Четвертое правило шиноби

О том, что в семье скоро появится второй ребенок, Итачи не догадывался до последнего момента. Микото никогда не обсуждала с ним эту тему, не спрашивала, как обычно спрашивают других детей, хочет ли он братика или сестричку, не водила вместе с собой по магазинам в поисках необходимых младенцу вещей. К тому времени они достаточно отдалились друг от друга, чтобы не интересоваться без должных причин жизнью и чужими заботами. Итачи практически полностью перешел под контроль отца, ежедневно изматываемый Фугаку или кем-то из клана на тренировках. Он вот-вот должен был поступать в Академию – как минимум на второй, а то и на третий год обучения сразу, и времени расслабляться не оставалось. С матерью он виделся лишь за завтраком да вечером, перед сном, когда заходил к родителям пожелать им спокойной ночи. Микото не возражала – ее сын вырос и не принадлежал ей в той мере, в какой принадлежали матерям дети других, гражданских семей. Ни ее, ни сына не угнетало сложившееся положение вещей, ведь каждый в клане знал отведенную ему роль, беспрекословно подчиняясь правилам и законам, охраняющим спокойную размеренность существования. А потому Итачи совсем не удивился исчезновению Микото в один из дней и ее возвращению после недельного отсутствия. Мальчик хорошо запомнил этот момент и впоследствии иногда возвращался к нему мысленно, вспоминая и анализируя, в чем же он ошибся. Он как раз собирался на тренировку и, стоя в коридоре, прилаживал на пояс сумочку с кунаями, справляясь с непослушным ремешком, когда дверь в дом открылась, и все пространство небольшой прихожей оказалось вдруг занято какими-то людьми: они шутили и смеялись, громко разговаривая и не скрывая своей радости, разом оттеснив Итачи куда-то к углу. Среди них он углядел и высокий, ладный силуэт отца, с едва сдерживаемой улыбкой принимающего поздравления двоюродного брата и пожимающего руку какому-то старику, мелко кивающему головой в такт словам. Возле него стояла мать – немного осунувшаяся и уставшая, непохожая на ту себя в прошлом, какой вспоминалась она до ухода, но изо всех сил старавшаяся казаться веселой, учтиво отвечающая на вопросы других. Их глаза на секунду встретились, и Микото, привстав на цыпочки и возвышаясь над головами людей, крикнула: - Итачи, сынок! Иди сюда, поздоровайся с братиком. Гости расступились, давая ему дорогу, и в коридоре воцарилась тишина, пока жена Фугаку немного неуклюже опускалась на колени перед старшим сыном, осторожно протягивая ему небольшой плотный сверток. - Теперь у тебя есть брат, Итачи, - улыбнулась она, откидывая край темно-синего с фамильной клановой вышивкой одеяла, укутывающего ребенка, - смотри, какой красивый. Он медленно наклонился над свертком, разглядывая его содержимое: мальчик внутри ничем не отличался от сотен других, рождавшихся в свое время в Конохе – крепко зажмуренные во сне глаза, короткие черные волосы, скорее даже пушок, выбивающийся надо лбом, пухлые как у всех детей щеки и крошечный, словно бы теряющийся между ними нос. Все остальное скрывалось среди пеленок и покрывал, охватывающих тело этого маленького человечка, и чем дольше Итачи смотрел на него, чем дольше затягивалась пауза, тем отчетливей понимал он, что вся с любопытством взирающая на них пестрая толпа родни ждет от сына главы клана чего-то, каких-то слов, подтвердивших бы следование устоявшемуся сценарию. Он еще раз пробежался глазами по лицам пришедших, поймал среди них довольный взгляд отца и тихую кроткую радость матери, старательно ища и не находя нигде подсказку к правильному ответу, и вместо него произнося единственные пришедшие на ум слова: - А зачем он? Итачи так и не смог понять, почему рассмеялись окружающие его взрослые, но каким-то шестым чувством ощутил, что едва ли не первый раз в жизни сделал что-то неправильно. *** Жарко… Волны жара прокатываются по телу, делая тяжелыми и непослушными руки и ноги, и болезненно щурятся глаза при попытке разглядеть знакомый потолок над головой. И даже иероглифы этого слова – «жарко» - представляются сейчас странными пылающими завитушками, от которых веет неприятным иссушающим теплом. А может, ему всего лишь кажется, как кажется измученному лихорадочной горячкой телу, будто чьи-то успокаивающе прохладные ладони касаются его осторожными движениями. Итачи задумчиво положил руку на лоб брата, убирая с лица растрепавшиеся волосы: лежащий на кровати среди вороха простыней Саске и не почувствовал его жеста, он дышал коротко и