Лесник

Степаныч с открытым ртом стоял в месте, где совсем недавно находились ворота. Рядом Карлович схватился за голову и молча разглядывая последствия разгрома. — Твою мать, что тут вообще произошло? — вырвалось у лесничего. — Что-что, вот те, — участковый указал большим пальцем за спину, туда, где невдалеке находился внедорожник Константина Вагнера, — пытались показать, что они главные в этом мире. Гера! Выходи! Лесник выглянул из-за дверей бани. Оскалился, показав клыки, когда увидел Вагнера старшего, выходящего из машины. — Минуту, — он накинул старый ватник, милитари брюки и вышел к приехавшим. Навалилась жуткая усталость. Заживающая нога ныла и зудела. Герман шел, припадая на нее, при этом осторожно глядел на вставшего за спинами представителей власти потенциального врага. Обвел приезжих осторожным взглядом. Поздоровались. — Поймали? — вопрос заставил двух мужчин переглянуться, а Константин Вагнер посерел. — Ты же еще не знаешь, — Степаныч покосился на Вагнера, — они когда возвращались в коттедж, авария случилась. В мотоцикл Александра Константиновича волк врезался. Перебегал дорогу и как раз под колеса. Лесник прищурился, глядя на зашедших с недоверием. — Да ладно! — выдохнул он. — Вы расплодили зверье на своем участке! — Вагнер вышел вперед и упер жесткий палец Герману в грудь, надавив прямо на синяк. — Они сожрали этого б…ского оленя! Вообще от него ничего не оставили, кроме головы и рогов! И одна из тварей убила моего сына! — Давайте не начинать даже, — лесник смерил его злым взглядом, — не надо обвинять меня в последствиях беспредела вашего сына! Если бы они не пристрелили оленя, не пришли бы и волки. Не пришли бы волки, не случилось бы аварии. — Не смей открывать рот по поводу моего… — Константин побелел от ярости и начал наступать на лесника, но тот не сдвинулся с места. Выпрямился, невзирая на боль ран, на поверку оказавшись выше того на пол головы и шире в половину. — Ваш сын получил по заслугам за все свои поступки! И не надо гнуть на меня пальцы вы не со своими шестерками говорите! Ваш сын с дебилами-друзьями и дегенератами охранниками занялись браконьерством, когда я приехал разбираться с их беспределом, в меня начали стрелять и попытались загнать, а когда не вышло, приехали ко мне домой, разнесли двор! Нанесли мне повреждения разной степени тяжести! Если поеду сейчас в район, сниму побои, то вид ваш станет слегка серым. И да, мне жаль, что ваш сын погиб (нет), но он сам виноват в собственной гибели — пьяный, сел за руль. — Ты щенок, попробуй хоть что-то доказать из всего, что только что наговорил! — голос оппонента потерял былую уверенность, в нем появились истерические нотки. — Уверены, что не докажу? — лесник улыбнулся. — Не только вы умеете прикрывать задницу вашей родне. Забыли, меня тоже есть кому прикрыть. И ради этого дела, я готов поступиться своими принципами. Так что, пожалуйста, объясните причину своего нахождения здесь. И если ее нет, то пожалуйста, покиньте мой двор. Вот, можете байк забрать. — Оставь себе этот металлолом. Мне нужна девка. Я знаю, что она у тебя. И я знаю о ее словах, касательно моего сына. И что ее проклятие сбылось. — А вы уверены, что это вам нужно? Она ведь не проклинает, она предчувствует и говорит то, что должно вот-вот случиться. Особенно хорошо начало работать после того, как ваш сынок огрел ее пистолетом по голове. Она сейчас прямо транслирует беспрерывно. Ваш приезд вот почуяла. Не надо, оставьте ее уже в покое. И это не просьба. — Не тебе мне указывать, щенок! — По-хорошему не понимаешь что ли? Оставь девчонку в покое! — глаза Германа вспыхнули янтарным блеском. Карлович вышел вперед, схватил лесника за лицо и резко опустил вниз. — Не кипятись, бык! — пробурчал он и повернулся к