Выходи

Она назовёт это любовью, зная, что это больная зависимость от человека. — Выходи. Садится в прохладный салон автомобиля, сжимая бёдра и старательно пытаясь поправить короткую юбку. Слышит смешок, но показательно не поворачивается. Закрывает дверь и тут же падает на спинку сиденья из-за резкого движения машины вперёд. Они едут по вечернему городу в полной тишине. Она в своих мыслях, он в своих. Ночные огни подсвечивают улицу. Толпа, гуляющих и наслаждающихся летними белыми ночами, шатается по улицам парочками или компаниями. Смотрит в окно, не желая поворачивать голову, потому что знает, что засосёт в чёрную бездну. Холодные глаза с диким отблеском навсегда останутся в памяти, потому что она никогда не встречала ничего подобного прежде. Её нервно потрясывает от осознания. Сидит в его машине, бессовестно сжимая бёдра от нарастающего возбуждения. Он не прикоснулся к ней ни разу, но вызвал бурю противоречивых эмоций. Знает, что он выглядит, как всегда, с иголочки. Гладко выбритое лицо, отутюженная чистая футболка, джинсы, белоснежные носки и модные кеды. Волосы послушно лежат, хотя знает, что не укладывает их специально. От него веет тем, отчего хочется выть, потому что внутри распаляется волна лавы от этого запаха. Настолько родного и всепоглощающего. Становится мокрой за несколько считанных минут, делая глубокий вдох. Его запах, витавший в салоне, врезается в кожу, одежду и лёгкие настолько больно и плотно, что хочется открыть окно, впуская свежий воздух. Его запах становится наркотиком. Никогда не чувствовала нечто подобное с другими. Он пахнет пряно, возбуждающе и страшно. Сердце бешено колотится, стучит, отдаваясь гулким эхом в теле. Дрожит настолько, что передёргивает плечами и рвано выдыхает. Соски упираются в кружево, надетое исключительно для него. Не потому, что ему нравилось, а потому, что ей казалось, что так более сексуально и возбуждающе. Знала бы, что дело совсем не в кружевном белье. И не в этой убийственно короткой юбке, которую она оставила в покое, прекращая поправлять. Он мог поклясться, что видит её чёрные трусики с незамысловатым рисунком на ткани. И дело совсем не в том, как выглядит эта миниатюрная девушка, цепко сжимая кулачки, лежащие на коленях. Дело в другом. В чём именно — непонятно. Он не понимал. Вернее, пытался отогнать от себя удушающую до нервного тика мысль, что ярлык «секс по дружбе» начинает спадать и заменяться чем-то более важным и необходимым. И дело совсем не в привычке иметь её податливое, упругое и совершенное тело. Дело в привычке наблюдать, как девочка медленно плавится под напором его сжигающих действий, как тихо сгорает, превращаясь в жгучий пепел, как пухлые губы приоткрываются, шепча нечленораздельное, но что-то очень важное. Дело в ней. Глазах, смотрящих на него с нескрываемым теплом и надеждой, которая медленно заполняется ядом. Он ненадёжен. Он, не она. В её поведении, которое по щелчку пальцев меняется с серьёзного на ребяческий и обратно. Он наблюдает за ней, отмечая про себя, что она прекрасна в любом настроении. В её улыбке, которая настолько широкая, что готова ослепить пол чёртового несправедливого мира. В частности его, затмевая и сшибая напрочь. В её неправильной правильности, которая когда-то свела с ума взрослого и здравого человека, который немного, но повидал жизнь. Который готов взять на себя ношу ответственности, пусть и упадёт лицом в грязь. Он коротко смотрит на неё, и его мучают угрызения совести за то, как несправедливо относится к девочке. К своей же девочке. И когда он начал называть её своей? Когда это слово въелось в лексикон? Когда стало стоять в одном предложении с ней? Когда появилась необходимость говорить ей, что она всецело его? Он останавливает машину на парковке, осматриваясь, и смотрит. Сидит молча, почти неподвижно. Дрожащей рукой берётся за ручку, но останавливается, потому что его ладонь оказывается на бархатной коже бедра. — Всё в порядке? — спрашивает, смотря на неё несколько обеспокоенным взглядом, и мысленно готов ударить себя за столь сентиментальное проявление чувств. Его волнует, всё ли у неё хорошо. Спрашивает на автомате, потому что хочет знать, что не так. Видит, что не всё в порядке. Она дрожит настолько, что даже случайный прохожий может заметить. Трясёт, будто лихорадка. Сегодня необычно молчалива. Обычно тарахтит без умолку. Ему это нравится, потому что голос приятно ласкает слух, звучит как излюбленная до тошноты мелодия. Заливистый смех и быстрая речь, почти непонятная, всегда отзывается мощным приливом тепла в груди. Он напряжён из-за её состояния. — Да, — кивает, поворачиваясь и встречаясь с тёмно-зелёными глазами. — Всё хорошо. У самой внутри всё замирает, сердце болезненно сжимается, пока в мозгах набатом стучит отвратительная и склизкая фраза: «Такого больше не повторится». Должна сказать ему, что после кино поедет домой, потому что сильно устала из-за последней недели сессии. Хочет понежиться в ванной и просто побыть наедине с собой, чтобы привести мысли в порядок. Расставить разбросанные книги по полкам и угомонить бушующее сердце с гормонами. Не может, потому что боится быть неправильно понятой. — Идём? Спрашивает с надеждой, дабы быстрее оказаться на улице, где свежий воздух влетит в лёгкие и рассосётся, заменяя этот терпкий до одури приятный запах сладкой мяты. Они идут по улице, изредка сталкиваясь руками. Смотрит на неё несколько раз, отмечая, что напряжение никуда не ушло. Зажатая походка и неуверенные взгляды по сторонам, будто чего-то боится или опасается. Входят