поверхностно и так же часто поднималась и опускалась в ритм дыханию грудная клетка и перекатывались выступающие под кожей ребра. Родители уехали утром – отцу зачем-то нужно было в столицу, а мать решила отправиться с ним, оставив Саске на попечение старшему сыну. Не усмотрел? Но ведь все было нормально – он видел его играющим во дворе целый день, а к вечеру брат ушел к себе, сославшись на усталость, став сонным и вялым. Итачи наклонился над мальчиком, внимательно изучая его лицо, вглядываясь в крепко сомкнутые веки, перевел взгляд на потрескавшиеся губы: - Саске? Чем же он, черт возьми, заболел, и почему именно сейчас? Что скажет вернувшаяся из поездки мать: он столько раз выполнял сложные миссии, но не смог приглядеть за ребенком. Черные глаза медленно распахнулись, Саске завозился на впитавших жар тела простынях, ища среди них не нагретую часть: - А где мама? - Саске, она же уехала, ты забыл? - Позови маму… - он вряд ли услышал ответ. - Она скоро приедет. Что у тебя болит? – если брат подхватил что-то серьезное, дело плохо. - Маму…позови….пожалуйста, - он начал заговариваться. - Братик, тебе плохо?! – Итачи рванулся к нему, хватая за руки, и неожиданно кольнул сердце испуг за чужую хрупкую жизнь. Они всю жизнь росли порознь, идя параллельными путями, и когда один уже заканчивал Академию, другой едва учился ходить и говорить. Удобнее было не обращать внимания, слыша, как оглашаются комнаты смехом, а мать, притворно ворча, ищет набедокурившего где-то младшего сына. До нынешнего дня они ни разу не оставались вот так вместе, и если бы не поездка родителей, Итачи вряд ли когда-нибудь по-настоящему ощутил, что у него есть брат. - Подожди, я кого-нибудь приведу! – он опрометью бросился из комнаты, стуча босыми пятками по деревянным доскам пола, гулким эхом повторявшего его шаги. Веранда и внутренние коридоры давно пустовали – клан готовился ко сну, но одно из окон в дальних помещениях их владений исправно горело молочным светом ночника. Учиха остановился перед обтянутой рисовой бумагой перегородкой, сквозь которую улавливался мутный контур чьего-то силуэта посреди комнаты, и постучал: - Аяко-сан! - Что тебе, мой мальчик? – увидев вошедшего, пожилая, немного расплывшаяся к своим годам женщина оторвалась от шитья, убирая с колен рукав разложенного перед ней кимоно. - Моему брату плохо, я не знаю, что с ним. Родители сегодня уехали, а к вечеру он заболел. Не могли бы вы… - О, конечно-конечно! – с неожиданным для нее проворством Аяко поднялась на ноги, торопливо одергивая подол длинной юбки, и засеменила к выходу. Они застали Саске лежащим все в той же позе – он то ли спал, то ли впал в забытье, пока родственница бегло совершала осмотр, щупая пульс и меряя температуру. От нее не укрылось, с каким внутренним беспокойством следил за ее действиями устроившийся у изголовья Итачи, терпеливо ожидая заключения. - Перегрелся на такой жаре, вот и заработал солнечный удар – а много ли в его возрасте надо, - подвела итог Аяко. – Да не волнуйся ты так, - она успокаивающе положила руку на плечо Итачи, - сейчас сделаю одно лекарство. Посиди с ним пока. Женщина вернулась довольно быстро, принеся чашку с каким-то питьем. В клане она по праву считалась хорошим лекарем, разбираясь в сборах и травах получше некоторых врачей из деревенской больницы, и нередко к ней обращались за советом в обход традиционной медицины, беспокоить которую по мелочам тем более не считалось разумным. - Еле нашла, думала, последний истратила, - Аяко выудила из кармана затерявшийся среди складок одежды маленький флакон. - Давайте лучше я, - Итачи забрал у нее кружку, приподнимая брата за плечи. От Саске веяло ощущающимся сквозь футболку жаром, он отталкивал держащие его руки, норовя сползти обратно на подушку, и старшему Учихе стоило больших трудов удержать его в сидячем положении, крепко прижав к себе. - Ну, как знаешь. Одной порции будет достаточно, если нет – накапаешь еще десять капель отсюда, - Аяко указала на стоящий на прикроватном столике пузырек, - и разведи водой. - Хорошо. Спасибо вам, - кивнул Итачи, прикладывая к губам брата холодный керамический бортик чашки. Два дня спустя оправившийся, хотя и до сих пор немного бледный Саске чинно восседал за завтраком рядом с братом, с нескрываемым интересом слушая рассказы матери о столичных диковинках и во все глаза таращась на лежащие перед ним сувенирные безделушки, привезенные ею с молчаливого согласия мужа, нечасто балующего детей гостинцами и подарками. По