Я в лесах наберу слова,
Я огонь напою вином.
Под серпом как волна – трава,
Я разбавлю надежду сном.
мельница — огонь
Накахара сидит прямо на деревянном полу. Он тихо вдыхает через нос и шумно выдыхает через рот; все его смятения и усталость выходят из тела вместе с частичками углекислого газа. Руки медленно расслабляются, как и спина, и шея. По всему телу горячей рекой разносится тепло. Глаза прикрыты, губы сомкнуты в тонкую полоску; складывается впечатление, будто бы парень спит — крепко и спокойно — потому как прошло достаточное количество времени с тех пор, как он плюхнулся на пол и перестал двигаться. Чуя знал, что замер только он. Крошечные пылинки кружились вокруг него, свечи, уже почти догоревшие, красиво полыхали, иногда вздрагивая; дым от ароматических палочек разлетался по всей комнате, а сухие цветы, стоящие в вазе на подоконнике, немного дрожали из-за приоткрытого на форточку окна. В зале, где находился рыжеволосый, было немного тускло. Помимо свечей здесь горела только настольная лампа. Дом Чуи небольшой, но ведьму всё устраивает. Ему нравятся деревянные половицы, которые протяжно скрипят по ночам, нравится крохотная веранда с козырьком, где можно сидеть и слушать дождь, нравятся трещины в стенах, хоть они и постоянно куда-то прячутся - то ускользают за тканевые плакаты, то за фотографии, то и вовсе тянутся тонкими линиями на потолке, наивно полагая, что никто голову задирать и смотреть на них не будет. Почти в каждой комнате стоят цветы; в горшках, вазах, стеклянных банках и стаканах, сухие и живые, необходимые для настоек и лекарств и те, которые "просто, чтобы любоваться". У кровати висит ловец снов - из палок, нитей, перьев и бус - а возле каждой двери написаны крохотные заметки-заклятья черной ручкой, что-то вроде оберегов. Дом расположен далеко от университета, но близко к лесу; он старый и уставший, обветшалый. Накахаре, если честно, плевать на это. Самое важное во всем этом то, что этот дом его. Здесь нет матери, которая разражалась упрёками и нравоучениями, нет идиотов из шабаша, едкий взгляд которых всегда был куда красноречивее слов, нет отца, нет учеников Академии Тёмных Искусств, которые "такие целеустремлённые и умные, наверняка вырастут великими ведьмами", а на деле - обыкновенные высокомерные подростки, хвастающиеся своим статусом и умеющие разве что порчи на испорченное пищеварение наводить. Здесь, где несколько лет назад обосновался Чуя, нет никого, кто знал бы его, знал его прошлое. Единственный, кто помимо ведьмы является полноправным жильцом этого места - Суми. Маленький постоянно ворчащий домовой. Вот с ним на первых порах пришлось ой как несладко: угодить Суми почти невозможно, он ко всему придирается, незнакомцев не терпит, а встреча нового хозяина дома была для домовёнка самой настоящей трагедией. Чуя на домового злился, причем даже очень, но каждый раз лишь глубоко вздыхал, убирал безобразие, которое творил Суми, а после наливал ему молока в миску и оставлял на кухне. Однажды эта миска оказалась на двери, и когда ведьма заходила в комнату, упала; молоко разлилось по рыжим волосам и лицу, миска разбилась, а Накахара - вспыхнул, чуть было не спалив дом, но вовремя одумался и ушел на несколько дней, громко хлопнув дверьми. Очень хотелось приструнить домового; Чуя еле сдерживался, чтобы не заорать на него, но делать так ни в коем случае было нельзя. Даже если ты считаешь себя хозяином дома, ты никогда на самом деле таковым не являешься; тебе просто дают разрешение, благословение, не более. Нужно, чтобы домовой тебя принял; ты должен быть терпеливым, устойчивым, мягким. Спустя четыре месяца неустанного