Знаете поговорку, мол — «Те, кто не помнят прошлое, обречены повторять его»? Так вот, мне кажется, что те, кто помнят своё прошлое — ещё хуже. Чак Паланик, "Удушье"
Придет время, и я захочу что-то трахнуть — и тогда тебе лучше мне на глаза не попадаться. Marmok
Без спасительной брони доспеха и белоснежного плаща, в окружении липкого гнетущего флера Шелковой улицы Кристон ощущает себя невыразимо чуждым. Узкий грязный проход видится ему тесной крысиной норой, где снуют пораженные сладострастной болезнью твари, и без королевского приказа он ни за что бы не явился в столь отвратное, пятнающее возрожденную честь место. Призывно оголенные прелести жриц любви, несчастных, пропащих, искаженных отражений Матери, не трогают в нем ничего, кроме скупого сочувствия. И лишь годы выправки удерживают его, дабы не отшатнуться от близости напряженного взгляда зрелой женщины. Носом чувствует он амбре лежалого шелка и мирских духов, нанесенных на дряблую кожу поверх смрада прогорклого сыра и квашеного краба, когда наклоняется слишком близко. Завсегда мрачный принц Эймонд сосредоточенно и глубоко вдыхает, и ноздри его ритмично трепещут — второму сыну почившего короля явно тоже не по вкусу здешние ароматы. — Принц бывает здесь совсем не часто, — вяло протягивает сводница. — Его предпочтения известны, гм, меньшей разборчивостью. — Ты лжешь, — поднимает взгляд Эймонд из-под глубин натянутого капюшона, и в приглушенном свете пасмурного дня зрачок его единственного глаза кажется гвардейцу по-змеиному вытянутым. — Он прячется в твоих застенках. — В моих словах нет лжи, — женщина пожимает плечами, но с легкой нервозностью, что не укрывается от Кристона. Рыцарь хмурит густые темные брови, подбирается в готовности пройти за младшим принцем вслед, когда тот наверняка бросится осаждать застенки борделя напролом. Однако Эймонд непривычно медлит. — А как кажется Вам, сир? — Поди прочь. Бросив единожды взгляд на лицо принца, сводница беззвучно охает и понимающе кивает, но от прохода не отходит и придерживает дверь, продолжает загораживать темноту за собой налитым телом. Коль в недоумении переводит взор на ставленника: взгляд Одноглазого пылает едва сдерживаемым безумием, тонкие губы изогнулись в оскале, и в провале его виднеются края треугольных, будто удлинившихся зубов. Заострились без того резкие черты, придавая сходство с драконьей мордой. — Ваше Высочество, осмелюсь напомнить: это принц Эйгон, Ваш родной брат, — торопливо лепечет женщина, и Кристон все менее понимает ситуацию. Явственное ощущение опасности, что сродни тревоге перед боем, прокатывается холодным потом вдоль позвоночника. Причитания, однако, возобладают над сгущающимся на тесной улице мраком, и Эймонд выпрямляется, слегка подрагивая сведенными мускулами лица. — Быть может, сир рыцарь сможет помочь? Эймонд коротко кивает и с видимым трудом переводит взгляд на Кристона. Бесстрастная иллюзия принца, испещренная расколами, чудится смутно знакомой. — Он внутри, Коль. Мне идти с Вами не стоит, я буду ожидать в таверне за углом. И коронацию моего брата придется отложить до лучших времен. — Вы уверены, мой принц? — со спутником, пусть и с неведомо странным ныне, Кристону спокойнее и проще в греховных обителях, где на каждом шагу виднеются призраки былого позора, но он вскидывает голову, отгоняя постыдный страх. — Что ваш брат именно там? — Я знаю это наверняка, — вновь сомкнутые губы расплываются в ядовитой усмешке. — Позаботьтесь о нем так, как он сам того пожелает. Кристон провожает взглядом удаляющуюся фигуру в плаще и, коротко вздохнув, погружается вслед за сводницей в бездну. Воздух тяжел и сперт, и в задымленной чадящими свечами и благовониями густоте витают запахи пота и мужского семени, клоповной кислоты и удушливо-приторных цветков. Сквозь пелену дыма проглядываются сплетенные в пороке обнаженные тела в затемненных нишах, а то и посреди залов с низкими потолками, под ногами у возможных гостей. Женские руки в изобилующих оковах медных украшений тянутся к нему тернистыми зарослями, цепляются за плечи и полы плаща, и зазывные речи