Снегурка

-Расскажи, расскажи! -Снегурка за окном воет. — Дед Михей, задумчиво помешал угли в почти прогоревшем очаге. — Жениха ищет. -Ну, расскажи, дедушка! — Вновь зашумели дети. Азартно переглядываясь, они ерзали на месте и никак не желали засыпать. -Черт бы побрал старую! — Сердито пробормотал Михей, сам себе под нос. — Хоть на старости лет, пожили бы спокойно, так нет… — Он умолк ненадолго, собираясь с мыслями, затем вдруг его белесые глаза озорно сверкнули: Сказку? -Да. — Подтвердила ожидаемое, шумная ватага. — Сказку. Страшную. -Самое то. — Кивнул косматой головой дед. — Вьюга за окном воет, будто девка плачет. Судьбина видать у неё такая, на роду выпало в лес идти. -Зачем идти деда? — Вихрастый, кареглазый Ванька вытянулся вперед, от любопытства шевеля кончиком носа. — Молчи и слушай. –- Проигнорировав вопрос, продолжил рассказывать Михей. «Давно это было. Время другое было. Смутное. Лихое. Темное. После короткого, дождливого лета, пришла долгая зима. Снег запорошил деревню, до самых труб. Так что приходилось прорубать в толще себе путь. Урожай, какой-никакой собрали, но всё же побаивались и весну торопили, а её все не было. Месяц сгинул, за ним другой, третий, четвертый. Ничего. Метели с ног валили. Морозы стояли страшные, чуть зазеваешься и всё, нет, человека. Ледышка в сугробе сгинет. Потихоньку всё подъели, а тепла, как не было, так и нет. Собрались мы на совет в крайней хате, решали, как жить дальше будем, если погода вовсе не смениться. Шумели все страшно, и вот тогда поднялась со своего места, старуха. Сухонькая такая, но стоило первое слово сказать, как все вокруг замолкли. -Нужно откровицу в лес отвезти, — молвила она, сверкая глазами, что черны были, будто угольки в костре. Отвезти в самую чащу, к старым елям, что ещё пращуры наши сажали. Оставить её у древа Морозова, что выше всех и, не оглядываясь бежать назад. Да, не задерживаться на месте, чтобы ты там, за спиной, не услышал. -В лес, отвезти девчонку! — Забушевали мы. — Что ещё удумала, старая карга! Чем не угодила, тебе, невинная душа? -Глупцы! — Расхохоталась ведьма, безумно и страшно. — В этом единственное наше спасение! Попробует он, мяска молоденького, сладкого, насытиться, авось и смилостивиться, а иначе сгинем все. Не хотелось нам, но люди безумны на пороге смерти становятся, и пришлось нам жребий кидать, кто девочку в лес повезет. Мне довелось тянуть лучину последним. Руки дрожали, так уже знал я свою судьбу, да делать нечего. Взнуздал серенькую в яблоко лошадку, сани снарядил и отправился к дому, той старухи. У неё, как раз жила на попечении сиротка. Колокольчик по морозу далеко раздавался, так что мне даже ждать не пришлось. Тихой тенью села она в мои сани, кутаясь в рваный старухин платок. -И что же деда, ты отвез её в лес? — Вновь не выдержал кто-то. Михей не разобрал кто и вновь строго шикнул на ребят. -Живо на печку и чтоб из-под зипуна, носа не показывать. Разомлеете, там, в тепле, глядишь, и дрема скорей сморит. Приказ они выполнили, молча, надеясь, что он продолжит рассказывать сказку. Так и вышло. Убедившись, что ни одной голой пятки, не торчит из-под косматого зипуна. Михей сел на прежнее место, поближе к огню и набив махоркой старую трубку, чуть хрипло продолжил. Завязли мы в глубоком снегу. Моя лошадь совсем из сил выбилась. Хрипя и роняя кровавую пену, она отказывалась везти сани дальше. Понимая, что придется идти пешком, бросил поводья, спрыгнул и тут же увяз, почти по пояс, еле выбрался. Помог спуститься Аленке и пошли мы, след в след, в самую чащу. Тяжело пришлось, но дошли всё же. Ели вековые, макушками в небо упирались. -Посмотри дядя Михей. — Молвила моя пленница. — Древа, будто хоровод водят. Взглянул я, и, правда, будто бы ели лапы переплели и в круг выстроились. А посредине поляна. Вот ведь диво, снега почти нет, трава пожухлая да ягоды, как кровь алые. Жутко, но и красиво, так то. -Не бойся, дядя Михей. — Говорит мне тем временем Аленка. — Я одна на полянку пойду. Ягод наберу, и Мороза ждать буду. -Не боишься? — Спросил я, а у самого внутри всё так и трясется. Страх обуял жуткий от этого места. — Нет. — Покачала она головой. — Чего мне бояться? Иди, да смотри не оборачивайся, когда Морозка меня на части рвать будет. И только она это произнесла, раздался вдруг треск ломаемых в спешке веток, а затем примерзкое такое хихиканье. Заметался я в одну сторону, другую, а шаги всё ближе и ближе. Аленка тоже разом в лице переменилась, посмотрела на меня так, жалобно, что сердце защемило, протянул я, было к ней руку, да куда там. Выскочило из-за еловых ветвей что-то. То ли мужик, то ли зверь. Морда косматая, глаза полыхают, полная пасть острых клыков. На плечах шуба волчья и копыта огромные цокают. -Моя она. Моя! — Выдохнул смрадом он мне в лицо, вскинул на плечи визжащую Аленку, да под ветви еловые шагнул». Не помню, как в деревню вернулся. Будто в мороке, каком был, а затем очнулся. А проклятье то развеялось, с первыми же петухами капели зазвенели. И вроде бы всё по-старому стало. Вот только покоя мне нет. Как завоет вьюга, застучит метель в окна, слышится, будто бы зовет меня, тихий девичий голос». Закончив рассказ Михей, обернулся к полатям, дети притихли, пугливо прислушиваясь. Глухо, но довольно отчетливо до них долетал цокот копыт, по заледенелому крыльцу.