в просторный холл кинотеатра, сразу углубляясь в широкий коридор с большими вывесками номеров залов. Семенит за ним крохотными шагами и полирует глазами тёмно-синий ковёр. Не решается взглянуть в его широкую спину. Зачем? Если и так знает, что он шагает прямой походкой, раскинув плечи, приподняв подбородок и смотря на всех с долей неприязни. Это было у него в крови: смотреть на людей свысока, будто те были отбросами общества. В зале прохладно. Настолько, что она нервно елозит по сиденью, пытаясь устроиться поудобнее. Он кладёт руку на оголённое бедро, чувствуя, как дёргается в штанах член. И так всегда. Один взгляд, лёгкое касание или даже присутствие способно вызвать сильный поток бурлящей крови, уходящей в член, который мгновенно становится твёрдым. Она вздрагивает, поворачивается. Волосы легко вторят движению, врезаются в скулу. Смотрит на него вопросительным взглядом, не решается заговорить, будто отказали голосовые связки, пока он внимательно всматривается, будто хочет проникнуть под черепную голову и узнать, что же происходит на самом деле. На периферии сознания болезненно мелькает мысль, что это давно не дружеские встречи, а нечто большее. Для неё, для её мозга, для её изувеченной в красные полосы крови души. Сердце болит настолько, что хочется выдрать его из груди, отчего клапаны будут сжиматься, прося вернуться в родную обитель, чтобы снова начать биться, как раньше. Размеренно и спокойно, а не болезненно до скручивания желудка и чувства тошноты в горле. — Что с тобой? — Холодно. Без промедления отвечает, стараясь расслабиться и перестать думать о том, как бы поскорее закончился этот вечер. Знает, что вернётся поздним вечером домой, окутанная не только его запахом, но и с привкусом члена на губах. С вязкой от спермы слюной, которая стрельнёт в самое горло горячей струёй. С приятной ласкающей болью между ног от бесконечных ласк, появившейся в желании довести до предела, когда всё будет обмазано её смазкой. Без раздумий стаскивает с себя кофту через голову, накрывая оголённые ляжки. Она слабо улыбается и тихо благодарит, но дрожь не исчезает из тела. И вряд ли это из-за холода. Фильм заканчивается на вполне хорошей ноте. Она спешно встаёт, отдаёт ему кофту и резво спускается по ступенькам с предпоследнего ряда, желая быстрее покончить с затеянным. Он резво следует за ней, проклиная неторопливых людей с несколькими детьми-подростками, которые идут впереди него. Она стоит возле двери, обняв себя руками. Слегка улыбается, когда замечает его на выходе. Они быстро добираются до машины в абсолютной тишине. Раньше такого не было. У них слишком много общего, чтобы молчать дольше, чем минута. Это странно настолько, что хочется повернуть время вспять и начать сегодняшний день с чистого листа. Они едут по знакомой улице, сворачивая во дворы, потому что это короткий путь до его дома. До его однокомнатной квартиры, в которую намертво въелся сладкий запах этой прекрасной маленькой малышки. Когда они входят в лифт, чтобы подняться на пятнадцатый этаж, она выдаёт рваный выдох. Смотрит на неё настороженно, но терпеливо ждёт, пока окажутся в квартире, чтобы задать вопрос. Не стоит вторгаться в её личное пространство настолько, чтобы попытаться узнать, что сегодня с ней не так. Попытаться выяснить без давления и аккуратно, чтобы не испоганить последнюю зажжённую спичку их взаимоотношений. Не может без напора, потому что он такой. Тяжёлый на характер и простецкие разговоры. Когда дверь хлопает, отрезая их от внешнего мира, хватает её за локоть, заставляя перестать снимать обувь. Смотрит на его руку, что цепкой хваткой держится за плечо. Вперивает в него удивлённый взгляд, потому что не понимает, почему остановил. Его ведёт от её нежного взгляда. От пухлых, слегка искусанных губ. Дёргает на себя, заставляя врезаться хрупкое тело в его каменное. Она тяжело выдыхает и задирает голову, чтобы удобнее смотреть на него. Разница в росте — это так мило. Как-то раз подумал об этом. Она маленькая, достигает его плеча, пока он скалой нависает над ней. И смотрит на него уверенным твёрдым взглядом, не уступая и не боясь быть раздавленной. — Что происходит? Спрашивает, смотря на неё. Она поджимает губы, отрицательно качая головой. Сипло выдаёт, мазнув дыханием по шее. — Ничего. — Не обманывай, — строго с нотками злости проговаривает. Она жмётся к нему теснее, приторно улыбается в надежде, что бессмысленный поток разговора прекратится. Не хочет с ним разговаривать. Боится быть сломанной лишь от одной его фразы. Неправильной до предела фразы, которая разобьёт последние остатки пряных чувств. — Всё в порядке, — произносит ещё раз, удивляясь, как ложь слишком легко слетает с губ. Его рука зарывается в пушистые волосы, пахнущие до боли приятно, до желая вдохнуть этот запах до жжения в лёгких, запечатляя в своём сознании, как правило правописания. Хватает её крепче за волосы, оттягивая и наблюдая, как неуверенно сглатывает и задирает голову, чтобы посмотреть на него затуманенным взглядом. — Ты бесконечно будешь повторять эту убогую фразу? Вжирается в её глаза так откровенно, что начинают трястись коленки. Ноги становятся ватными, будто ещё немного и переломятся пополам. Специально, чтобы вызвать в ней хоть какие-то эмоции, кроме тех лживых и хлипких, которые выдаёт перед ним, как за правду. Сильнее тянет за волосы, заставляя почти закашляться. — Это правда, — отвечает шёпотом, стелясь под ласку, как кошка. Она знает его вкусы в постели. Грубее, глубже, проникновенно и максимально открыто, чтобы он мог иметь доступ к каждому миллиметру кожи. Любит наматывать волосы, трахая сзади. Любит, когда член упирается прямо в глотку. Любит, когда руки сцепляются с маленькими ладошками, пока глубоко заканчивает в неё. Прижимается к его груди, слегка потираясь сосками, создавая трение. Хватка на волосах слабеет, позволяя ей приблизить голову и встать на цыпочки, чтобы коснуться губами подбородка. Не разрывает зрительного контакта, находя в этом что-то непозволительно интимное. В промежности начинает пульсировать так, что хочется прямо сейчас принять его в себя и забыться в очередной раз, после которого будет губительно долго страдать и восстанавливаться. Наклеить пластырь на свежую рану — это в её стиле, чтобы рана начала гноиться, причиняя ноющую боль. Слабо потирается, вызывая в нём желание прямо сейчас схватить, нагнуть над зеркалом в прихожей, отодвинуть в сторону трусы и войти в горячее, влажное и податливое тело. Почувствовать, как тугие стенки сокращаются, сжимая его и унося за пределы ясных мыслей. Как извивается, желая насадиться глубже. Как задушенно стонет, отчего созданная в горле вибрация передаётся ему сквозь пальцы, обхватывающие тонкое горло. Будет смотреть в зеркало, чтобы любоваться отражением. Насколько она была красивой с задранной на талии юбкой, с распахнутым ртом и еле стоявшей, опиравшейся на шкафчик, сжимая его края до побелевших костяшек. — Не дразни меня, — рычит, склоняясь, чтобы обдать горячим дыханием губы. — Пока ты не скажешь, что за херня с тобой, не рассчитывай на что-то, что сделает тебе хорошо. Недвусмысленный намёк, который можно расценить как условие. Как чёртову маленькую плату за то, чтобы быть жёстко отодранной. Вокруг глаз собираются маленькие морщинки, потому что губы изгибаются в улыбке. — Со мной всё в порядке, — шепчет, обхватывая рукой его плечо, вставая на носочки и почти касаясь его губ, но парень увиливает, выпрямляясь, и она тяжело выдыхает. — Я просто устала. — Отчего? И тут срывается кранчик с горячей водой, поливая и заливая всё пространство кипятком с обжигающим паром, от которого нет смысла бежать, потому что догонит, перегонит и сплавит, превращая девчонку в тупое бесхребетное тело. Устала терпеть то, что происходит между ними, потому что понимает, что теряет его, как друга, как человека, который всегда — и без грёбаных исключений — стоял перед ней, ограждая от проблем. Что больше нет этого прекрасного парня, с которым она в обнимку засыпала, будучи подростком. Нет этого тепла, от которого она сходила с ума, потому что в мыслях настойчиво топталось: у неё есть лучший друг с самого детства. Потому что из лучшего друга он перетёк в большее, что опасно ходило по еле державшемуся тросу «любовники». И когда это, чёрт возьми, случилось? Она потеряла счёт времени. Контроль над ситуацией. Контроль над дружбой. Он имел контроль над всем, что их сближало. — От этой херни, которая происходит между нами, — заявляет пылко и машет рукой сначала на него, потом на себя, делая шаг назад и чувствуя, как с тела пропадают некогда обожаемые горячие руки с шершавыми костяшками и подушечками пальцев. — Ты буквально стал забывать, что я не твоя грёбаная подстилка, а подруга! Мы дружим чёртову сотню лет! Знаем друг друга настолько, как даже родные матери не знают. Господи, ты трахаешь меня почти на протяжении года стабильно два раза в неделю! И после того, как это всё началось, наша дружба канула в небытие, потому что я чувствую, как ты отдаляешься! Она делает шаг вперёд, резко толкает его в грудь ладошками, и он от неожиданности прислоняется спиной к двери, сужая глаза и замечая, как его родная девочка превращается из пушистого котёнка в львицу с острыми клыками, готовая напасть на него и растерзать в клочья. Она превращается в маленький злой смерч, который вот-вот завалит его, засосёт и сожмёт так, что сломаются все кости, вырвет наружу органы и задохнется. — Господи, как я ненавижу тебя! — произносит на выдохе. Он смеётся, запрокидывая голову назад. — Ага, расскажи это своим утыркам, которые шастают за тобой, пуская слюни. Знали бы они, что с этих блядских губ, — делает шаг вперёд, занося руку и кладя на лицо так, что большой палец касается упругих губ. Она не двигается, лишь замирает. — Срывается ночами моё имя. Эти губы сосут мой член. Она не выдерживает давления, делает шаг назад, чтобы наткнуться на обувной шкаф. Упирается позвонками до боли, чтобы хоть как-то заглушить желание съездить по его лицу, оставляя красный след от ладошки и ногтей. — Ты мерзкий, — шепчет она. — От друга не осталось ни следа, чёртов ты эгоист. Почти с неверием произносит это, хотя раньше говорила это в шутку. Сейчас же более уверенно, чтобы звучало правдиво. Чтобы задевало за живое где-то в его давным-давно мёртвой душонке. Он злорадствует, делая ещё один шаг вперёд, дёргая уголком губ, замечая, как она впивается спиной в угол маленького шкафа. Забитая в угол с расширенными и красными глазами, в которых собираются слёзы, кажущаяся для него идолом грёбаной красоты и доступности. Понимает, что никто и никогда не сможет быть на его месте, но всё равно злостно и ревностно относится к больным ублюдкам, комментирующим откровенно-пошлые юбки, платья и шорты, в которых щеголяет по универу. Проглатывает это, как противный свежевыжатый морковный сок, чтобы после запить терпким кофе и унять бушующую злость мыслью, что сегодняшним вечером она будет в его руках. — Как же я тебя ненавижу! Высокий голос звучит надсадно с долей истерики. Она ступает вперёд, снова толкая. И снова. И снова, пока не чувствует, как