взаимному уговору братья условились не сообщать родителям о болезни – ни волновать их впустую, ни выслушивать возможные нотации не хотелось обоим, но для Итачи не могла пройти даром та бессонная ночь возле постели брата, запомнившаяся долгими часами непонятного сбивчивого волнения, бессвязным лепетом плавающего где-то на границе сознания Саске и бесконечно сменяемыми холодными компрессами на лбу. Он не заметил, как заснул сам, в какой-то момент ненадолго прикрыв глаза и прислонившись головой к бортику кровати, а проснувшись, понял, что на улице давно рассвело, уставшие от неудобной позы суставы противно ноют и кто-то медленно перебирает его распущенные волосы, тихонько вздыхая над ухом. Итачи был уверен, брат не вспомнит ночных событий – до того ли было ему, чтобы думать, кто вместо матери сидел с ним, держа за руку и нашептывая давно позабытые слова утешения, которые в далеком-далеком, словно и не его уже детстве говорила Микото Итачи. Но когда после обеда, пропущенного толком не выспавшимся Учихой, Саске робко проскользнул в его комнату, неся на блюдце остатки каких-то сладостей, стало окончательно видно, что отношения между братьями перешли в новую плоскость. На первый взгляд ничего и не изменилось – каждый из них оставался в привычном ритме, не ломая устоявшихся привязанностей, но глухие барьеры равнодушия покрывались сеткой изломанных трещин, прорываясь совсем мелкими и на первый взгляд незначительными событиями: забегающий перед сном к брату Саске, чтобы пожелать спокойной ночи, и так же караулящий его у двери утром ради одного короткого «доброе утро», а на завтраках и обедах они обязательно садились рядом, и Итачи, понемногу привыкающий к присутствию мальчика, уже не чувствовал былого неловкого дискомфорта. - Спасибо, мам, - Итачи отодвинул от себя миску с недоеденными овощами на дне, вставая из-за стола, - я рад, что вы хорошо съездили. - Я тоже наелся, спасибо! – вскочивший с места Саске поспешил вслед за выходящим из кухни братом. – Нии-сан, подожди меня. - Дорогой, - Микото задумчиво крутила в пальцах палочки, рассеянно постукивая ими по ободку тарелки, - тебе не показалось, что пока нас не было, дети как-то больше сдружились? Признаться, меня они всегда беспокоили – Саске еще совсем маленький, а Итачи никогда не принимал его – словно чужие друг другу. - Думаешь? – оторвавшийся от проверки разложенных перед ним отчетных свитков Фугаку выглянул в окно, наблюдая за пересекавшими двор мальчиками – младший о чем-то рассказывал старшему, иногда нерешительно ловя того за рукав и приноравливаясь к широким быстрым шагам Итачи. – Саске стоит многому у него поучиться, пускай хотя бы тренируются вместе, ему через месяц поступать в Академию, и мой сын не имеет права опозорить клан. Когда вернутся, передай это Итачи. Я слышал, в их отряде сейчас немного заданий, у него найдется свободное время. - Конечно, дорогой, - кивнула Микото, убирая со стола посуду. Но Итачи тянулся к Саске и без родительских указаний – нельзя заставить стать нужным, это всегда приходит спонтанно, необратимо смещая с привычных мест кусочки головоломки человеческой души, заменяя прошлое настоящим, а в спектре слаженных эмоций и реакций добавляется вдруг новый, незнакомый и совсем неизученный цвет. Обычно Учиха находил в детях некую бесполезность, временами граничащую с неприязнью. В путешествиях по странам ему доводилось видеть их разными, однажды – даже защищать по заявке нанимателя. Та капризная избалованная девочка, следовавшая в какой-то храм, с грубым нахальством помыкавшая многочисленными слугами, беспрекословно исполняющими ее прихоти, долгие месяцы оставалась самым неприятным заказчиком в мысленном списке Итачи. Дети клана и другие, встречаемые на улицах Конохи, не вызывали никаких откликов, воспринимаемые как некое дополнение, мнимая часть в значимой величине. Он избавился от этого куда быстрее многих, повзрослев во имя лелеемых отцом идеалов – маленький взрослый с порочным даром гениальности. У них имелось право на детство, у него – нет. А что же Саске? Учиха никогда по-настоящему не знал, какой он. Пара штрихов во внешности да имя – вот и все, что приходило на ум. Одна ночь вместе рассказала больше, чем проведенные под одной крышей семь лет: то, что у брата есть под левой ключицей тонкий белый шрам, и то, что кожа его пахнет сладковатым оттенком цветущего миндаля, а вырывающееся сквозь плотно сжатые губы «нии-сан» звучит по-домашнему приятно, отличимое теперь среди десятков