по замку, где видел отца в последний раз?… — Ты зря усердствуешь. Я не стану с тобой сражаться. Это бессмысленно, — неожиданно выпаливает Люцерис. Голос у него пронзительно-звонкий, мальчишеский, несмотря на попытку Стронга придать ему жёсткость. И глаза — огромные, круглые, как у уличного кота в потёмках. Эймонд смеётся. С недоноска бы сталось кинуться на него с кулаками за пару оскорблений. Таргариен бы этому даже не удивился. — Бессмысленно? Неужели наследник Дрифтмарка не в состоянии одолеть одноглазого калеку? Люк звучно выдыхает носом. Страх и ярость мешаются в сдвинутых на переносице бровях, напряженных мышцах, стиснутых кулаках. Эймонд делает ещё один широкий шаг, но не в направлении мальчишки: посреди двора в ножнах на деревянных подставках ещё остались тупые тренировочные мечи. Стронг наблюдает за ним с непониманием. На инстинкте подаётся вперёд, ловя вытянутой ладонью рукоять брошенного ему меча. Поднимает взгляд на Таргариена, уже не напуганно — озадачено. — Раз уж мы оба здесь, — Эймонд небрежно пожимает плечами. — Не говори, что тебе не интересно. Предположение безошибочное. Он видел, с каким заворожённым восторгом накануне днём Люк наблюдал за его тренировкой. Будто хорошая мечная схватка — диковина, бастарду доселе невиданная. — Я не стану с тобой сражаться, — оцепенело повторяет Люцерис, но уже с куда меньшей уверенностью. — Сын отважного Харвина Стронга, сильнейшего рыцаря семи королевств, боится тупого меча? Яростный всплеск беспокойных чёрных вод в глазах напротив. — Бояться нечего, племянник. Даю слово: уйдёшь ты отсюда живым и на своих ногах. Эймонд подцепляет из ножен собственный меч — хорошо знакомый, давно ставший продолжением руки. На пробу взвешивает тяжесть металла в ладони. — Нельзя овладеть искусством сражения, тренируясь лишь с недоумком старшим братом… Люк бросается в бой резко, с наскока. В несколько быстрых шагов преодолевает расстояние, которое так упорно завоёвывал отступлением. Удары — быстрые и тяжёлые, даже громоздкие. Эймонд молча отражает их, позволяя Стронгу выбиться из сил. Пожалуй, чему-то их всё же обучали на Драконьем Камне. Люк двигается небрежно, но не неуклюже. Заметно участие Деймона в роли строгого учителя. Но всё же бастарду недостаёт: сноровки, роста, выносливости. Стронга будто и готовили только к шутливой возне на затупленном оружии, а не к настоящим битвам. Эймонд позволяет осыпать себя лязгающими ударами, искоса наблюдая за ненадёжной стойкой ног и слишком открытым положением корпуса. Поддаётся, разрешая чужому клинку рассечь воздух в опасной близости от своего плеча. Из горла рвётся смех. Выпады Стронга становятся чаще и яростнее. Звонко воет нагревшееся железо. Люк — покрасневшие щёки, сбившиеся на лбу тёмные кудри, выражение сосредоточенной злости на лице. Эймонд ловит себя на мысли, что засмотрелся: слишком затянул это идиотское представление. Увлёкся — кто бы мог подумать. Очередной удар сверху он не отражает — блокирует, задерживает меч в воздухе, не давая лезвиям соскользнуть. — Уже устал? — выпаливает с улыбкой, напирая на скрещенные клинки. Люк — измождённо дрожащие руки, согнутые колени, сбивчивое дыхание сквозь стиснутые зубы. Поигрались и хватит. Оглушительный лязг металла. Стронг отшатывается, быстро переступает с ноги на ногу, пытаясь удержать равновесие. На этот раз бьет Эймонд — целенаправленно и резко, наотмашь. Люк не успевает даже вздрогнуть. Меч отлетает в сторону и с глухим стуком шлёпается на песок. Бастард провожает его потрясённым взглядом. Удушливая тишина между ними — доли секунды, тянущиеся липкой сосновой смолой. Люцерис опасливо отрывает глаза от земли, несмело поглядывает на Эймонда. Покрасневший от лба до шеи, плохо скрывающий отдышку, мальчишка больше не кажется напуганным или взбешённым — скорее смущенным, пристыженным за слабость и неумение. — Подними свой меч. Люк не колеблется. Послушно и спокойно бредёт к отброшенному оружию, впервые оказываясь достаточно близко. Когда он сгибается, протягивая ладонь к утонувшей в песке рукояти, в бок прилетает удар. Эймонд бьет сильно: одним мощным пинком сбивает легковесного мальчишку с ног. Надеясь, что фиолетово-бордовый след надолго въестся выродку в кожу. Стронг отлетает почти на метр, прежде чем рухнуть на спину, крепко приложившись затылком о землю. — Какого хера.?!— возглас Люка утопает в сиплом полустоне, когда Эймонд опускает ногу ему на грудь, на пробу переносит вес, с наслаждением ощущая, как под давлением звучно ухают рёбра. Пальцы Стронга отчаянно впиваются в его голень, царапают жесткую кожу сапога, пытаясь скинуть пригвоздившую к месту ношу. — Что ты делаешь?! — Люцерис цедит тихо, почти без голоса. Несколько раз лихорадочно дёргается, тщетно пытаясь глотнуть воздуха. — Всего лишь возвращаю долг. Эймонду нравится надрывно-облегчённый вздох Стронга в момент, когда тяжесть перестаёт сковывать его грудную клетку. Люк подрывается моментально — резко перекатывается на бок в попытке вскочить на ноги. Не успевает: чужой вес прибивает к земле без малейшей надежды выбраться. Люк шипит, морщась от боли, и отбивается: свирепо, по-звериному, брыкаясь всем телом. Яростно размахивает рукам, пытаясь вцепиться Таргариену в глотку или хотя бы избороздить царапинами лицо. Эймонд легко пресекает сопротивление, одной ладонью перехватывая тонкие запястья. Смехотворная, бессмысленная возня. Тихий шелест металла о кожу. — Ты дал слово! — истошно выпаливает Стронг, заходясь в неистовой, панический агонии. Эймонд не без удовольствия прокручивает в руке кинжал и склоняется ниже. Ухмылка рассекает лицо бритвенным лезвием: — О, мне не нужна твоя жизнь. Твоего глаза будет вполне достаточно. Люцерис пытается вырваться в очередной — последний раз. Судорожно бьётся головой, зарывая затылок в мокрый песок. — Что же ты не кричишь, Лорд Стронг? Быть может, прислуга сбежится тебе на помощь… Эймонд наваливается предплечьем у основания шеи мальчишки и ждёт: реакции, представления, хоть чего-то. Но Люк не вопит. Вместо этого — тихий излом чёрных бровей, горький и перепуганный шёпот: — Не надо. Пожалуйста. — Неубедительно. Попробуй начать умолять. Несмешливо-издевательская фраза вспыхивает и тут же гаснет, утонув в пронизывающем ужасе взора напротив. Люк не отвечает. Мелко трясёт головой, отрешённо моргая: так, что и не поймёшь, отрицание это или нервный мандраж. Сухо и неслышно подрагивают бледные губы. Выходит, вот оно? Теперь… пора? Момент замирает. Люк — смирённое оцепенение, сбивчивое, рваное дыхание, обескровленно-побелевшее лицо. Эймонд ёрзает, перехватывая в ладони рукоятку кинжала. Чувствуя, как крупной дрожью колотится под ним напряжённое тело. Хочется что-то сказать, но слова не находятся — к тому же Стронг всё равно вряд ли ответит. В дымчатом свете Луны его синюшно-бледная кожа кажется мраморной. Люк смотрит словно сквозь него — стеклянный взгляд, затуманенный горячей поволокой слёз, мерцает, ловя с неба отблески тусклых звёзд — безэмоционально и расфокусированно. Эймонд заносит острие кинжала. Раскалившийся между ними воздух вязко липнет к гортани. Глаза напротив — суеверно-жуткие, как бездонные омуты, и насыщенно-тёмные, как обсидиан. По спине пробегает холодок. — Закрой глаза, — приказывает Эймонд тихо, но сурово. Зачем? Разве иначе он не смог бы? Разве не смог бы? Из уголков зажмуренных глаз Люка выкатываются две крупные слезы. Сведённые судорогой мышцы во всем теле застывают — в ожидании боли. Мучительно натягивается струна-напряжение. У Люка редкие веснушки на щеках, и ресницы — Эймонд никогда не видел таких длинных, бархатно-чёрных ресниц. Натянутая струна оглушительно трещит. Кинжал неприятно тяготит руку. В лицо почему-то ударяет жар. Он переводит дух и считает гулкие удары собственного сердца: один, два… На счёт три струна лопается: Эймонд резко подаётся вперёд и смазано врезается в губы Люка поцелуем. Стронг крупно вздрагивает, словно вдруг подлетает в воздух. Его болезненный, дурманящий испуг передаётся Эймонду: внутренности скручивает в узел, становится трудно дышать. Поцелуй — сухой и целомудренный, в едва разомкнутые губы. Так целуют невест на венчании. Так приветствуют возлюбленных после короткой разлуки. Так он целует Люка — и чудовищное безумие этого поступка оседает на нёбе вязкой горечью. Когда Эймонд отстраняется, глаза Стронга широко распахнуты. Оба — там, где к этому моменту должен был остаться один. Ошибка. Это