руки перехватывают чужие, как крутят вокруг. Теперь стоит, прижатая к чужой груди спиной, пока его руки крепко сжимают запястья. Грудь вздымается от частых и глубоких вдохов. Она вот-вот разорвётся от злости, которой мгновенно наполнился кувшин тела. Чувствует, как склоняется немного, чтобы говорить куда-то в волосы. — Это не отменяет того факта, что ты прямо сейчас течёшь, как последняя сука, потому что нуждаешься во мне, как и я в тебе, — опасный шёпот почти в самое ухо. Застывает, замирая и думая, что его слова — это блеф. Не может поверить, потому что он никогда так не говорил. Ни одной своей девушке или очередной подстилке, которые менялись слишком часто. Слишком, потому что знает примерное количество, сколько их было. Поверьте, тут не обойтись всеми десятью пальцами на обеих руках. И от этого больно. Знает, что он умеет мастерски выкручиваться из ситуации, бездумно вешать лапшу на уши и красиво говорить, чтобы ему поверили. Чтобы бёдра очередной шлюхи раздвинулись перед ним, давая возможность получить короткое наслаждение. Знала бы она, что истинное наслаждение после секса только с ней, которое закручивается вокруг шеи толстой петлёй, давя настолько, что ещё немного и посыпятся искры из глаз от осознания, что это не просто бесконтрольный трах для удовлетворения своих потребностей. Это что-то на грани любви, желания показать ей, насколько сильно необходимо, чтобы она просто-напросто нужна ему. — Это кардинально меняет всё, потому что я сухая, как пустыня, — зло бросает через плечо, предпринимая попытку вырваться из его хватки, но Кирилл пресекает попытку. — Уверена? — Абсолютно, — выплёвывает, сжимая бёдра и надеясь, что он просто выставит за порог скромной обители и даст убежать, сверкая пятками, дабы забыть, содрать пластырь и дать больнючей ране зажить, забывая и зарывая остатки слишком горячо любимых воспоминаний. Хотя бы тех, когда они ещё были друзьями. Рука перехватывает тонкие запястья. Скользит рукой вниз, комкая короткий подол юбки. Она сжимает бёдра, и он чувствует это напряжение. Смешок в волосы становится последней ступенькой поражения, потому что пальцы касаются никчёмного клочка нижнего белья, которое явственно даёт понять, что она далеко не сухая. Влажность простреливает в мозг, и он слишком грубо хватает трусы, чтобы натянуть, причиняя сладкую боль малышке, которая издаёт тихий стон, откидывая голову назад на грудь. Он усмехается, сдвигая бельё в сторону, касаясь кончиками пальцев влажных складочек. — Ты маленькая лгунья, — шепчет в волосы, водя маленькими кружками вокруг клитора. — Сухая, как пустыня, — дразнящий шёпот. С издёвкой, почти нараспев, так, что в глотке моментально пересыхает. Конечно, она не дура. Знала и предполагала, что полезет туда, куда доступно только ему. — Это потому, что я каждый раз перед сексом представляю другого человека, — отвечает ему, понимая, что закапывает саму себя ещё глубже. Это ложь. Никогда в жизни, ни единого раза, когда он имел её тело, не думала о другом. Даже в свободное время, когда его не было рядом, думала исключительно о нём, потому что он был слабостью. Той, от которой ломается не только душа, но и физическая оболочка. — Врёшь. Отвечает, подталкивая в сторону комнаты. Рука крепко сжимает запястья, но она не торопится освобождаться, потому что, втайне от него, наслаждается тем, что смогла вывести его хоть на какие-то положительные (так ли?) реплики. Разворачивает к себе, вглядываясь в прекрасные нежно-карие глазки, сверкающие недовольством и ненавистью. Жгучей, больной и необъятной ненавистью, которая стремительно заполняет пространство вокруг. Она делает шаг в сторону, чтобы уйти, схватить сумку и выбежать из квартиры, но Кирилл мягко толкает в плечо, отчего девчонка упирается в кровать и оседает на неё. — Далеко собралась? — Подальше от тебя, чёртов сукин сын, — шипит, поднимая на него горящий взгляд. Взгляд спускается ниже, потому что прямо перед носом топорщатся треклятые джинсы с пуговицами вместо ширинки. Эти те самые ненавистные джинсы, которые почти всегда были на нём во время их маленьких горячих встреч. Ненавистные, потому что она слишком долго пыталась расстегнуть каждую пуговицу, не сломав себе пальцы и не сойдя с ума от желания как можно скорее обхватить губами нежную головку, чтобы со стоном опуститься ниже и начать сосать, как ему нравится. Делал это специально, потому что ему нравилось, как она долго возилась с пуговицами. Кропотливо и старательно вырывала их из петель, матерясь и проклиная, что надел их снова. Зато он умирал от желания и предвкушения, когда же этот грязный рот наконец-то опустится на него. Кладёт руку на скулы, отмечая, что ещё больше полугода назад здесь были прекрасные пухлые щёчки. Сейчас же лицо немного осунулось, черты стали острее и сногсшибательнее. Как однажды ляпнула, что, благодаря ему, насосала прекрасные скулы, пусть и далёкие от идеала. Сидит в такой позе, и он готов поклясться, что медленно умирает от пронзительного взгляда малышки. Сверлит его, не стесняясь. Сжимает свои сливочные бёдра, потому что не может больше терпеть тиски пульсаций между ног. Ведёт большим пальцами по губам, которые тут же приоткрываются. Всасывает подушечку пальца, пробегаясь язычком, начиная посасывать, втягивая щёки. Глазки неотрывно смотрят на него, пока он умирает, сгорает, превращаясь в пепел. Член дёргается, когда всасывает палец в рот полностью, до костяшки. Сейчас бы заменить этот палец штукой побольше, но у него свои мысли и идеи, как наказать маленькую непослушную дурную