похожих голосов. Из мелочей и незаметных зацепок складывающийся образ, он не был пустым, день за днем постепенно заполняясь общими, поделенными на двоих воспоминаниями, проведенными наедине минутами, разговорами и взглядами, понятными только им. Итачи долго не мог понять, что же именно в Саске контрастирует со всеми остальными, присутствующими в его жизни людьми, воспринимаемое вначале за наигранность, оно невольно сталкивалось с вечной подозрительностью шиноби, цепко пресекающей любые попытки вторжения в личное пространство, проникновения в которое с настойчивым упорством ждал младший брат, находя все новые точки соприкосновения. Тогда они против обыкновения не пошли на тренировку, вместо нее отправившись купаться к излучине реки, узкой дугой огибавшей примыкающий к деревне лес. Здесь когда-то учился плавать Итачи, и в напоенном знойным маревом утреннем воздухе слышались ему отголоски тех дней: они и отец, идущие бок о бок по извилистой тропинке, ленивый плеск волн о берег и обжигающая прохлада воды, рассекаемая неуверенными обрывистыми движениями. Он думал, так уже не будет никогда, и повторенное в новом сюжете, оно вызывало чуть заметную ностальгию, сквозь которую накладывались друг на друга кадры воспоминаний. Но уже не он сам, торопясь и поскальзываясь, карабкается вниз по крутому песчаному склону, не он бродит, закатав штанины, по мелководью, с интересом разглядывая что-то на дне и взбивая вокруг фонтаны водяных брызг, не он боязливо входит в прозрачную ледяную стылость реки, отчего вмиг покрывается мурашками разделенная цепочкой маленьких позвонков спина. Почему-то братьев любили сравнивать, называя удивительно похожими и пророча Саске судьбу второго гениального потомка клана, но Итачи видел – это неправда. В младшем брате не чувствовалось гениальности, и здесь же было его спасение. Опутываясь навязываемыми узами долга, Учиха разучился принадлежать себе, разучился быть настоящим. Ошибаться дозволено слабым, проигрывать – неудачникам, с младенчества заученные постулаты ложились на плечи неподъемным грузом, но нужно выдержать их все, иначе впустую годы работы над собой, помноженные на рефлекторное «что, если я не справлюсь?». Отец и клан хорошо постарались, превратив его в деталь безупречно отлаженной системы, фактически отняв право выбора, замененного талантом и способностями. У Саске выбор оставался, как оставалось умение с честной безусловностью принимать человека, заменив повсеместно твердимое «ты должен» простым, но куда более всеобъемлющим «ты». Не придумывая условностей, не ставя сковывающих существование ограничений, всего целиком без разделения на важные и неважные составные: весь мир в ладонях – только доверься им. Короткий оборвавшийся вскрик выдернул Итачи из раздумий – далеко от берега, почти на середине реки барахталась, судорожно взмахивая руками, маленькая фигурка. - Ита… - Саске с головой ушел по воду. Раздеваться не было времени. Учиха в несколько прыжков преодолел расстояние до кромки воды, резкими рваными гребками поплыв вперед, не ощущая ни перекатывающихся над головой волн, ни забивающихся в нос и рот едко пахнущих тиной капель, прикованный взглядом к все чаще исчезающему из виду брату. Мокрые футболка и штаны вздувались вокруг тела пузырями, затрудняя движение и утягивая на дно, он пожалел, что не снял их. - Саске! Держись! – это, кажется, подбодрило его, дав новых сил, которых как раз хватило, чтобы Итачи в последний момент ухватил за запястье почти захлебнувшегося мальчика. - Хватайся за шею! Испуганный, ничего не соображающий брат ловил жадными глотками поступающий в легкие воздух, мертвой хваткой повиснув на своем спасителе, пока тот разворачивался к берегу. Течение здесь было почти не заметным, но разыгравшийся ветер усиливал ход, несколько раз их чуть не смыло, холодные слои воды подсказали Итачи, что Саске случайно заплыл в глубокий омут, о котором он совсем забыл предупредить - Саске, мы уже почти… - последние метры давались тяжело. Пошатываясь, Учиха практически на руках выволок брата на песок, принявшись растирать его закоченевшие руки. - Нии-сан, - мальчика ощутимо трясло, посиневшие губы задрожали. Немилосердно пекущее солнце быстро высушивало одежду и кожу, стирая все следы происшествия, и только холодком разлился внутри запоздалый страх того, что могло бы произойти, не успей Итачи вовремя. Он столько раз сталкивался со смертью, что не придавал ей особого, вкладываемого другими смысла, принимая как неизбежное в буднях шиноби