с интонациями сирен перебивают многоголосые стоны. Рыцаря передергивает, и он поводит плечами, отгоняя хищных работниц борделя, следует в еще более сгущающуюся темноту, в глубины неизвестности. Пройдя по неосвещенному коридору, где не разминутся два взрослых человека, он останавливается перед наглухо запертой дверью. Сводница с уловимой долей веселья звенит подле него связкой ключей. — Вы уж не обделите нашего дорогого принца, сир рыцарь, — игриво шепчет она во мраке, и от подобных скабрезных намеков все сильнее хмурится благородное лицо. — Совсем ему в этот раз дурно. Тесная комната подобна грязному чулану для утвари служанок. В неярком свете нескольких свечей проступают очертания набитого соломой тюфяка, небрежно брошеннного на пол; более каморка не полнится ничем. На жестком лежбище, в издевательски белоснежных тонких простынях, раскинулся принц Эйгон. Кристон подходит ближе, и звук хлопнувшей за спиной двери отдается в нем неизбежным приговором. Наследник короны выглядит дурно, стократ дурнее, чем после всенощных прогулок в самых паршивых закоулках Королевской Гавани. Под раскрасневшимися глазами залегают глубокие чернильные тени, на обнаженном теле, покрытом слоем испарины, расцветают неровные красные пятна. Дыхание его из приоткрытых губ тяжело и прерывисто, и разнеженная фигура мечется в неясном бреду, сбивает в складки укрывающую ноги ткань. Рыцарь несмело окликает его, и обернувшийся взгляд Эйгона затуманенный и шальной, со странным облегченным сиянием в глубине зрачков. — Коль. Пришли отвести меня к матушке? — Король Визерис скончался этой ночью, — доносит роковые вести Кристон, не уверенный до конца в состоянии принца. Воздух полон тошнотворных винных паров и, кажется, тонкой нотой пересекается характерным запахом макового молока. — Королева, Ваша матерь, требует Вас для подготовки к коронации. — Вот как, значит, — короткие смешки вырываются с выдохами из искривленного улыбкой рта, напоминающего зияющую рану. — Ей придется подождать. — Вам нездоровится, Ваше Высочество? — Кристон усаживается подле тюфяка, и рука его замирает над кромкой простыней. Неведомо ему, способна ли лихорадка принца передаваться от касания. Однако Эйгон неожиданно быстрым жестом перехватывает его руку, прижимает к своей груди, насильно проводит вдоль тела к ключицам. Бледная кожа его пылает внутренним огнем, словно под ней раздуваются кузнечные меха, и слабо подрагивающим жестом удерживает наследник ладонь Коля неподалеку от загнанно стучащего сердца. — Ты наблюдателен, — взмокшая плоть трясется от охрипшего хохота. — Нездоров! Я проклят Богами, решивших породить меня Таргариеном. Проклят самим Отцом... обоими. — Я могу помочь, мой принц, — высвобождает наконец руку гвардеец. — Отведу Вас в замок, к мейстеру... — Ничего ты не соображаешь, — заходится вновь в приступе тряски Эйгон, и под белизной простыни расходятся в стороны согнутые колени. — Там, снаружи, бродит Эймонд. Я чую его, Коль, прямо отсюда. Мать и дед желают меня короновать? Никто не признает короля, если его прилюдно нагнут и отымеют, как уличную девку. Все менее осознает Кристон происходящее, все более растущим беспокойством полнится светлая зелень радужки. Неведомый недуг явно застает принца не впервые, и состояние ему известно — невнятное и тревожное, видящееся даже чуждым человеческой природе. — Боюсь, что не понимаю Вас. — Если я достанусь брату, короля Вестерос обретет ненадолго, — с видимым трудом приподнимается наследник на слабых локтях, и рассеянный его взор подернут экстатичной дымкой. — Меня разорвет, когда я буду исторгать огромный чешуйчатый булыжник, из которого после явится неведомый урод, а от меня самого останется горстка углей. Что?! — хохочет он в опешившее лицо, и в хохоте его полнится глубокое отчаяние. Немало повидал на своем веку Кристон, но потаенной стороной мира никогда не интересовался. Он не встречал гадателей и пророков, не сталкивался с магами далеких городов — не было в его мыслях и стремлениях пути к тайнам, которых лучше никогда не касаться. Кто знает, какие загадки несет за собой