голову, которая смела подумать, что ему плевать на неё. Никогда. Ей никогда не нужно так думать, потому что эта чёртова ложь, в которой он сам пытался захлебнуться после первого спонтанного траха. После второго ничего не изменилось, но после третьего-четвёртого-пятого и последующих, когда она лежала рядом с ним, натянув одеяло до шеи, и говорила, что нужно домой, пришло грёбаное осознание. Такое, что снесло его бурлящей лавиной. Злился на себя за то, что не давал пурпурных надежд и стаскивал грёбаные розовые очки с её глаз всякий раз, когда вела себя больше, чем подруга. Ему хотелось, чтобы она топталась в его квартире в его большой футболке, под которой будут лишь трусики. Осознавал, что больше нет сил отпускать, желая оставить рядом с собой, под своим боком, под своей защитой, чтобы дать грёбаную надежду на не слишком сладкое будущее, но зато вместе. Каждый раз отпускал, пока сердце надламывалось, желая разбиться на мелкие осколки, которые впивались в жилы с пронзающими нотками, говоря, что ты последний дебила кусок, раз позволил ей уйти. Он думал, что каждый раз, когда отпускал, сможет остановить этот бесконтрольный процесс желания видеть её под собой обнажённую и извивающуюся в томительных ласках. Становилось только хуже, потому что после очередного ухода в горле образовывалась ртуть, готовая убить моментально. Он сжимал кулаки и долбил по рулю, пока худая фигура скрывалась с поля зрения. Ненавидел себя за то, что делал с ней. Ресницы порхают, и она закрывает глаза, начиная двигать головой быстрее. Готов поспорить, что вместо пальца представляет член. С чмокающим звуком отстраняется, поднимая затуманенный взгляд на Кирилла, который еле неподвижно стоит перед ней. Высокий, статный, с горячим взглядом и рвущимся наружу желанием обладать ею. Такой естественный, грубый, отстраненный и совсем не её. Но очень бы хотелось. Хотя бы попробовать вкусить запретный плод, который поселился в голове навязчивой, почти никогда не покидающей мыслью. Толкает в плечо, кивая на кровать. Покорно ложится, не сводя с него глаз, не зная, что будет дальше, но предвкушает, закусив изнутри щёку. Между ног горячо, влажно и ужасно тоскливо, потому что дырочка рефлекторно сжимается, требуя внимания. Она опирается на локти, смотря на него. Он садится на колени перед ней, слыша задушенный стон, когда хватается за голени и подтаскивает к краю постели, ставя ноги на край. Руки подцепляют чёрные миниатюрные кружевные трусики, стаскивая по ногам и отбрасывая в сторону. Раздвигает ноги шире, чтобы бросить взгляд на розовые блестящие половые губы, которые через пару минут набухнут, словно бутон. Ведёт руками по гладким ногам, усмехаясь. Она всегда старается придерживаться мысли, что на теле должно быть меньше растительности, потому что это выглядит эстетично и более желанно. Знала бы, что ему совершенно плевать на это, потому что её — и только её — он примет любой. Касается большим пальцем клитора, смотря на часто вздымающуюся грудь и сжимающие простынь ручки. Поддаётся вперёд, обдавая горячим дыханием кожу бедёр. Закидывает одну ногу на плечо, становясь ближе. Вдыхает, чтобы этот пряный запах сросся с его дыханием. Касается языком половых губ и готов рычать оттого, насколько она приятна на вкус. Сладкая, дразнящая и горячая. Слышит стон, резво сорвавшийся с пухлых губ. Уверен, что она закусывает губы, дабы не кричать и не показывать, насколько ей сейчас хорошо. Может, даже прикрывает кулаком или кусает пальцы, сдерживая порыв. Лижет, как леденец, посасывая половые губы. Упоённо наслаждается тем, насколько она становится влажной для него. Щёлкает языком по клитору, обводя кругом, пока ныряет сразу двумя пальцами в тугое лоно, из которого обильно сочится смазка. Она дёргает бёдрами вверх, запуская в темные волосы руку, сжимая и притягивая ближе. Из груди рвутся хриплые, почти болезненные стоны, потому что нервный комочек, собравший, кажется, все нервы в одном месте вот-вот разорвётся, посылая импульсы по всему телу, вызывая неосознанное подёргивание ног, рук и груди. Вводит в неё пальцы размеренно, медленно, дразня и наказывая за что-то, за что не знает сам. Член дёргается, когда пальцы полностью оказываются во влажной дырочке. Она сжимается вокруг него, слегка качая бёдрами, призывая к движению, но он нарочито медлит. Давит пальцами на стеночку, выбивая остатки воздуха, заставляя заскулить от отчаяния и желания кончить как можно скорее, потому что больше нет сил сдерживаться и терпеть эту томительно-мучительную ласку. Посасывает клитор, вгоняя пальцы раз за разом, чувствуя, как стремительно приближается оргазм. Она начинает дрожать, выгибать спину, руками тянуть за волосы, но продолжает терзать до тех пор, пока не чувствует, как быстро и ритмично сжимается нутро вокруг него, грудь не вздымается, а изо рта не слетает протяжный стон. Её глазки закатываются от наслаждения, пока продолжает сокращаться вокруг пальцев, желая, чтобы он немедленно заменил их своих членом, вколачиваясь глубоко настолько, чтобы из лёгких выбило остатки кислорода. Пару раз движет рукой внутри, нажимая на стенки, обводя сверхчувствительный клитор языком, слегка улыбаясь, когда она дёргает бёдрами в попытке отстраниться. Так было всегда, когда еле осознаёт, что происходит вокруг, пока наслаждение мягкими нотками уплывает на задний план. Отстраняется от неё, мазнув рукой по покрывалу, смахивая немного смазки, чтобы схватиться за пуговицы и расстегнуть их за несколько долгих секунд. Дезориентировано смотрит на него, не желая подниматься, но довольно