Константину. — Езжайте отсюда! У вас дела есть посерьезнее, чем разглядывать недобитую девицу! Она вам точно не нужна! — Да, особенно после того, что с ней уже сделали, — Герман отвернулся и поковылял в сторону избы. — Мы еще не договорили! — Вагнер кипел, словно чайник, но на его праведный гнев уже никому не было дела. — Уезжайте домой! Я устал от вашего семейства и сейчас позвоню отцу с дядей. — А ты борзый, щенок! Ничего, я этого вам так не оставлю. — Попутного ветра… Степан Карлович пошел следом, а участковый остался у двора. В сенях старик резко развернул лесника к себе и вдруг с силой зарядил тому тыльной стороной ладони по скуле. — Оборзел, шелудивый? — выдохнул он зло. — Ты бы уже сразу обернулся и папашу вслед за сыном послал! — Карлович, вот только не надо на меня всех собак вешать. Я могу еще себя контролировать. — Заметил уже. Все филигранно, можно сказать сделал! Ты разве забыл, с каким условием пришел сюда? Забыл, что стало с твоим предшественником? Или понюхал дырку и пустился во все тяжкие, чтоб эту дырку прикрыть? — Степан Карлович, может хватит! — лесник прохромал в комнату, приглашая его за собой. — Я слишком устал. — Насылая волков туда, где тебе выгодно? Герман, я не стану говорить, что этому подонку туда и была дорога, но это ненормально! — По закону его никогда бы не привлекли, ни за браконьерство, ни за износилование. И сделал все так, как считал нужным. Я опасался за свою жизнь. — Помнишь, я говорил тебе, что в тот момент, когда ты применишь свои силы в своих меркантильных целях, ты умрешь, как человек? Помнишь? — Да. — Так вот, я не пришибу тебя, сейчас, но теперь ты каждую неделю будешь приезжать ко мне отчитываться лично, понял? — Да. Отцу и Михе не говорите только. — Не скажу… пока. Хотя, папка твой не дурак, сам поймет, — старик сел за стол, — завтра первая ночь? — Да. — Герман опустился на стул и положил руки на колени. Опустил голову. — Девку забрать на эти пару дней? — Нет, она в понедельник и так уедет, а сейчас пусть сидит и в себя приходит, а то ее и впрямь штормит после удара. Начала вещать, как радио, не заткнешь. — Она знает? — Ничего. Но с ее этими выбрыками… — И ты не боишься, что она может узнать? — Нет. А если и узнает, молчать будет сильнее. — Что-то ты сильно злой. — Эмоции зашкаливают. Только перетрясло. Степан Карлович вздохнул и оба замолчали. — Твой предшественник стал злым от боли. Не иди по его стопам. — Это было в последний раз. — Вряд ли, — старик вздохнул и в это время в сенях завозился Степаныч, а лесник удивленно уставился на него, — Паха Хлыст должен пропасть без вести. Велеса Андрей нашел, перед самой смертью. — Карлович, а ты не охренел ли часом? — прошептал Герман. — Нисколько, Хлыст та тварь, которая может еще много беды принести. — Сам с ним разбирайся. А меня на мокруху не подписывай. Юра зашел в комнату. — Гер, заявление писать будешь? — участковый сел за стол и положил возле себя шапку-ушанку. — Ты нормальный, у меня в глазах все плывет. Минимум два раза получил по жбану с ноги. Сейчас надо опять рапорта писать, отчет, а я на ногах не держусь. Вы уедете, а я капельницу ставить буду, чтоб в себя прийти. — Давай с твоих слов напишем, а ты распишешься, — Степаныч посмотрел на лесничего, — пап, ты же ничего против не скажешь? — Да пишите, мне-то что. Волкособы твои где? — В сарае у коня спрятались. Трусы, поганые. Хотя, может они и правы. Свои-то шкуры дороже. Катя заглянула в сени и поежилась. Ей было страшно. После очередной серии видений Герман повел себя очень странно. Чем сильно напугал. И теперь она понимала, что надолго не задержится в его доме. Ее била крупная дрожь от его злобного вида, от разговора с Вагнером, который удалось подслушать. Много от чего и она снова видела. Картинки просто