Лесник

В сарае было тепло, довольно чисто и тихо. Сквозь небольшое окошечко под крышей пробивался свет ущербной луны. Пол, выстланный толстым слоем соломы, был сейчас взбит, будто перекопан. Деревянные балки были испещрены царапинами от когтей и клыков. Зверь бесновался с обеда и угомонился совсем недавно. Герман лежал теперь в копне соломы, завернувшись в изодранное покрывало. Дремал обессиленный. Волк своими беснованиями вымотал его окончательно. А еще достали деревенские бабы. Еще утром лесник, до первого своего преображения успел заметить, что в деревне очень мало молодых мужчин. А после драки со старостой, когда толпа визжащих и улюлюкающих девок подхватила его и, радостно гомоня, потащила в баню, понял, что расслабляться ему совсем не стоит. Ибо в первый раз по мужскому назначению его использовали еще там. После того, как его, краснеющего, бледнеющего, прикрывающего стратегически важные зоны Германа, эти полуобнаженные деревенские грации привели в божеский вид, одна из них, дама лет тридцати, тридцати пяти выгнала всех остальных и закрыла за собой дверь. Выглядело это все так просто и недвусмысленно, что лесник даже не стал сопротивляться. В итоге она просто толкнула Германа в плечи, заставив лечь на полати, а сама без лишних прелюдий взгромоздилась сверху. Кажется, мужчины у нее не было очень давно, так как за те четыре часа, что они провели в этой бане, лесник почувствовал себя жертвенным агнцем. Когда Анастасия, как звали валькирию, ушла, ему стоило большого труда, чтоб, хотя бы подняться с полатей. А еще за дверями стояли другие девушки, хихикали и переговаривались. Увидев подобную очередь, и едва не лишившись чувств, он нашел сил подобраться и как можно более грозно зарычал на них. — Пошли вон, сучки! — выдохнул он и вдруг эти твари зарычали в ответ, поблескивая желтыми глазами. Герман подобрал челюсть рукой, поняв, что еще чуть-чуть и его порвут, как барсики тряпку. — Ну хоть дайте что, срам прикрыть! Кто-то швырнул в него вещами, едва не сбив с полатей. Стая голодных до секса оборотниц. Его окружало просто обыкновенное зверье. Герман пробурчал что-то нечленораздельное и нецензурное, натягивая исподнее, влез в брюки домашнего кроя, короткие для его длинных ног. Мысленно содрагаясь пошел мимо, ощущая на всем теле десятки коротких прикосновений. — Ты не бойся, мы по очереди приходить будем, — с ухмылкой произнесла высокая девица с черной косой, — нам нужны дети. Мужики в нашем доме — редкость. — Долго ждать придется. — фыркнул лесник и пошел прочь, радуясь, что сделал вазэктомию меньше месяца назад. — Проводите меня на место отдыха. И его отвели в сарай и приковали цепями к земле. А потом пришел староста и снова заставил выпить отвар, от которого он снова начал оборачиваться. Пока Германа корежило на полу, Митрофан сел рядом, глядя на него серьезно и задумчиво. — Думай, думай о ком-то, кто тебе дорог! Думай! Я не выпущу тебя, пока не научишься контролировать его. И девки будут иметь тебя каждый день. Они тут мужика видят очень редко. И Герман, превозмогая боль вспомнил. Вспомнил, как перед своим странным таким путешествием, приехал на кладбище. Встал на колени возле такой дорогой для него могилы. С памятника ему улыбалась монохромными тонами Марина Всеволодовна Хендрикссон, такая красивая, такая безумно любимая. Безвозвратно потерянная. Коснулся пальцами холодного камня, прощаясь, наконец, с ней. Прошептал о своей любви. Прижал горящие от освященной земли ладони к надгробию. И вот теперь он дремал. Пытался восстановить силы перед предстоящим очередным туром укрощения волка. Когда скрипнула дверь, лесник только высунул из-под покрывала нос и с тихим