Лесник

Босые ноги бесшумно ступали по лесному пологу, ощущая наименьшее изменение структуры и температуры почвы, утопали в белом мху и в сгущающихся сумерках было еще сложнее распознать полностью вымазанную в грязи фигуру, пробирающуюся между деревьями. Из одежды Герман оставил на себе лишь брюки военного типа, небольшой, но крепкий рюкзак с самыми нужными вещами, да крепкие, усиленные металлическими и пластиковыми ребрами, мотоперчатки. Вещи в хозяйстве полезные и нужные. На бедрах привычно болтались в ножнах охотничьи клинки, на заточку и обработку которых были потрачены последние два часа перед уходом. Только кулон больше не бряцал о грудь при ходьбе. Ремешок из сыромятной кожи висел на запястье левой руки. Когда вышел за деревню, то не пошел сразу в чащобу, нет. Побродил по округе, то тут, то там прижимаясь к вековым елям, потираясь о них. Посидел на пригорке, раздумывая, полюбовался селом, будто пожаром охваченным последними отблесками алого закатного солнца и рыжих деревьев. Вздохнул и спустился к небольшой речушке, где у водопоя упал в перемешанную копытами животных грязь и выкатался полностью, чем испугал до усрачки местного пастуха, гнавшего в это время домой стадо сельских коров. Даже конь под хозяином обделался. Лесник усмехнулся, представив какими сплетнями назавтра обрастет его этот поступок. Наверное, даже рога ему пририсуют и копыта. В остальном было не очень-то и смешно. Впервые, наверно, за всю свою достаточно недолгую еще жизнь Герман осознал, насколько сейчас ему страшно. Умирать? Возможно. Ведь он столько еще не увидел в своей жизни, не прочувствовал ее вкуса. Нежности и ласк, ночей любви, азарта охоты, дружеских посиделок и встречи восхода солнца на реке с удочкой. Да, если на то пошло, ему было всего двадцать пять лет от роду, а жизнь последние лет семь представляла собой какую-то нескончаемую зебру-меланиста, у которой была одна сплошная черная, переходящая в жопу, полоса. Хотелось пожить хотя бы немного, насколько это возможно, беззаботно. Семейно. Погрязнув в обычном сельском быте. Как же надоели все эти разборки. Особенно в последнее время. Так что же, бросить все, схватить Катю, ее дочь и бежать куда подальше. оставив последних нормальных жителей села на растерзание? Нет, чего-чего, а такой слабости, как трусость и побег, позволить Герман себе не мог и никогда малодушным не слыл. Скорее даже наоборот. С другой стороны все окружающие его в последние годы люди не питали особой симпатии к странному, не похожему на других, леснику. И все, чего удостаивался он, так это напряженных шепотков и каверзных смешков за своей спиной. Так кого же там было спасать? Ну, хотя бы оставшихся детей! Дети ведь не были виноваты в том, что половина их родителей продала души черному божеству за горсть монет, выбирая, будет ли жить их или родственный отпрыск или нет. От этой мысли покоробило особенно сильно, до невольного рыка и Герман ускорил шаг, входя под своды древних деревьев. Лес благосклонно принял своего защитника. Не умолкали птицы, продолжая щебетать, где-то среди деревьев шмыгнула белка, унося в очередной маленький схрон орех. Из-за деревьев выглянула длинная морда дикого кабана, предостерегающе хрюкнула, но лесник удостоил только короткого взгляда желтых волчьих глаз зарвавшегося поросенка и морда, растерявшая всю былую ярость, скрылась вновь. Только хруст веток оповестил о том, что секач не посмел связываться с негласным хозяином здешних мест. — И правильно делаешь, — полушепотом произнес Герман и даже не стал останавливаться, посчитав подобный поступок зверя недостойным своего внимания. Сумерки сгущались, деревья обступили пришельца со всех сторон, ведь это была уже далеко не его ухоженная территория. На редкость ясный для этих мест вечер постепенно перерастал в пасмурную ночь, грозясь к полуночи разразиться как минимум осенним, затяжным дождем. Не самое приятное явление, в свете того, что ему предстояло пережить в ближайшие часы. Перелезая через очередное, поваленное бурей дерево Герман подумал, что надо бы поставить на вид местному леснику то, что запустил свою территорию, но тут же с глупой улыбкой отмел эту мысль. не факт, что после сегодняшней ночи он еще сохранит способность разговаривать. В лучшем случае, в ближайшие дни ему будет чем заняться. В худшем, все это станет для него такой ерундой. На том свете заботы другие. То тут, то там среди деревьев замелькали быстрые гибкие тени и лесник ухмыльнулся. Лесные братья не оставили одного, бежали рядом, охраняли от недружественных жителей. Он ускорился, перейдя на бег, тело горело, готовое переродиться в любой момент и лунный цикл больше не имел над ним силы, но Герман сознательно сдерживал зверя, ведь насколько он был сейчас силен, настолько и слаб в глазах врага. Ведь не стоило недооценивать старого медведя, каким бы убогим он не выглядел. Поэтому остаток пути Герман проделать с еще большей осторожностью. Учитывая даже то, что поодаль теперь неотрывно следовала большая темная тень — Баргест. Немного сумасшедшая Бакирака осталась где-то на меже леса со своими сестрами. С неба начали падать первые мелкие и холодные капли, когда он прошел мимо останков сожженной часовни. Углубился дальше в чащу. Теперь черный волкособ вел его за собой, показывая дорогу, а его сыновья и подопечные бежали поодаль широким охранным полукольцом. Внезапно захотелось хлопнуть себя по лбу, ведь обходя часовню, он даже не заметил этой лесной тропы и поляны, бывшей совсем рядом с основной. Проклиная свою недальновидность, лесник зашел в странный, окруженный светящимися грибами и покривившимися, искаженными, больными стволами, круг, на одном из краев которой ютилось некое подобие большой, приподнятой над землей норы.волки окружили поляну, зорко оглядывая окрестности. Ждали прихода незваных гостей. Баргест стоял рядом с хозяином, опустив голову и скалил белые клыки в сторону норы. — Сева, выходи добровольно. Я к тебе не полезу. Скорее завалю вход и сожгу, как твою церковь. — Не будь таким самоуверенным, малец, — раздалось откуда-то сбоку и лесник с трудом успел увернуться от тяжелого тела громадного медведя, опустившегося на то место, где он только что стоял. Герман несколько раз кувыркнулся, сбрасывая на ходу рюкзак и поднялся уже, держа в руках длинную цепь, ту самую, которая служила когда-то для опутывания его поляны. Раскрутил ее, обходя гигантского зверя по большой дуге, а тот начал отступать от него, стараясь быть к нему изуродованной мордой. На мгновенье лесника даже передернуло. Это ж надо было так деда покоцать. Вместо носа у зверюги теперь красовалась розовеющая, отрастающая кость. Зверь от этого выглядел еще отвратительнее. — Ну что, дедуля, станцуем? И с этими словами он швырнул конец цепи прицельно в противника...