противостояния Суми наконец сдался. Появился перед Накахарой, с кислым лицом поклонился и представился, а затем проворчал тихое "беды тащишь за собой, дом разрушится" и вновь исчез. С тех пор и по сей день домовой ведёт себя спокойно, лишь изредка подшучивая над Чуей, ставя тому подножки или бросаясь подушками. Накахара открыл глаза. Он встряхнул голову, зевнул, потянувшись, а после встал. Медитации парень делал почти каждый день; они помогали собрать все мысли воедино и понять, что происходит вокруг него. Иногда, конечно, приходили видения, причем не очень хорошие, и тогда толку от медитаций не было, и успокаиваться приходилось посредством травяных чаёв и заговоров. Пройдя в спальню, парень щёлкнул пальцами, включив основной свет, и принялся рыться в шкафу. Он что-то бормотал себе под нос, пытаясь найти одежду подходящего размера. В голову ударила ещё одна более точная картинка — расплывчатый силуэт плакал и утирал лицо руками. Накахара замер на пару секунд, а потом устало вздохнул. — Великий О́дин, и почему с ним вечно что-то происходит?.. — Чуя потёр переносицу, прошептал короткое заклинание на латыни и вновь вернулся к поискам футболки и штанов. Аптечка, запрятанная глубоко в шкафу, выползла оттуда; баночки с маслами и травяные настои парили в воздухе, освобождая ей путь. Когда аптечка улетела в сторону кухни, все бутылочки и склянки вернулись обратно в шкаф, на свои места. Чуя наконец отыскал то, что хотел. Он схватил большую футболку, широкие домашние штаны и полотенце и пошел на кухню, вслед за своей аптечкой. Положив чистые вещи на стул, парень бросил короткий взгляд на электрический чайник и, увидев, что в нем достаточно воды, щёлкнул пальцами, включая его. Это было как-то даже до смущающего легко — использовать колдовство, пока никто не видит. Магия действительно упрощала почти все, что нужно было сделать Чуе. Нужно запустить стиральную машинку, а тебе лень? Щёлкни пальцами и прошепчи заклятье, и она запустится сама по себе. Лень разбирать продукты из пакетов после магазина? Та же схема — и всё разберётся само, даже в холодильник или на полку встанет. В холодильнике, кстати, еды было не очень много, но для того, кто вот-вот заявится на порог дома, вроде бы хватит. Чуя сделал пометку у себя в голове о том, что надо бы сходить в магазин, а затем вытащил несколько кастрюль и поставил их на плиту, разогревая. Какая же из Накахары ведьма, если он знает, что к нему придет гость, и не сможет как следует его обслужить? Конечно, будь это кто-то, кого Чуя не очень жалует, он бы и близко к своему дому не пустил — осыпал бы проклятьями и дело с концом (может, еще бы "волшебного" пендаля дал в придачу) — но этого человека он прогнать не в силах. Просто не может. «Привязанность, Чуя, это не есть хорошо, — вспоминает он голос матери. — Особенно к простым смертным. Ты не имеешь права отдавать свое сердце таким ничтожным существам, милый». Хорошо, что матери уже давно нет в живых; она бы не вынесла того, что Чуя творит сейчас. Парень хмыкает, представляя, какое разочарование и злость испытала бы женщина, узнав, что он отказался от шабаша, живет в городе и ходит в самый простой университет. «Ну, не в самый простой, — перебивает внутренний голос. — сколько сил мы потратили на то, чтобы поступить туда. Пиздец же, ну!» Накахара морщится, вспоминая, сколько ночей он провел за подготовкой к вступительным экзаменам, и выключает огонь, принимаясь накладывать еду на тарелки. Как раз в тот момент, когда Чуя убирает кастрюли в сторону и чайник щёлкает, оповещая о том, что закипел, в двери стучат. Тихо, еле слышно. Тот, кто стучит, явно чувствует себя неловко — тут