стоном спрятался вновь. Девушка. Она принесла поесть. Поставила миски на землю, недалеко от него. Герману показалось, что девица удаляется. Он высунул лицо из под покрывала. Обреченно вздохнул. Хорошенькая, русоволосая, она скинула с себя рубаху и теплый сарафан, и медленно улеглась возле него. Пластом. С вытаращенными от страха глазами. — И как тебя хоть зовут, а? — лесник сел, искоса поглядывая на сие произведение природного искусства. — Ангелина. — Ты что делаешь. Ангелина? — Я хочу ребенка. Мужчины нас посещают редко. — Вот что-что, а сделать ребенка я не могу никому. Я стерилизован. Девушка резко села, вперила в него удивленные серые глаза. — Это как-так? — Операцию сделал. — Отрезал что ли? — Дура что ли? Нет, перевязал. И тут она засмеялась. Удивленный лесник вперился в нее недоуменный. — Чего ржешь? — Ты оборотень. Оборотни восстанавливают большую часть функций организма. Она тоже села, взяла его за руку и положила ладонь на свою грудь. Герман прищурился. — Вас сколько в селе девок одиноких? — Двенадцать. — И последний захожий мужик когда был? — Давно, я еще подростком мелким была. Свои-то были, но все, как один в город подались. — Очень хорошо, — буркнул он и вдруг сцапал ее руками, притягивая к себе, грубо сжал рукой тонкую девичью шею, — а ты уверена, что со мной понравится? А Ангелина? Я же не контролирующий себя хищник. Даже сейчас хочу вонзить клыки в твою шейку, выдрать горло. — Мне терять уже нечего! — прохрипела она. — Жених мой сбежал, как только получил от меня все, что хотел. — Ну, хорошо, но, заметь, я тебя не заставлял. Он негромко зарычал и перевернул девушку, уронив на все четыре конечности на покрывало придавил своим тяжелым телом, нежно покусывая шею. Просунул руку ей под животом. Принялся пальцами аккуратно поигрывать с небольшими, покрытыми кудрявыми завитками лепестками. Ангелина опустила голову и тихонько зарычала. — Ты рожденная или инициированная? — прошептал он, касаясь губами острого ушка. — Я по колдовскому праву, — она ухмыльнулась, касаясь его бедра ладонью, — ты наших сучек не бойся, они обернуться не смогут, пока длаку не накинут, а так только глазами блестеть могут да рычать. — Понял, молодец, девочка. Прогни спинку. Вот так. Руки вперед. Молодец, девочка, настоящая кошка. Он покрыл поцелуями ее спину, поглаживая круглую попку ладонью. Пристроился удобнее и вошел медленно, нежно. Ангелина вздрогнула, но промолчала. Неумелая, тугая и неподатливая. Зачем она пошла на все это? Герман прикрыл глаза. Все равно его не оставят в покое, сколько бы не отбивался от этих юных колдуний. А он не может уйти из их дома, пока не научится контролировать себя. Вот только все равно было невыносимо знать, что тебя используют, словно сексуальную игрушку. Да и не эту спинку хотел он видеть сейчас. И не этот цвет волос. На душе стало так гадко, что захотелось просто спрятаться от всего мира в самой темной норе. Он глухо зарычал, обхватывая тонкую талию руками, вжимаясь в нее крепче. Девушка негромко застонала, после взвизгнула, когда он схватил ее за волосы и с силой притянул к себе. — Вот только я не нежный котик, — прошипел он ей на ухо, — ласково не умею с тем, кого не люблю! И вжался в нее с такой силой, что Ангелина снова взвизгнула, болезненно застонала. Герман сильно, на грани боли сжал ее грудь ладонью. Зарычал, отпуская. Сел и отвернулся. — Уходи, а то станешь еще и инициированной. Я могу очень легко усложнить тебе жизнь. Ангелина молча поднялась, натянула рубаху и молча вышла из сарая. Герман снова упал на покрывало и закрыл лицо руками. — Господи, хоть бы не сдохнуть! На следующее утро, еще до рассвета Ангелина вернулась с двумя подругами.