монаршая семья? Не его это забота, не о том приносил он клятвы, и лишь требовательный взгляд сиреневых глаз отныне владеет его решениями. — Чем мне помочь Вам, Ваше Высочество? — Хочешь помочь? — приподнимает светлые брови принц и отбрасывает с себя скрывающую наготу ткань. — Тогда трахни меня, Коль. Захваченный тягостными воспоминаниями, Кристон замирает в ступоре и пораженно взирает на юного наследника. Долгие годы минули с тех пор, как предал он собственную честь и милость, оказанную короной, и не затянется до скончания времен кровоточащая рана, оставленная на поруганной клятве, не смоется позор с сияющей чистоты плаща. Темнота ночей обращала время вспять два ушедших десятилетия, и вздрагивал он в плену назойливых видений о предательстве своем и женском, словно исчезали целительные благодарственные речи королевы. И вновь наследник трона из рода Таргариен покушается на его честь — до боли знакомо. — Мой принц, я дал обеты... — Это приказ, сир Кристон, — в приглушенном голосе за слабостью проступает требовательный стальной тон. — Помогите мне ради блага королевства, иначе обеты не спасут от обвинения в измене. Просто представь меня настолько прекрасным, каковым мне никогда не стать вне твоих фантазий. Неровный взгляд из полумрака непреклонен, и Эйгон расправляет бедра шире, вновь заходясь в сладострастной лихорадке. Раскрасневшийся лик его исполнен капризной мольбой и обреченным покорением. Скованный, оказавшийся в премерзкой ловушке похотливого господина, Кристон мечется взглядом по бледности обнаженного тела, не представляя, куда подеваться, сбежать, спрятаться от жаждущего юноши. Он уверен, ничего не выйдет. Мысли бьются в голове непрерывным бурным потоком, нечеткие, смазанные, исполненные негодования, ужаса и толики любопытства. Не смирившись до конца с подневольной грязью и святотатством, цепляется он за нежданный робкий вопрос, медленно опускает глаза на чужую промежность и не сдерживает пораженного вздоха. Стремительно пьянея без вина, словно объятый чарами, Кристон глядит на изнемогающего принца, что прикусывает в ожидании распухшие потрескавшиеся губы, и несмело протягивает руку, касаясь входа. Он вовсе не сух, распален и по-женски раскрыт, словно приглашая, и густая влага сочится из него, пачкая подрагивающие бедра и ткани под собой. От единого касания Эйгон длинно и надрывно кричит, изгибается с грацией морского змея, вскидывается в жадной попытке прижаться теснее к пальцам, начавшим неторопливую задумчивую ласку. Неизбежно трещат под потеплевшим блеском фиолетовых глаз сомнения, неприязнь и страхи, и Кристон смиренно принимает обрушившийся на него Рок, отдается ему с храбростью мученика. Словно бы не замечает, как тянется к опасности бледного пламени, как сгорает подобно крыльям неосторожного мотылька фантомный гвардейский плащ. Дрожь слабо оформленных мышц от его касаний вынуждает склониться над беззащитно распластанным Эйгоном, огладить покровительственным жестом гладкое лицо, не знавшее лезвия бритвы. Он красив той самой мальчишеской красотой, что исчезает с летами и вытравливается с первым сражением или турниром, а разрушительные следы распутства сглажены похотью не снедающей, но трепетной, беспорядочно алкающей нежности. И Кристон дарует ему нежность, касаясь губами ямочки на подбородке, обводя подушечками пальцев надбровные дуги и дробно пульсирующие виски. Эйгона хочется прижать вплотную, кожа к коже, оберегать ценой жизни, как подобает верному слуге. Рыцарь аккуратно проталкивает фаланги в удивительно манящий вход и ловит ртом сладостный низкий стон, отдающийся на языке бередящей туманной печалью. Принц глядит на него загнанно из-под полуопущенных век, и с великим трудом Кристон вынуждает себя оторваться от горячего тела, чтобы торопливо, с нетерпением сорвать под треск ткани тунику и плащ. Шнуровка брюк с трудом поддается, и налитой кровью до боли член вжимается в скользкий пах. Аромат терпкого дурмана проникает в его ноздри, застилает разум густым туманом, и Коль, будто сам в горячечном бреду, не сдерживаясь целует доверчиво подставленную