облизывается, потому что её только что разорвало на крошечные куски. Ноги дрожат от недавно пережитого крышесносящего оргазма, руки не слушаются, но тянутся к нему в попытке достать до полов футболки, чтобы рвануть вверх снимая. Берётся за её чёрную рубашку, расстёгивая клипсы и сбрасывая плеч. Недолго любуется округлой грудью, ничерта не спрятанной под кружевным бюстгальтером. Щиплет за сосок сквозь жёсткую материю, пока она старательно снимает джинсы до колен. Перешагивает через них, помогая ей сесть, потому что у неё не получается даже со второй попытки. Ладошка обхватывает колом стоящий член, двигая несколько раз, чтобы ещё раз облизать губы и наконец-то взять его в рот. Обводя сначала языком головку, а затем по всю длину, растирая вязкую слюну, чтобы мягко и плавно входил. Она стонет, насаживаясь на член ртом и чувствуя, как рука хватает за волосы и давит сильнее, приказывая взять глубже. Послушно сосёт, дыша через нос и старательно перебарывая рвотный рефлекс, от которого почти не осталось следа, если вспоминать первый в жизни минет, который был исключительно для него. Помогает себе рукой, умело надрачивая и невзначай касаясь яиц, заставляя с шелестом выдохнуть через рот и запрокинуть голову. Замедляется, чтобы дать возможность толкнуться сначала в одну щёку, затем в другую. Медленно скользит головкой по нежному нёбу, не давая ускорить темп, хотя знает, что ей нравится, когда грубо толкается почти до основания. Заставляет принять его слишком глубоко, отчего по щекам текут слёзы, но она продолжает с особым усердием сосать, хватая его за ягодицу и вынуждая двигаться быстрее. Он шлёпает по ладошке, чтобы она прекратила. Медленно заполняет, смотря, как член исчезает в горячем рте. Не может сдержать стона, потому что это выше его сил. Что год назад, когда она впервые решилась сделать для него приятное, что сейчас. Каждый раз, словно первый. Не видел ни одной девушки, которая бы так любила, обожала его член, что сама напрашивалась на минет. Понимал, что это могло быть вызвано тем, что он стал первым мужчиной в её жизни, но нет. Не может быть. Она никогда не говорила своих истинных причин, почему так любовно обсасывала его со всех сторон, при этом возбуждаясь до предельного предела. Если она и дальше продолжит так делать, то это закончится без проникновения, а ему безумно хотелось почувствовать, как тугие стенки обхватывают его, как влажная глубинка принимает целиком и полностью, заставляя вбиваться так, что из лёгких выходит воздух, заменяясь горечью. Отстраняет от члена, надавливая на плечи, чтобы легла. Нависает сверху, уютно устраиваясь между бёдер, которые тут же оказываются поясом на его талии. Сжимает одной рукой грудь, начиная посасывать сосок. Прикусывает, заставляя пискнуть от неожиданности, пока второй рукой снова кружит возле дырочки, но не входя пальцем. Он берёт в руки член, опускается настолько, чтобы коснуться слегка припухших влажных складочек и провести членом от дырочки до клитора и обратно. Она стонет, нетерпеливо жмётся к нему в попытке насадиться. Входит одним глубоким и резким толчком, заполняя настолько, что у самого из глаз полетели искры, не говоря уже о малышке, которая выгнулась дугой, сталкиваясь с обнажённой грудью, и простонала что-то нечленораздельное, довольно закатив глаза. На своем языке, который требует дополнительного перевода и пояснения. — Блять, — выдыхает куда-то в ключицу, понимая, что может не справится с волной, поглотившей его с головой. Замирает, чтобы не кончить прямо сейчас, потому что там, где соприкасаются их тела, становится настолько горячо и наэлектризовано, что перед глазами мутнеет. Пропадает ссора, забываясь и отскакивая от глубин души, чтобы раскаченной волной вылиться наружу. Она обхватывает его за шею, кусая губы и прикрывая затуманенные до безобразия глаза. Он делает первый толчок, который уносит куда-то за пределы абсолютно нормального и здравого человека, потому что находится в податливом теле — это лучшее, что могло случится с ним. Смотрит на приоткрытые губы, которые она покусывает и беспрестанно облизывает. Ведёт рукой по телу, задевая стоячие крупные горошинки с розовыми ореолами. Останавливается возле шеи, прикасается губами к пульсирующим венам. Она отворачивается, подставляясь и нежась, наслаждаясь. Сжимает рукой горло, останавливая на месте, чтобы склониться и завладеть ртом. Бешеный поцелуй, пока бёдра совершают ленивые и медленно-тягучие движения вперёд, входя наполовину, разжигая лишь сильный пожар. Сплетается с её языком, давя на челюсть, заставляя почти до хруста костей распахнуться, чтобы дать ему возможность напиться настолько, чтобы стало плохо. Знает, что не сможет, потому что ему всегда мало. Мало поцелуев, секса и простых прогулок. Ему хочется, чтобы она была постоянно рядом, как маленькая его копия. И он ненавидит себя за то, что из обычной девочки, которая стеснялась говорить об откровенностях, потому что это слишком интимно и лично, сделал сучью натуру, которая пошло и слишком по-мазохистски вела себя в постели. Потому что он показал и научил, как нужно. Как нужно ему. Воспитал для себя покорную шлюху. Выскальзывает из неё, слыша недовольный возглас. Переворачивает на живот, но не ставит в коленно-локтевую. Берёт подушку, подсовывая под живот, чтобы сочная задница была слегка приподнята. Ведёт членом по ягодице, проталкиваясь меж и давя на тугое колечко ануса. Она застывает, замирает на мгновение, задерживает дыхание, но не оборачивается, потому что доверяет и знает, что он не станет делать это без её