действие. Разумная и правильная закономерность, необходимая, дабы не сойти однажды с ума, но здесь, посреди напитанного теплотой полдня и лесной свежести трав внутренняя гармония давала сбой. Не могло, не должно было случиться, чтобы по-прежнему плыли над землей облака, шумела за спиной стена деревьев и серебрилась у ног река, а его брата не стало. Вся разница в предопределенности двух независимых ветвей существования четко отложилась в сознании: гибель на миссиях как норма не осталась бы таковой сейчас, неправильной фальшивой силой вырывая из контекста жизни не ей предназначенную жертву. - Братик! – всхлипывает над ухом Саске, порывисто и бессознательно прижимаясь к Итачи всем телом, и слышно, как гулко колотится о грудную клетку сердце, а ладони слепо сжимают на плечах складки футболки. И вот тут его накрыло окончательно. Учиху не обнимал никто уже много лет, чужая не ожидаемая нежность расколола реальность пополам. Разве бывает…вот так? Брат, говорил что-то еще, не слышимое за стуком крови в ушах; в исторгнувшем все ощущения мире не осталось ничего, кроме этих отчаянных объятий и сладковатого почти неразличимого запаха миндаля. А наверху привычно распускался безбрежный купол неба, уцепившись взглядом за который едва-едва удавалось удержать себя, не проваливаясь в наваждение. - Аники! Что с тобой?! В который раз задает Саске этот вопрос? - Ничего, все нормально, - Учиха видит свое отражение в матово-черных зрачках взобравшегося на колени брата. С длинной челки медленно срываются прозрачные капли, и Итачи зачем-то ловит их пальцами, ненароком касаясь скул. – Пойдем домой, тебе нужно согреться. Для детей, чьи родители решили отдать их в Академию ниндзя, поступление туда всегда являлось испытанием, своеобразным рубежом, проверяющим на прочность тело и душу, после которого не вернуться к прежнему себе. Нет, всегда оставалась возможность отказаться, уйдя с рискованного пути шиноби, но наложившийся несмываемый отпечаток висел на каждом невидимой меткой. Первогодки, с легким волнением примеряющие дома купленную по случаю нарядную праздничную одежду, еще не знают, что ждет впереди. Для кого-то это сродни новой увлекательной игре, где чуть жестче и тверже правила, для других – единственный вариант применения себя, вдохновленный передаваемым из поколения в поколение ремеслом, а третьи, быть может, с детским максимализмом идеализируя мир, верны придуманным когда-то мечтам и целям. Подчиненные распорядку дни проскакивали мимо, не откладываясь в голове, сливающейся длинной однообразной полосой непривычного безделья – в АНБУ по-прежнему не давали заданий, вынуждая Итачи заполнять образовавшиеся часы досуга тренировками, общением с братом, с приближением церемонии поступления нервничающего все больше, и снова тренировками, но теперь уже с Саске, твердо вознамерившемся догнать Итачи. Фугаку изначально поставил младшего сына в патовую ситуацию, требуя от того выдающихся результатов и не прилагая никаких усилий. Задатки, сколь примечательны они бы ни были, нужно разглядеть, направив их обладателя в верную сторону, иначе талант затухнет, погрязнув в болоте рутины, пропадет впустую, обернувшись бездарностью. Итачи не понимал отца – зачем калечить жизнь сына, убеждая в посредственности и требуя невозможного, загоняя в ловушку амбициозности, ведь под рукой всегда есть другой, удавшийся «образец» годами выводимой формулы успеха, давно ставший заложником сполна изученных умений. - Нэ, нии-сан, - взобравшийся на кровать Саске болтал ногами, наблюдая за устроившимся на полу братом, сортирующим оружие, - а ты не мог бы… - он замешкался, явно подготавливаясь к чему-то. - Да? Что такое, Саске? - Знаешь, завтра я иду поступать в Академию, - он решил начать издалека, - мама говорила, вначале всегда бывает церемония, а еще туда обязательно приходят с кем-нибудь. У папы много работы, ему некогда, и я подумал, может быть ты сходишь туда со мной? – совсем тихо закончил мальчик. Итачи задумчиво царапнул ногтем по пластинке сюрикена, проверяя остроту лезвия: - Начало вроде бы в десять? Хорошо, я приду. - Спасибо! – просиял брат, тут же гася не к месту вырвавшуюся улыбку. – Да, в десять, я разбужу тебя пораньше, ладно? И ты знаешь, я уже начал проходить кое-что из программы, вот, например, в Кодексе шиноби… - Кодекс? – Учиха вспомнил этот небольшой, но важный для каждого ниндзя устав, изучаемый обычно на самом первом уроке. – Тогда расскажи его правила, завтра вы наверняка с ним