даже ведьмой быть не надо, чтобы понять. Когда Чуя открывает, с улицы в дом влетает холодный воздух и парочка жёлтых листьев (рыжеволосый мысленно стонет, потому что вечерний ветер ради своей забавы точно снесёт ему парочку книжек с полок). Ацуши стоит, опустив голову вниз. Его плечи слегка подрагивают, волосы сильно растрёпаны и, кажется, в крови; лица не видно, потому что грязные пряди спадают прямо на него, руки дрожат. Для еще более жалостливого вида, Накадзиме следует только шмыгнуть носом, что он, собственно, и делает. — Заходи скорее, чего застыл? — Чуя раскрыл двери чуть пошире и, не дожидаясь парня, пошел вглубь дома. Ацуши прикрыл за собой двери и тихо пошел следом. — Зайди на кухню, я сейчас. Убедившись, что Накадзима сел за стол (он всё ещё не поднимал голову и чуть ссутулился, спрятав ладони между коленей), Чуя зашёл в залу. Ветер носился по комнате, задув все свечи, и уже успел свалить томик одного из любимых писателей Накахары. Цокнув, парень открыл окно и раздраженно зашипел: — Брысь! Ветер промчался мимо него со звонким смехом и тут же скрылся где-то на улице, раскачивая ветви деревьев и роняя листья. Чуя сразу же закрыл окно, поднял книгу с пола, аккуратно поставив ее на место, и вернулся к Ацуши на кухню. Чуя не задавал вопросов. Зачем, если он и так все прекрасно знает? Парень всучил светловолосому одежду с полотенцем и кивком указал на дверь ванны. Накадзима поджал губы и ушел, а спустя секунду Чуя услышал, как включается вода и открываются бутылочки шампуня и геля. Ацуши был хорошим ребенком. Светлым, ярким, всегда улыбался, переживал за других и помогал. Он смотрел на мир с позитивной стороны, постоянно искал вокруг что-то хорошее и определенно умел успокоить и развеселить кого угодно. Единственный его недостаток заключался в человеке, который его породил и из-за которого у него столько травм, мешающих нормально жить, что любой ужаснулся бы. Отец Ацуши был человеком злым, деспотичным и при этом тупым, как пробка. Чуя, хоть и ни разу не видел его, уже успел возненавидеть каждой частичкой своей сгнившей души. Ацуши не верил, что может быть ценен для кого-то, что кто-то может полюбить его; да что там, очень часто парнишка сомневался даже в том, достоин ли вообще существовать. Чую это злило. Злили придурки-одногруппники Ацуши, которые могли позволить себе унижать его, хотя тот всегда был с открытой душой для них, и тогда на теле Накадзимы появлялись синяки не только от отца, но и еще от них. Злили идиоты-преподаватели, которые умело делали вид, будто бы ничего не происходит и вообще «Накадзима, почему вы в таком неподобающем виде явились на занятия? Что значит закрыли в туалете и вылили на вас сок? Кончайте выдумывать и больше не появляйтесь на парах в грязной одежде». Накахара зарёкся еще очень давно, что не будет использовать колдовство на людях — уж многим это могло быть чревато. Но Ацуши — отдельный случай. Чуя не мог ходить с ним везде и постоянно, всё же, у них разные курсы, пусть и один факультет, но устраивать всякие подлянки обидчикам младшего он мог, причём с лёгкостью и радостью. Ты хотел поставить Ацуши подножку, пока он вместе с Чуей шел в столовой с подносом еды, но случайно запутался в собственных ногах и грохнулся на пол, разбив себе нос? Ох, какая жалость, Накахара здесь совершенно ни при чём — так, всего лишь пробормотал заклятье на латыни, самое простое, подумаешь? А ты хотел ударить его в лицо в пустом мужском туалете, но все твое тело резко охватила судорога с сильнейшей болью и тебе пришлось умолять его позвать кого-нибудь из преподавателей? Невероятное совпадение, что Чуя в этот момент был в одной из