согласия. Буквально ложится на неё сверху, опираясь на локоть, отодвигает волосы с лица и шеи, чтобы иметь доступ к маленьким слабым местам. Эрогенные зоны, которые нашёл слишком давно, будучи сопливым подростком. Она приподнимает бёдра, касаясь его члена, но получает шлепок по ягодицам, запрокидывает голову, выстанывая и чувствуя, как из лона сочится собственный горячий сок. Промежность ноет, отдаваясь гулким эхом в мозгу. Желание, чтобы член заполнил её по самые яйца настолько высоко, что хочется выть. Она сдавленно хнычет, вновь приподнимая зад в попытке показать, как сильно желает его, но шлёпает ещё раз, терпеливо смотря в профиль и глупо улыбаясь своим лихорадочно быстро сменяющимся мыслям. — Скажи мне, как сильно ты хочешь, чтобы я вошёл в тебя, — шепчет в шею, присасываясь губами ненадолго, чтобы не оставить отметин. — Скажи мне, — требовательно просит, очертив ягодицу рукой, сжав сильно, что наверняка останется след. — Пожалуйста, — сдавленно шепчет, поворачивая голову и облизывая губы. — Недостаточно сильно, — говорит в её волосы, задыхаясь сладким запахом. — Конкретнее, малышка. — Умоляю, трахни меня, — срывается с губ капризный шёпот, и она заходится мелкими мурашками по телу, выставляя задницу выше. — Как? Он специально дразнит, потому что знает, как сильно её возбуждают эти грязные словечки, слетающие с губ в неподходящие моменты. — Скажи, что ты была плохой девочкой. — Очень плохой, — покорно соглашается, выгибаясь и получая шлепок, отчего начинает жечь кожу. — Пожалуйста, — надсадно, облизываясь и задыхаясь собственными словами. — Пожалуйста, войди в меня. — Как ты хочешь? — лениво интересуется, хотя знает, что ей нужно. — Глу… глубоко и гру.. грубо, — прерывисто, почти с болью в гортани издаёт шелест шёпота, чтобы хоть как-то ответить и получить то, в чём нуждается. Губы смыкаются, когда он снова ударяет. Закатывает глаза, забывая, что должна ненавидеть его. Сделает это потом. Обещает себе. Сейчас хочет получить долгожданное, сосущее в жилах освобождение. Чувствует, как его рука держит член, направляя. Резкий толчок, и она стонет, закрывая глаза и жмурясь, потому что такая поза позволяет ощутить, насколько он слишком тесно врывается. В неё, такую влажную, податливую и необходимую. Она сжимает ноги, отчего становится труднее двигаться. Характерный шлепок означает маленький приказ расслабиться и позволить ему двигаться. Покорно расслабляется, пока на горле появляется его рука. — Моя, — выдыхает ей в шею, тычаясь носом и губами. Она лишь сдавленно стонет, слабо кивнув, подтверждая его слово. Единственное, слетевшее с губ. Знает, что его, потому что давно начал шептать это, как мантру, как бред сумасшедшего, пока нещадно любил её тело. — Блять, моя. Злое рычание закрепляется грубым толчком и шлепком по и без того больной заднице, но это неважно, пока он нависает над ней опасно-взрывной тучей. — Всегда моя, — шепчет, поймав в себе нотки безбашенности. Она настолько влажная, что внизу слегка хлюпает, но для него это как отдельный вид наслаждения. С особой больной нотой где-то внутри, что никто и никогда не доводил девочку до исступления. Ощущение её рядом с собой сродни не стояло с тем, кого он трахал до неё. Все эти связи, случавшиеся в жизни достаточно часто, закончились, когда они впервые переспали, потому что член отказывался подниматься на другую особу, которая делала всё, чтобы завладеть вниманием Кирилла. Сбитое жаркое дыхание в ухо, резкие и глубокие толчки, хриплые и задавленные стоны кажутся чем-то правильным и безобразно нужным. Она теряется настолько, что не может нормально соображать, потому что внутри всё натягивается до такой степени, что опирается на локти, изгибаясь, как кошка, насаживаясь и поддаваясь сильнее назад, чувствуя, как его бедра с силой ударяются о её. — Моя девочка, — шепчет, нежно касаясь губами скулы. — Кончай на меня, — глубокий толчок, сносящий с ног. Прогибается почти до треска в рёбрах, сжимаясь и взрываясь вокруг него, пока он упоённо трахал тело. Смазка беспощадно стекает на мягкие простыни, меж бёдер настолько влажно, что можно выжимать. Член настолько правильно задевал что-то внутри, что она не могла справиться с собственными чувствами. Дёргается в приступе оргазма, пока горло сжимает крепкая рука, почти перекрывая доступ к столь необходимому воздуху. Глоток кислорода не спасет, потому что лёгкие опустошаются, когда перед глазами маячат чёрные точки, пока она продолжает сокращаться вокруг него, пока пытается ухватить за него рукой, потому что думает, что ещё немного и упадёт нахрен с этого мира во вселенную. Стонет, как ненормальная, принимая его в себя раз за разом, когда прошибает последний спазм долгожданного, разряжающего все внутренности оргазма. Она моментально обмякает, но не даёт себе расслабиться, потому что знает, что ему нужны движения назад, создавая трение, перед которым не сможет устоять. — Боже, — выдыхает, опуская голову на согнутый локоть, когда последняя нотка помогает почувствовать лёгкость и освобождение. Он сжимает горло сильнее, толкаясь грубее и резче, заявляя что-то на своём неандертальском языке, доказывая, что маленькое тело, что чистейшая душонка, что каждый сантиметр, что каждая эмоция — всё, что есть в ней принадлежит только ему. — Больше никогда, — не хватает дыхания, чтобы нормально говорить, но уверен, что она поймёт его. — Никогда, блять, не смей думать, что ты безразлична мне. Она кусает нижнюю губу, сдерживая слёзы, потому что это маленькое признание, слетевшее с его губ, становится важной вещью между