познакомитесь. Получивший возможность блеснуть знаниями Саске поудобнее уселся на кровати и торжественно начал: - Первое правило – нельзя предавать команду и свою деревню. Второе – отступление ради победы не значит бегство. Третье – убитый противник ценится меньше, чем тот, что стал другом. Четвертое – не достойно подражания использование навыков воина в личных целях. А как это, Итачи? – переспросил он. – Я все думал, но что-то не понимаю. - Ты о четвертом пункте? Ну, допустим… – Учиха покрутил головой, отыскивая в комнате подходящий пример – на глаза попалась стоявшая на тумбе ваза с румяными красными яблоками, - если используя навык скрытности, стянуть у торговца на рынке несколько яблок, это будет личным мотивом. - И даже если ты на миссии, и у тебя совсем нет денег, но очень хочется есть? - Другой пример, - согласился Итачи, - двое друзей любят одну девушку, но она отдала предпочтение второму. Тогда первый обманом заманивает его в ловушку, позволяя погибнуть, о чем возлюбленная не узнает. - А, ясно, - протянул Саске, сползая вниз и устраиваясь рядом с Итачи, - ты столько всего знаешь, столько умеешь. Я обязательно стану таким же как ты, когда вырасту! Он не понял, почему в глазах брата скользнула тревожная настороженность: - Нет, Саске, не надо. И лучше всегда оставайся собой, что бы с тобой не случилось. На миссию их забрали среди ночи: сквозь сон Итачи с трудом различал доносящиеся из коридора приглушенные голоса, к которым вскоре добавился еще один, матери, чьими стараниями он и был разбужен окончательно. И как много раз до этого, она сидела на его кровати, сложив на коленях руки, говоря, ставшие уже дежурными фразы о том, чтобы берег себя и не попал в беду, и чтобы поскорее возвращался домой, как только они все наладят, и сын, почти не слушая, складывал в рюкзак сменную форму АНБУ, оружие и лекарства, кивал невпопад, всецело занятый предстоящими сражениями, обдумывая стратегию и тактику. Максимальная собранность, ни одного лишнего слова и движения, мгновенно проснувшийся от пары энергетиков мозг работает ясно и четко, отбросив всю окружающую незначительность быта. Микото привыкла, ведь не могло быть иначе. Они простились на пороге, где она неловко прижала к себе сына, надолго задерживая в объятиях, и вместе с традиционным «до свидания» услышала: - Мам, я не смогу пойти с Саске на церемонию. Скажи ему, когда проснется. А потом потянулись долгие две недели войны, совсем маленькой, почти не существующей ни для кого, кроме нескольких отрядов шиноби да кучки мятежников, обосновавшихся в полуразрушенной, покинутой жителями деревне. Выковырять их оттуда оказалось едва ли не сложнее, чем уничтожить. Глупых, сопротивляющихся судьбе и предписанному исходу людей, чья наступившая смерть не привнесла ни грамма новых ощущений – только тупо зудящую в голове усталость и мысль, что пора возвращаться домой. Домой. Когда-то он считался просто набором звуков, точкой отсчета для очередной дороги, местом, где тело получит отдых и расслабление, подготавливаясь к возложенным обязанностям, о которых в любой момент могли напомнить из штаба. Слаб тот, кто привязался к месту, добровольно посадив себя на цепь воспоминаний, тянущих, возвращающих обратно отовсюду, где бы ты ни был. Дом – перекресток сплетения всех дорог, паутиной расползающихся в разные стороны, нулевой километр странствий, пометка на карте – сотри ее и поставь заново, где посчитаешь нужным. Так стоит ли любить условность? Ответ изменился с тех пор, как в простой карандашной отметке образовался символ, смысл вернуться после ухода, наверное, тоже ждущий там, за чередой ночей и туманов, к кому почему-то возвращались мысли во время привалов и монотонных дежурств у костра. - Вчера мы писали контрольную, и Ирука-сенсей сказал, что я сдал лучше всех. Даже Сакуру не хвалил так как меня, - Саске не отставал от брата ни на минуту, спеша поделиться всеми, накопившимися подробностями, - а Наруто опять все завалил. Почти ни одного правильного ответа не дал. Я пытался ему объяснить, а он говорит, не понимаю, и хотел списать у меня, но я не согласился. Как он станет шиноби, если ничему не научится, так же, аники? - Кто это, Наруто? – упоминаемое в болтовне брата имя звучало через каждую фразу в разговорах о школе. - Он учится в нашем классе, разве я тебе не рассказывал? – Саске заглянул через плечо старшего Учихи, вчитываясь в развернутый у него на коленях свиток. – А что ты пишешь? - Это отчет о прошедшей миссии, - он обмакнул перо в