всё огромная ошибка. Люцерис смотрит на него ошарашенно и неверяще. Шумно сглатывает: под бледной холодной кожей медленно двигается кадык. Полоснуть ублюдку кинжалом по горлу — прямо сейчас, в эту самую секунду — и никто никогда не узнает о произошедшем. Эймонд чертыхается и будто в трансе расцепляет мертвую хватку на костлявых запястьях. Бросает быстрый взгляд: на коже бело-алыми полосами остаются следы цепких пальцев. Убить его, теперь? Какое там… Он ждёт, что сейчас Стронг влепит ему по лицу. Что попытается оттолкнуть и отползти, вскочит на ноги и убежит сломя голову. Так было бы проще. Но Люк не двигается: освобождённые руки остаются безвольно лежать на шумно вздымающейся груди. Ни живой, ни мёртвый — словно выброшенная на берег рыба, словно больной в горячечном бреду… Эймонда охватывает муторное чувство волнения. — Долги всегда приходится отдавать, рано или поздно. И ты мне заплатишь. Я всё равно заберу твой глаз. Собственный голос кажется чужим, слова — нелепыми и неубедительными, но какая теперь, в сущности, разница… Люк — еле различимый шелест сухих пергаментных губ: — Но не сегодня? Глупый вопрос — от такого в пору расхохотаться, досадливо и горько. Люк — переливающийся драконьим стеклом бездонный взгляд. Трепетно и больно ёкает в груди разогнавшееся сердце. — Не сегодня, — едва слышно выпаливает Эймонд на выдохе. В следующее мгновение Люцерис притягивает его за кожаный ворот камзола и целует сам. Момент выбивает воздух из лёгких, мельтешит искрами пламени под сомкнутым веком, ошпаривает кожу кипятком. Люк целует урывчато и неумело, но голодно, до привкуса боли на губах. Эймонд отвечает аккуратнее: упёршись рукой в землю, склоняется ниже, зарывает пальцы в жесткие волнистые волосы, направляя поцелуй. Кинжал остаётся брошенно лежать на песке. Эймонд думает, целовал ли Люк кого-то до этого? Рейну, свою новоиспечённую невесту? Кого-то ещё? Мысль колет изнутри злобной, собственнической ревностью. Желание обладать — уродливое и бессмысленное, такое же жадное, как поцелуи Стронга. Люк ёрзает под ним, тянет за шею, с каждой секундой распаляясь всё сильнее. Он целует без примесей горьких чувств: стыда, страха, сожаления — так, будто имеет на это право. Эймонду нравится позволять ему эту мысль. Нравятся наглые руки на своих плечах и волосах. Нравится, как Люк тянет за его высокий ворот, словно пытаясь ослабить тугую ткань. Нравится, как они неловко сталкиваются носами. Всё так… Момент даёт осечку. Сердце пропускает удар — не от испуга, но от внезапного, леденящего разочарования. Пальцы Стронга цепляют кожаный ремешок повязки у виска. Ерунда, быть может, случайность — но Эймонда всё равно начинает потряхивать. Он отстраняется резко, разрывает поцелуй, одёргивая Стронга за плечи. Люцерис — мутные глаза, покрасневшие губы. Серая тень беспокойства на лице. Сейчас он скажет, что не специально, что просто забыл… — Я хочу посмотреть, — хрипло проговаривает Люк, вполне уверенный в своих словах. Так, будто имеет на это право. Эймонд смотрит ему в лицо ещё один — последний — раз, и поднимается на ноги. От тяжести сапфира болезненно тянет в глазнице. Выродок не испытывает сожалений о нанесённом увечье — такого рода вина ему тоже неизвестна, только праздное бесстыдное любопытство. Ну что ж… Настанет день, и Эймонд исполнит его желание: отшлифованная гладь синего камня станет последним, что ублюдок увидит двумя глазами… Клокочущий в груди гнев, быстрые шаги по шуршащему песку. Догоняющий из-за спины голос: — Эймонд… Он говорит себе не оборачиваться и оборачивается в ту же секунду. Люк — тонкий, зыбкий силуэт посреди двора, протянутая ладонью вверх рука с его кинжалом. Рвущее душу мгновение, когда к Стронгу вновь приходится приблизиться вплотную, их невесомо соприкасающиеся пальцы… Люк смотрит на него так, будто невыносимо хочет сказать что-то — возможно, очень важное — но не знает, не может найти подходящих слов. Благо, Эймонду красноречие удаётся куда лучше: — Иди в свои покои, Лорд Стронг. В следующую нашу встречу ты прольёшь кровь. Холодная и бескомпромиссная интонация подводит черту — однозначно последнюю, надрывно-безвыходную. Эймонд точно знает, что сдержит данное обещание.