Лесник

Вагнер недовольный нажал кнопочку на гарнитуре. — Да, пап! — выдохнул он зло, подкатывая глаза. — Ja pappa! (Да, папа! — норв) — выдохнул Герман. Оба замерли, слушая, причем, судя по всему, говорили с ними на повышенных тонах, так как оба до крайности одинаково щурились на один глаз. — Ja, pappa, de er alle i live og nesten fine. Nei, jeg rev ikke noens testikler, (Да, папа, они все живы и почти в порядке. Нет, никому не оторвал тестикулы, — норв.) — лесник зло обвел взглядом своих незваных гостей, — dessverre. (к сожалению. — норв.) — Да какая разница, какой Хендрикссон?! — Вагнер-младший недовольно покосился на лесника, но тут его за рукав схватил друг. — Хендрикссон, тот самый, я же говорил, что знаю этого говнюка! — лепетал он, заговариваясь. — Его дядя сам Адвокат Дьявола! Если они предъявят твоему отцу, что ты их сыночка покоцал, то обдерут вас, как липку! — Твою мать, — выдохнул Санек и смерил его злобным взглядом, — точно?! — Да мамой клянусь, Саня, этот козел — тот самый Гера Хендрикссон. Мы несколько лет назад тусили с ним на одних вписках. Вагнер задумался, зло поглядывая на стоящего в стороне лесника. Казалось, в его мозгу копошились извилины. Вздохнул. — Мы уходим, Хендрикссон, но мы еще не закончили! — он перевел взгляд на размазывающую слезы и кровь Катю. — А ты, шалава, готовься, скоро мы с друзьями пустим тебя по кругу. И ты еще будешь умолять, чтоб тебя пристрелили, как больную собаку! Герман смерил его высокомерным взглядом и язвительно ухмыльнулся. — Skapninger snur seg for å dra! (Твари разворачиваются, чтоб уйти! — норв.) — игнорируя, пробурчал он, продолжая разговаривать по телефону. — Ты что там трындишь? — Вагнер-младший снова посмотрел на него с вызовом. — Я сказал, что ублюдки уже уходят, — прошипел лесник в ответ. — Подожди, ублюдок, ты еще не знаешь, с кем связался. Я вернусь. — Не вернешься, — Катя сплюнула в землю кровью, — колокольчики быстрей по деревьям развесишь! — Заткнись, шалава, придет и твой час, молить будешь о пощаде! — Буду, но только не тебя! Тебе уже поздно. Саня фыркнул зло и бросился прочь со двора. Взгромоздился на чей-то байк и рванул в рассветную серость. Дружки закричали на разные голоса и бросились следом, оставив после себя только разруху и безысходность. Герман проводил его взглядом и вдруг приглушенно зарычал. Глаза его блеснули в полумраке. — Carrion, jævla! (Падаль, б…я — норв.) — выдохнул он и бросился в лес, забыв о боли от ран и побоев. — Куда ты?! Стой! — плачущий голос Кати затих вдали. Он летел вперед, чуть припадая на раненую ногу. Плевать было на боль, плевать на честь и достоинство. На принципы, которым учил его отец. Отец не простит ему того, что он собирался сделать. И хотя на востоке небо было уже серым, но его глаза все еще сияли янтарной желтизной. Да и мыслями он был уже далеко не в этом месте. Там, где виднелась под обрывом дорога в коттеджный поселок, он и остановился среди деревьев. Остатки сил должны были уйти на это дело. "Баргест! — призвал он всем своим разумом. — Баргест, у меня к тебе великая просьба!" Его разум искал чужую, нужную нить среди десятков тысяч пролетающих в этом огромном лесу. И все же похожие на нужную были. И он двинулся по ним, ища ту, самую. Времени оставалось мало. В лесу слышался рев мотора, приближающийся к дороге на коттеджный поселок. И тут он поймал ту самую нить. "Баргест, дай мне жертву, и я дам тебе самого Велеса!" "Хозяин просит жизнь воина за жизнь какого-то оленя?" — тон, с которым ответили ему, был явно насмешливым. "Не какого-то! Ты просил меня о нем, я даю, но мне нужен твой воин! Дай мне его жизнь!" "Хозяин будет должен! Хозяин показывает!" И тут будто иглы воткнули ему в глаза! Герман невольно вскрикнул от неожиданной боли и тут же увидел мир не своими глазами. Не так ярко, как раньше, не различая некоторых цветов, но очень четко. Услышал шум приближающихся моторов и отдаленный волчий вой. Санек летел впереди всех, продираясь сквозь кусты и грязь на трассу. Хотелось домой, принять ванну, выпить стакан виски и отоспаться, а затем собрать половину оружейного арсенала, что находился в доме и нагрянуть в гости к проклятому леснику… еще раз. И так, чтоб он этого раза больше не пережил. Плевать на имя, этот ублюдок не должен был жить. Байк с трудом вывернул на трассу и поехал по ней. До дома оставалось совсем немного. Он, Саня, лично отстрелит этому выродку все части тела, вырвет яйца, язык и глаза. А потом убьет. И все это на глазах у той бледной, остроязыкой шлюхи. Что там она сказала? Колокольчики на ветке? Да он лично развесит по веткам ее глаза, сиськи, поганый язык! А ее дырку… Додумать он не успел, так как в этот момент сбоку в мотоцикл ударилась огромная серая туша. Вагнер-младший не справился с управлением, мотоцикл и человек слетели с дороги в кювет, покатились вниз по поросшему соснами склону, набирая скорость. Полетели кубарем. Тяжелая машина, все еще заведенная, налетела на человека, ломая тому кости. И все бы, возможно, кончилось малой кровью, если бы на пути не встретилась огромная сосна, с торчащими сбоку ветками. В нее-то на полном ходу, при очередном, больше похожем на сальто, перевороте, влетел Саня. В разные стороны брызнули кровавые ошметки. Герман потерял равновесие от боли, которую ощутил в момент столкновения, сделал два неуклюжих шага назад и повалился на спину. Дыхание его стало коротким, поверхностным, тело сотрясала крупная, похожая на конвульсии, дрожь. Проворачивать такие фокусы еще и в час самой большой для себя слабости. Это было выше его сил. Желтые глаза меркли, приобретая вновь небесно-голубой оттенок. — Когда-нибудь я так сдохну! — выдохнул он, кряхтя поднимаясь на ноги. Желудок свело внезапным спазмом и его вывернуло наизнанку. Очистив желудок, он подошел к краю обрыва, все так же находясь среди деревьев. Поглядел вниз, разминая ноющие болезненно суставы. Заскулил от неожиданной боли в боку и бедре. Схватился рукой за зудящий бок и на ладонь выпал небольшой кусочек металла. Пуля. Рана заживала, побои переставали быть такими опасными. Оставалась только боль и безумная усталость. Присмотревшись к чаще, вздрогнул. Умудрился приблизить то, что ему нужно, максимально, чтоб рассмотреть все самые отвратительные детали. — Твою мать, — вырвалось у него, — точно ведьма. Ведь права была. Какая мерзость! Горло снова свел неожиданный спазм, но ему удалось сдержаться, чтоб не запачкать лесной полог еще и желчью. Саню накололо на ветки, будто кусок мяса на вилку вниз головой, но даже не это было самым страшным. На одной из веток весело раскачивалась на ветру, не что иное, как мошонка парня, аккуратно отделенная от тела… Германа передернуло от отвращения, он отвернулся и, пошатываясь, побрел на свой кордон. Дело было сделано. Эта смерть, как и остальные, легли на его совесть.