чернила, выводя на желтоватой бумаге столбцы иероглифов. – Так что там, насчет Наруто? - Ну… - Саске потоптался за спиной, изучая не слишком понятный и скучный документ, и, опустившись на теплые доски крыльца, прислонился к боку брата, - нас с ним рядом посадили на первом уроке, а еще он сказал, что станет Хокаге, и каждый день придумывает какие-нибудь интересные штуки, от чего все потом смеются, правда, Ирука-сенсей за них обычно ругается. Он рассказывал что-то еще, переключаясь то на случаи с занятий, то хвастался оценками и выученными джюцу, втянувшийся и привыкший к школьному расписанию взамен домашней свободе, изменившийся, начавший взрослеть, и скрывалось за этим невнятное, мешающее ощущение легкой отчужденности, вклинивающейся между братьями. - Вы с ним друзья? – неожиданно для себя произнес Итачи. - С Наруто? Я не знаю…мы же совсем недавно познакомились, - запрокинув голову, Саске уставился на небо, - и, наверное, для дружбы нужно пережить что-то такое вместе, чтобы оно не забывалось. Мягкий шорох пронизанной солнцем реки и тяжелое, похожее на хрип дыхание, а угольно-черные в обрамлении пушистых ресниц глаза завораживают незнакомой глубиной, и по мокрой шее скатываются, уходя за линию ключиц, мелкие бусины воды. - …но я бы хотел это найти. Перо дрогнуло в пальцах, посадив на полотно свитка лиловую каплю, пятном растекшуюся поверх записей. - Братик, смотри, что ты наделал! – Саске подцепил ногтем чернильный развод, смахивая его прочь и еще больше пачкая бумагу. – Теперь все заново придется писать, да? Поднимающийся над булькающей на плите кастрюлей пар спиралью уходил под потолок, смешиваясь с другими, витающими вокруг ароматами готовящихся блюд, оседая и впитываясь в тесное пространство кухни, и Микото, торопясь и обжигаясь, ложкой выхватывала из кипящей воды плотные рисовые шарики, перекладывая их на тарелку и нанизывая на деревянные шпажки. - Сынок, - она поставила блюдце перед сидящим за столом Итачи, щедро полив кушанье соевым соусом, - твои любимые, с зеленым чаем. - Спасибо… - Учиха поднял одну из палочек с тремя зеленоватыми данго на ней, глядя, как стекают по круглым бокам темные маслянистые капли, разбивающиеся о керамическое дно посуды, а стоящая у плиты мать уже снимала с огня новую порцию. - Итачи? – повесив на крючок фартук, Микото опустилась на соседний стул. – Что случилось? Не нравятся? Прежде с удовольствием евший любимое лакомство сын не торопился пробовать его, задумчиво обмакивая в соус, и вновь ожидая, когда он стечет. - Да нет, - пожав плечами, Учиха отправил в рот крайний, почти остывший шарик. – Мама, ты знаешь Наруто? Того, из класса Саске. - А, Узумаки Наруто! – подтвердила Микото. – Я видела его несколько раз. Саске часто о нем рассказывает. Я даже рада, что они общаются – Саске всегда был немного замкнутый, я боялась, он там ни с кем не сойдется, а этот мальчик как-то сразу с ним подружился. Узумаки Наруто? Значит, тот самый. Имя неприятно резануло слух. - Мне кажется, - подбирать слова следовало аккуратно, не хватало, чтобы мать подумала, будто он настраивает ее против, - Саске не стоит с ним так много видеться. Тем более о Наруто ходит дурная слава, ты же помнишь. - А, вот ты о чем, - Микото устало подперла голову рукой, облокотившись о стол. – Да, в деревне его не любят, но пока поводов волноваться нет, и Саске он вреда не причиняет. - К тому же он самый отстающий в классе, отец рассердился, если бы мой брат тоже начал учиться хуже. В их возрасте дурное влияние… - Скажи, - Микото в упор посмотрела на сына, накрыв его ладонь своей, - ты что-то знаешь о нем? Вам говорили в АНБУ или где-то еще, или, может быть, папа тебе рассказывал. Явная промашка – чего он добьется подозрениями без доказательств. Чтобы заполнить возникшую паузу, Учиха стянул зубами еще одно данго, не чувствуя вкуса, медленно пережевывая сладость. - Нет… Дело не в этом. Просто я беспокоюсь за Саске. Он совсем маленький, а дети легко попадают в неприятности, разве мы не должны вовремя ограждать их от этого? - Итачи, - судя по улыбке матери, ей хватило полученных объяснений. – Ты о нем так заботишься, и он тоже начинает привязываться, но дружба с Наруто не вредит твоему брату. Хотя в чем-то ты, наверное, и прав – некоторые ребята в классе попались сложные. Взять того же Кибу. Ну, из семьи Инудзука, ты их знаешь. От внимания отвлекшейся на другие темы женщины ускользнул странный тяжелый взгляд сына из-под опущенных ресниц. Разговор, состоявшийся неделю назад, как и