шею. Эйгон беспокойно ерзает под тяжестью его тела, шепчет проникновенным шумным дыханием около уха, и сдерживаться более невозможно, когда звуком этим заполняется все вокруг, проникает в текущую в жилах кровь, безжалостно отравляет до последнего вздоха. Рыцарь старается входить аккуратно, медленно, но принц уверенным жестом сжимает его ногами и резко толкает на себя, и Кристону кажется, будто оставленный Богами мир раскололся на семь частей, а сам он навечно проваливается в семь Преисподних. Жаркое, испепеляюще горячее нутро сдавливает его плоть, Коль скользит в нем с легкостью, как в женском лоне. Бархатистость молочной кожи сжимается под силой тренированных рук, темнеют в вожделении зеленые глаза и подергиваются поволокой. Соприкасаются в страстных касаниях губы, и освобожденные громкие стоны утопают в поцелуях, исполненных ласкового благоговения. Пальцы Эйгона беспорядочно шарят по широким плечам, оставляют неровные полосы, дразнящей хваткой оплетают горло. Молодого принца бьет крупной дрожью, и спускаются дорожками из уголков покрасневших глаз слезы облегчения. От контрастного сочетания покорения и власти, от чрезмерно ярких чувств спустя годы холодного одиночества, от того, как тесно сжимают в судорогах его член упругие раскаленные мышцы, Кристон не может, не желает удерживать стремительно настигающий экстаз. — Глубже... — становится последней каплей умоляющий шепот. Он изливается с серией коротких стонов, до упора проникая в раскрытое тело, замирает, пережидая жгучую боль в отвыкшем от соития стволе. Эйгон расслабленно выдыхает и одобрительно треплет его по макушке. Едва тронутые кудрями пепельно-белые волосы разбросаны священным ореолом, на губах застыла воистину безумная улыбка, а в глубинах очей в черном обрамлении — взгляд мертвеца. Будущий король, что изрублен двором и городом, амбициями семьи и целым миром, наносит себе удар милосердия руками Кристона, утягивает за собой в непроходимую трясину. — Славно, — выдыхает Эйгон, когда опавший орган с влажным звуком покидает его тело. — Теперь нужно немного подождать, а после тащи меня, куда приказали. — Как пожелаете, мой принц, — ладони Кристона слегка подрагивают, когда он натягивает на себя одежду. Вместе с теплом истомы вновь зарождается в нем тягостная уничтожительная мука, словно не исчезала она никуда, но обрела новую мощь, способная изгнать все его черты прочь. — Мой принц, — проносится резкий смешок, и наследник с трудом усаживается на тюфяке, опираясь на стену выгнутой сгорбленной спиной. — Не обольщайся только и не вздумай привыкнуть. Мне неведомо, сколько раз еще предстоит подойти к жизненной грани. Возможно, чтобы увидеть сущность любви, человек должен умереть. Я заслуживаю любви, Коль? — Кристон невольно вздрагивает от напора, с которым вскрикивает Эйгон в провокации, от разъедающего его отчаяния и надрыва. — Вас полюбит вся страна, как будущего короля. Вас полюбят Ваши подданные. — Я похож на того, кого полюбит страна? — Эйгон заходится в каркающем хохоте, мечется, становясь похожим на умалишенного. — Да не нужна она мне! Пусть хоть все перегрызут друг другу глотки за проклятый престол, мне до него дела нет. Чем идти на поклон толпе, я оседлал бы Солнечного Огня и скрылся далеко, за Узким морем, где никто, слышишь, никто не смог бы отыскать! Смог бы убежать со мной, Коль? Желаешь этого? В потемневшем сиреневом сиянии взгляда его — ни крупицы надежды, лишь насмешка, надменность и острая, ничем не излечимая боль. Кристон с усилием подавляет веяния памяти, что отбрасывают в картины столь пугающе схожего прошлого, и нежное тело с проступающими следами его рук не вызывает ничего в успокаивающемся сердце, кроме отстраненной приязни. Он отводит долгий немигающий взгляд и не видит — чувствует, как тускнеет Эйгон и в обречении оплывает по бордельной стене. — Не волнуйся, как в прошлый раз не будет. Тебя вознаградят за верную службу. — Я, Эйгон, второй этого имени, король Андалов, Ройнаров и Первых Людей, Владыка Семи Королевств и Защитник Государства, назначаю Вас, сир Кристон Коль, Десницей короля.