шли одна за одной независимо от ее воли. Невозможно было сконцентрироваться ни на одном сюжете, так их было много. Видимо, удар по голове спровоцировал этот неконтролируемый поток. Лицо горело огнем, в глазах двоилось и голова, казалось, вот-вот лопнет от боли. Она уселась на лавку, скрестив голые ноги и так и сидела там, ожидая, когда мужчины соберутся уходить. Самое главное, как он узнал обо всем? — Катя, зайди! — голос Германа заставил ее подпрыгнуть на месте, но не стала перечить и убегать обратно в баню. Встала и заглянула в комнату. Лесник смотрел на нее хмуро и немного даже зло. — Я не одета, — выдохнула Катя. Он вздохнул, поднялся и подошел к шкафу. Порылся в нем, после чего подошел к двери и протянул длинную футболку. Она быстро надела вещь и скользнула в комнату. Села в углу, зажав ладони меж колен и уставилась в пол. — Вон, только предыдущие синяки сошли, а он ей новых наставил. Пистолетом приложил. Пистолет, кстати, в бане лежит. Да? — Ага, — буркнула она и снова потупилась. — Так, что за хрень?! — Герман встал и подошел к ней. Приподнял лицо за подбородок. Внимательно посмотрел в глаза. Катя вдруг поняла, что не может сфокусировать взгляд на его лице, а потом и пальце, который он поводил перед ее глазами. — Да твою ж мать! Этого еще не хватало. — Что произошло-то? — Степаныч поднялся со своего места. — У нее нистагм. Неконтролируемое движение глаз. Сотрясение мозга, как минимум. Еще полчаса назад не было. Состояние ухудшается. — Так может в больницу надо? — Не поеду, — отрезала Катя. — Сам вылечу. Не впервой. Иди в комнату, я позже подойду, поставлю Церебролизин*. Шли бы вы домой. Я во вторник сам приеду. Разберемся. Мужчины не стали перечить. Собрались быстро, уехали тоже быстро, напоследок пообещав приехать на днях, починить ворота. Герман вернулся в комнату и снова нагнулся над Катей. Снова поднял ее лицо за подбородок. — Ты как себя чувствуешь? — спросил он и она пожала плечами. — У меня голова болит и целая куча мыслей в голове. Картинок. — В понедельник я отвезу тебя в город. Враг повержен, а тут тебе покоя не будет. — Хорошо, — она поднялась и пошатнулась, — чет мне слегка не по себе. — Да удивительно даже, что ты до этого себя нормально чувствовала после такого удара, — лесник приобнял ее, помог лечь на свою кровать и начал копаться в шкафу во второй комнате. Принес целый ворох медикаментов, разложил на столе пакетик с системой, бутылочку физраствора и ампулу препарата. Подключил все, как положено, примотал бутылку к высокой спинке кровати и нагнулся над ней с жгутом в руках. — Потерпи чуть-чуть, я сейчас все сделаю. — Все хорошо. Я, кажется, сейчас не почувствую, если на меня даже слон наступит. Тонкая игла пронзила вену и она болезненно цыкнула. — Тише, все хорошо, — он погладил ее по голове, и чувствуя под пальцами страшный холод. Видимо, у него уже была температура, — поднимем тебя на ноги, будешь, как новенькая. — Откуда узнал про ребенка? Ты ведь не можешь видеть людей изнутри, как я. — Мы с тобой учились практически на одну и ту же специальность. Думаешь, я не вижу? Ты вся подтянутая, даже тощая, а маленький животик внизу есть, будто матка увеличена. А еще эпизиотомия* была? — Да, — вздохнула Катя и из глаз ее медленно потекли слезы, — я ж совсем не понимала, что и как должно быть. Ребенка захотела, а что и как делать без понятия. — Это та, которая учится на медсестру. — Я тогда только поступила. А как мать беременная была и рожала, так у нее это на раз-два. Я двух младших сестер у нее приняла лично. — Блин, можно я промолчу… — Ну, я же думала, что и у меня так же будет. Никто не подсказал, что у первородок все сложнее может быть, мама вместо поддержки только проклятья слала на голову. Материла. Даже побила пару