кабинок и Ацуши ждал именно его, да? Таких случаев было множество, пока наконец тупые недоумки не вразумили, что издеваться над Накадзимой — себе дороже (в прямом смысле этого слова) и перестали трогать его. Накахара хмыкнул, вспоминая свои проказы, и заварил чай, вытащив из настенного шкафчика травы. Ацуши они помогут успокоиться, а Чуе — хорошо уснуть этой ночью. Ацуши вышел из душа с полотенцем на плечах; от его тела тянуло жаром, а от волос распространялся цитрусовый запах — это шампунь Накахары. Футболка и штаны оказались по размеру. Накадзима все еще был комком неловкости; застыл в дверях кухни, смотря куда угодно, но только не на Чую, и уже чуть было открыл рот, как Накахара его перебил. — Если намереваешься извиниться, то я изобью тебя кухонным полотенцем и, поверь, это будет в разы больнее, чем удары твоего отца, - он сказал это с шутливой строгостью, а затем взял полотенце и поднял его, демонстрируя всю серьезность слов. Ацуши поджал губы и кивнул. Чуя закатил глаза и отложил полотенце в сторону. — Великий О́дин, — тихо прошептал он, а затем заговорил уже громче, — Садись давай, горе луковое, будем ранки твои обрабатывать. Усадив друга на стул, Чуя взял аптечку со стола и опустился рядом. Он вытащил перекись водорода, мазь в круглой баночке и пластыри. Вылив немного перекиси на ватку, Чуя аккуратно обрабатывал раны на лице. — Что это за баночка? — спросил Ацуши и тихо зашипел — ранки щипали. — Мазь бабушка как-то привозила, сама делала. Она гораздо лучше всяких аптечных. Конечно, никакая бабушка ничего ему не привозила. Сколько он уже с этой мегерой старой не виделся? Лет десять? Накахара очень надеется, что не увидит ее ещё столько же. — Ух ты… — восхитился парнишка, — Ой. — Глаза закрой, — попросил Чуя, хотя Ацуши уже их закрыл, потому что несколько капель перекиси попали мимо рассеченной брови. Они сидели в тишине, но Накахара знал, что чем дольше они молчат, тем сильнее Накадзима погружается в себя. Вокруг светловолосого буквально стояла тучная аура, словно вот-вот хлынет дождь. Без гроз или молний, наоборот, мелкий, но долгий, самый противный, какой только может быть. Чуя убрал руку от лица Ацуши и открыл баночку с мазью, осторожно нанося ее на царапины. — Вы уже проходили войну двух династий на истории? — спрашивает, заранее зная ответ. — Нет, — Ацуши по привычке машет головой в разные стороны, и Чуя его легонько стукает, чтобы не дёргался. — Тогда слушай. Накахара рассказывает настолько детально и интересно, что просто не даёт Ацуши возможности увести мысли в какую-либо другую сторону, кроме как о Японии в прошлых годах и войне. За этой историей они успевают закончить с ранами Накадзимы и даже выпить чай. Чуя незаметно придвигает тарелку с едой (которая специально была под заклятьем, чтобы оставаться теплой) к другу и следит, чтобы тот всё съел. Когда Ацуши, разморенный душем, горячим чаем, вкусной едой и интересной историей, клюет носом, Чуя заставляет его пойти лечь спать. Он стелет ему в зале; кидает огромное количество одеял и подушек прямо на пол и желает спокойной ночи, а сам идет в свою спальню. Достает карты таро из ящичка комода, садится на пол в позу лотоса и начинает раскладывать их. На какие-то сорок минут Накахара полностью выпадает из реальности; он вглядывается в карты, что-то шепчет, хмурится и кусает губы. Чуть позже он вздыхает, трёт переносицу и убирает карты обратно в ящик. Эх, Ацуши, нелегко тебе сейчас, да? Чуя выходит покурить на веранду дома, слушая шелест листьев и звучание сверчков, пересчитывает звёзды на небе, а когда возвращается внутрь и ложится на кровать — засыпает коротким, но спокойным сном.