ними, которая определённо подчеркнёт их отношения и переведёт на другой уровень, который отличается от нынешнего. Несколько резких толчков подстёгивают к тому, чтобы дёрнуться и толкнуться особенно глубоко, ударяясь о нежную стенку и изливаясь в неё. Она послушно выгибает бёдра, встречаясь с ним и принимая каплю за каплей, потому что это правильно. Потому что она считает, что это правильно. Он замирает, выплёскивая остатки, и опирается на второй локоть, чтобы уткнуться губами в макушку, чтобы прикоснутся к влажной от пота спине и почувствовать лёгкую дрожь в крохотном теле. Задавленный всхлип, задушенный из-за того, что малышка упирается лицом в простыни, доносится до его ушей. Она хнычет, теряясь и растворяясь вокруг него, потому что понимает, что это был не простой хороший трах для сохранения и поддержания здоровья. Это было на грани губительного сознания, которое определённо перетекает в нечто, что кроется за густым и огромным облаком «дружба». Выходит из неё, но не слезает окончательно. Продолжает тыкаться губами в затылок и поглаживать пальцами ладошки, пока она лежит и успокаивается, приходя в себя. Не знают, сколько лежат так, но всё течёт само собой. Пустошь, вызванная страстным сексом, не приносит удовольствия, потому что знает, что она сейчас скажет, что… — Мне нужно домой, — шепчет, но не двигается с места, покорно лежит на месте, принимая его тяжёлое тело как нечто родное. Самой не хочется уходить, покидать его тепло. Не хочется ложиться в холодную постель и не чувствовать эти треклятые руки на себе. Сердце болезненно сжимается, потому что сейчас она встанет, он отвезет её домой и всё повторится. Как и всегда на протяжении шести с половиной месяцев. Он дёргает уголком губ, пока думает, что скажет ей, что отвезёт обратно. По пути заедут в кафе, чтобы взять по вкусному мороженому с кусочками ананаса или персика, как это обычно бывало в жаркие летние ночи. Может, даже погуляют, если на это будут силы. Он молчит уже несколько минут, слыша лишь странный шум в голове. Нет мысли, что нужно вставать, одеваться и ехать, затем наблюдать, как фигура скрывается в подъезде жилой многоэтажки, чтобы точно быть уверенным, что она в безопасности. Есть только одно, что напрочь сбивает с толку. Заставляет внутренности потянуться, раскрываясь и расшибаясь вдребезги, потому что горячее сердце призывает мозг оставить её возле себя. Холодный мозг впервые за долгое время соглашается, подчёркивая, что это правильная мысль. — Останься со мной, — просит и не верит тому, насколько жалко звучит эта грёбаная фраза, давшаяся ему несколько легко, но сложно. А она начинает дрожать, задыхаться и не верит, что этот шёпот, громче любых слов, кажется настоящей реальностью. Предпринимает попытку повернуться, чтобы оказаться к нему лицом к лицу. Смотрит в тёмно-зелёные глаза, кладя ладони на щёки. И хочется сказать, что не может остаться, потому что потом будет дико выть от боли и вечных сомнений и страданий, что он не принадлежит ей, что пользуется доступностью и маленькими привилегиями, которые обозначил изначально. Но эта фраза определённо не из тех, которые он говорил после секса. Она слишком нежная и невесомо острая, касающаяся внутренних сплетений, которые почему-то начинают срастаться, заменяясь необыкновенным чувством. Это что-то новое, что даёт определённую надежду на внезапно открывшийся свет в конце вырвиглазного чёрного тоннеля, из которого она не может выбраться. Видит, как его рука тянется к ней в попытке достать, помочь. И она вдруг… — Останусь, — шепчет напротив его губ, невесомо прикасаясь к нижней. Она просто смаргивает слёзы, пока его губы смахивают одну за другой солёные капли, шепча что-то на слишком нежном и необычайно нужном. Он просто смотрит на неё и ловит моменты, пронзающие его мглу и заставляющие делать то, что не делал раньше. Она просто смотрит на него и ловит моменты, отдающие неподвластно чистому разуму чувство. Среди ночи, проснувшись и не увидев его перед глазами, нарастает паника. Резко садится на постели, сонно моргая и осматриваясь. Довольно долго фокусирует взгляд, но ветер, идущий со стороны балкона, подсказывает, что Кирилл курит. Наматывает простынь, которая слегка мешает при неровной походке. Она давит на ручку, слегка дёрнув на себя, чтобы войти в его пространство. Стоит, опершись локтями на балкон и зажав между пальцами сигарету. Становится рядом, смотря на тихую, но ярко освещаемую фонарями улицу. Он поворачивает голову, чтобы посмотреть на спутанные волосы и сонные глазки, которые моргают слишком часто. Видимо, не может окончательно проморгаться, чтобы ясно видеть красоту ночного города. От этой картины в его груди что-то предательски щемит. Стоит, укутавшись простыней. Трёт глаза и поворачивает к нему голову, нежно улыбаясь, делая шаг к нему, кладя голову на плечо и выдыхая, словно сбрасывает тяжёлый камень. И впервые, за последний год, становится хорошо. До состояния, будто все внутренности выпотрошили и собрали обратно. Воедино, где теперь основательно поселилось кареглазое чудо. Он обнимает её со спины, пока докуривает сигарету до фильтра. Лёгкие впервые не жжёт, когда последняя затяжка становится лишней, потому что внутри всё окутано теплом, которая нетерпеливо дёргает его за резинку трусов, призывая вернуться в кровать. И он повинуется, улыбаясь, как дурак. Идёт следом, держа за руку, и не боится признаться самому себе, что сделал всё так, как не хотел. Не планировал, не загадывал, не выдумал. Он делал так, как чувствовал. Она делала так, как чувствовала.