слезы не капают

      поднося пушку к очередному жмурику, выбивая мозги - шура ухмыляется - знает, что делает это костя для него. шура не любит тяжелой, грязной работы. у шуры в приоритетах следующие лет десять, пока над страной какофония славных звуков, вариться в центре. в бизнесе, в обществе, не приходя к грязной верхушке, не опираясь на чужое, собственными ногами по головам. костя подпирает, мозолит собственную разбитую душу парой новых поставок. шура знает, у кости нутро навыворот, вымолотое, слишком холодное сейчас. ну, а на самого себя он не смотрит, зеркал в доме избегает, бегает по притонам, направляя чужих шестерок на должников.       они сработались, слаженно, до того что костя со злости перегрызает каждый провод со звонящим московским. сколько бы хороших-советских-товарищенских отношений не связывали лучшую провинцию и столицу - всему приходит конец. а ненависти и любви? не приходит, нет. питер знает, что перед глазами у уралова, кто болезненно копошится в воспоминаниях. шура не винит, не жалеет, не ревнует, не обижается, у него в олимпийке хорошие косяки и порошок без примесей (он уверен). он хорошо накурится после очередной встречи, они с костей выпьют, и по новой заставят друг друга забыть всех юр-миш-и прочих.        потому что кто, как не ближайший друг знает как лучше тебе нужно? что сделать и о чем промолчать, чтобы ощущать себя в своей тарелке даже в чужих руках?       уралов откровенно не брезгует, ему как и шуре плевать в ком растворяться, можно чтобы было тепло, приятно и не одиноко хотя бы на пару минут.       после секса костя всегда уходит курить, опять добивает себя воспоминаниями, шура уверен. он же будет отходить еще больше полутора часов, поэтому закидывается таблеткой, и падает в болезненно-мутный сон. после сна - опять работа, что не напрягает и не дает расслабиться. от московского за последние сутки звонков пятнадцать было, думский не считал, но костя с пренебрежением сказал число, заставляя его рассмеяться. конечно, он не может найти шуру в квартире на невской. шура ведь давно не невский! он смеется, глядя на побитого себя в зеркало, смеется, ведь московский и не подумает искать его во временном пристанище уралова.       думает о нем, карябает лицо руками, в истерике побиваясь лбом о кафель. отходники - тошные, мерзкие, выворачивают и вымывают, если это не делают люди вокруг тебя.       но думский однажды позволил себя откачать, больше не будет, слабости больше не в его стиле. стирает кровь с губы, стирается как дорожки на столе в клубе где он неожиданно оказался, будто на десяток лет позже.       шура помнит как играл с кем-то на деньги. не помнит, почему у него щипет нос. чувствует, как костя уводит его под руки.       какой же ты костя, костик? ты же константин, настоящий, вырос, даже перерос. он пытался вспомнить, когда называл костю как-то по-другому. вспоминал моменты, когда от трупов на полу пустого зала хотелось назвать его константином, позвонить московскому и попросить забрать себя куда-нибудь только блятьбожеподальшеотэтогоместа.       шуру тянет вырваться из чужих рук, он уходит, кажется машет оружием, думая, откуда, блять, у него вообще с собой кобура?       откуда, блять, у меня вообще с собой ствол?       потом на счастье всем бандам чужого района начинают кричать, думский затирает что-то о том, что не помогут они друг другу, мол, расходиться надо, кричит, кричит, кричит…       но потом затыкается резко, спускает с лица всякие эмоции и молча уходит. уралов не пытается его остановить, разворачивается и заходит в совершенно другой переулок. шура знает, послезавтра самолет и они больше не намеренны встречаться.        а на улице слякотный ноябрь, пресный снег, и грустные лица, совсем неосвещенные фонарями и новыми приходами от травы.       сегодня были кошмары среди подростков которые кололись в знакомой подземке. у шуры подкашивались от собственной старости, когда он объяснял парочке девушек как затянуть жгут на руке.       завтра ночью он увидит несколько детских трупов, может, и не настолько детских, но воспаленный мозг рисует картины и более пугающие.       чего стоит - перепутать пакеты с дозами? может, не одного десятка жизней? да нет, он отмахивается. до тех пор пока не видит угасшие кукольные тела когда-то дышащих и функционирующих существ?       да нет. он проходит к девочке на полу, может быть, самой младшей. у нее мать и отец в долгах. когда напились, рассказала, что должны были скоро найти. а она хотела быть хирургом.       шура вертит и вертит-и вертит-и вертит эту мысль, и никогда ему так тошно не было. идя по улице, его трясет. может, нужно что-то сделать? кому-то звонить? что-то сообщить?       да нет. ведь он был тем, кто выбивал должников. кто находил их и устранял. в груди нещадно жгло, не только от того, что даже бессмертное тело не справлялось с такой кучей токсинов, а от того, что одной совести, прогнившей и отвратительной, хватало чтобы удушиться.       думский бы никогда не позвонил косте вновь, не ответил бы московскому, не нашел бы новых друзей-поблядушек с которыми можно разделить новую дозу для того чтобы?… для того чтобы опять смотреть на трупы, так что ли? шура дергает глазом, чувствуя непреодолимую тягу упасть пластом на землю.       новый собутыльник находится еще быстрее, чем вина успевает поглотить думского с головой. николай, вообще-то, не местный. глазища голубые и бегающие, блондин, но не такой чтобы московского напоминать. шура как-то засмотрелся на чужую голову, и подумал — вообще не то.       у него анекдоты, неполное среднее, и гниющие вены-руки-нутро-всё. шуре с ним комфортно, забывается, что ему бессмертное количество лет пребывать городом, думается, словно он прямо здесь чей-то однокурсник, случайно попавший в плохую компанию. у нового знакомого замашки самоуничтожающие. думский находит его в петле как с неделю их знакомства.       на следующий день от происшествия шура (саша?) чувствует себя почти смертью. открытый гроб с надписью «ложись», даже вид подобающий. он звонит московскому (мише?), и сообщает о своей неземной усталости. у них нет ни темы для обсуждения, разве что попыток найти лазейку для встречи, чтобы поговорить как взрослые люди. и шура смеется, ведь взрослым он себя совершенно не ощущает, сколько бы он не пережил и не вытянул.       скитание по чужим прокуренным квартирам сделало квартиру на невском самым чистым местом во всем городе.        когда шура проходит мимо зеркала, на него осуждающе смотрят горящие серо-серебрянные глаза. он дает себе заметку - дожить до звонка московского - и тревожным сном, почти обмороком, резко выпадает из реальности в знакомом месте.