раз. Вот. Врачи такие же были. Я ору от боли, они орут, чтоб заткнулась и тужилась. Короче, весело было просто жуть. Порвали меня, как Барсики тряпку. — Да уж, стремно как-то прозвучало. И все же, где ребенок. — С крестной. Мы квартиру снимаем вместе. — Мари что ли? — Не, Дария, подруга детства. Она с мужем вместе с нами снимают двухкомнатную квартиру. Они все художники. С Мари меня познакомили. Все вместе работают. Фрилансеры. А я училась и подрабатывала в больнице. Видела свою кровинку раз в двое суток. — А к матери? — Да ни дай Бог! Чтоб я ее больше никогда не увидела? Мать сколько раз порывалась. ПДН на меня насылала. — Логично. Значит дочь. — Да, Василиса Прекрасная. Васенька. Самый чудный ребенок на свете. — Тебе повезло, — Герман грустно вздохнул, — у тебя есть дочь. — Ты бы мог найти себе женщину, которая станет второй половинкой, родит детей. — Чудовищам нельзя размножаться, — лесник поднял голову, задумчиво глядя в окно. — Если ты такой, то вокруг чудовища еще страшнее, включая меня. — Ты не знаешь, кто я. — Зато я знаю, что у тебя доброе сердце. А теперь дай мне отдохнуть. Поставь капельницу на минимум. Я отдохну и сама вытащу. — Хорошо, спи. Я тоже подремаю. *** Герман отогнал от себя не самые приятные воспоминания сегодняшней ночи и утра, бросил очередной окурок в грязь и снова уставился на светящую в небе почти полную Луну. Завтра. Уже завтра. Он принюхался и осклабился. Девчонка все еще в комнате сидит, трясется от представления, что он захочет внезапно ею воспользоваться. Ну, пусть сидит. А ему надо пройтись на место, подготовиться. Лесник зашел в баню, достал из шкафа туристический рюкзак и быстрым шагом направился из дома. *** Следующей ночью, после того, как село солнце, он осторожно переступил через натянутые между деревьями цепи и вошел в небольшой огороженный этими самыми цепями участок. Одежда его осталась за охранным кругом. Осмотрелся. Все ли деревья по периметру были покрыты охранными рунами? Удовлетворенно хмыкнул, удостоверившись, что все в порядке. Встал на колени на мягкий лесной полог. Из одежды сейчас на леснике был только толстый ошейник, свободно висящий на шее и цепью свисающей с него, прикованной к толстому стволу сосны. Застегнул на руках и ногах нечто похожее на кандалы, у которых ноги и руки были крест-накрест соединены меж собой умеренно длинными очень крепкими цепями. Улегся на полог, прикрывая усталые желтые глаза и тяжело, рвано вздохнул. Луна вышла из-за облаков, осветив охранный круг, блеснуло в посеребренных звеньях цепи. В бледных рунах, блестящих смолой на деревьях. Глаза Германа резко открылись, они стали желтыми, словно у волка, а белки стали черными. С черной обводкой по кромке век. Он поднял голову и посмотрел на ночное светило. Зарычал. — Да начнется тиктоник на оголенных проводах, — прошипел он и тут же изогнулся. Спину прогнуло, по ней волной прошли судороги, показывая позвоночник. Среди деревьев раздался приглушенный стон, переходящий в рык и поскуливание. Хруст усилился и вдруг раздался громкий, полный боли и ярости крик, который через мгновенье перешел в звериный рев. На секунду все стихло и тут лес огласился унылым волчьим воем, долетающим, казалось, до самой Луны. ______________________________________________________ Церебролизин* - ноотропный препарат применяющийся при ишемических инсультах, черепно-мозговых травмах, осложнениях нейрохирургических операций. Эпизиотомия* - (от др.-греч. ἐπίσιον, ἐπίσειον — «лобок, лобковая область») — хирургическое рассечение промежности и задней стенки влагалища женщины во избежание произвольных разрывов и родовых черепно-мозговых травм ребёнка во время сложных родов (обычно в случаях, когда размер головки плода значительно превышает размер входа влагалища).