ожидалось, ничего не изменил – видимые только Учихе подробности в семье не рассматривали всерьез, списывая его беспокойство на проснувшиеся родственные чувства. Пожалуй, это они и были, ведь гораздо лучше называть теснящуюся в груди тоску братскими чувствами, чем незаметно пробирающимся в мысли совсем другим словом – ревность, от которого решительно избавляешься, выкидывая прочь из головы, и заранее зная, что попал в замкнутый круг, сцепивший между собой троих, и сделавший одного лишним. Лишний, не укладывающийся в схему элемент настойчиво оттеснял Итачи куда-то на обочину, подменял собой, незаметно вымывая, выбрасывая прочь. Образовывающееся между братьями доверие не исчезало полностью – наоборот, Саске с удовольствием проводил время с Итачи, играл и тренировался, все шире открываясь и невольно заставляя открываться в ответ. Если рядом не было Наруто. Стремительно настигающее одиночество сбивало с толку, ломало устоявшиеся стереотипы, обращая их в ложь, Учиха почти ненавидел себя за глупую унизительную слабость, над которой смеялся когда-то, но изгнать ее значило бы сломать что-то внутри, как приходилось делать это десятки раз прежде, убеждаясь, что другого выхода нет. Одиноким становишься, когда у каждого вокруг существует кто-то важнее тебя – еще одна глупая прописная истина, в полной мере осознанная только недавно, потому что нашел, с чем сравнить, узнав, что бывает иначе. В разыгрывающемся на троих спектакле главную роль зачем-то разняли напополам, поделив целостность непритершимися друг к другу половинками. Вторые, первые места – что за нелепость. Жизнь больше и глубже соревнования, проникновенней театра, реальней вымысла: Учиха должен стать единственным. Решение прозвучало в мозгу открыто и естественно, давно готовое быть принятым и тихо ждущее – своего часа – кто знает, сколько бы он сомневался, не скажи Саске тех слов. - Ты занят? – Итачи заглянул в комнату брата. Он листал какую-то книгу, беззвучно шевеля губами и повторяя про себя прочитанное. Еще несколько громоздились на столе вперемешку со свитками. - Только что уроки закончил, - Саске устало потянулся, откладывая учебник, - сенсей в последние дни много задавал. - Хочешь, потренируемся сейчас вместе? Покажу тебе более эффективный способ метания сюрикенов взамен тому, что вам объяснили на занятиях. - Хочу! Ой, я же забыл совсем, - в голосе мальчика послышались виноватые нотки. – Я пообещал Наруто потренироваться с ним и научить одному джюцу, которое мы вчера проходили. Он вытащил из шкафа белую тканевую сумку, всегда носимую в Академию, бросив туда пару книжек и ручку, и боком протиснулся мимо стоявшего в дверях старшего Учихи. - Братик? – Саске безуспешно пытался заглянуть ему в глаза. – Ты…ты обиделся? Просто я же уже пообещал, мы договорились… - Не страшно, Саске, - со стороны улыбка смотрелась слишком искусственно, - обещание есть обещание. - Ага, - не совсем уверенно согласился брат, - давай как-нибудь в другой раз, аники? Ты только не забудь. Итачи увидел его сразу, как он вывернул из-за угла, зашагав по пустынной улице. Мальчишка брел по середине дороги с напускной независимостью, засунув руки в карманы старых, видавших виды штанов, пиная попадающиеся под ноги камешки и вздымая вокруг клубы пыли, грязноватым облаком ложащейся на сандалии. Внизу штанины уже основательно запачкались, потускнев, из оранжевых превратившись в коричневатые, а ремешок на правом ботинке немного оторвался, хлопая при каждом шаге. Облик ребенка создавал впечатление неухоженной заброшенности, какой обычно отличаются сироты. - Так ты и есть Узумаки Наруто? – вскользь окликнул Учиха, когда он поравнялся с лавочкой, где тот сидел. Мальчик остановился, наградив сидящего неприязненно-подозрительным взглядом исподлобья, в беззаботно голубых глазах сверкнула настороженность. - Ну я. А чего тебе? Отношения с жителями деревни научили его элементарной безопасности, подсказывающей не кидаться к кому попало по первому зову, рискуя получить очередную оплеуху или пару крепких слов в свой адрес. - Лично мне – ничего, не думал, что встречу тебя сегодня, но мне давно хотелось познакомиться с лучшим другом Саске. Имя брата подействовало – плечи Узумаки чуть расслабились, из глаз пропала не по-детски колючая льдистость. - Ты знаешь его? - Конечно. Мы же братья. - Итачи! – переход к дружелюбию был мгновенен, Наруто улыбнулся широкой, во весь рот, так что показалась белая полоска зубов, улыбкой. – Саске столько о тебе рассказывал. - Неужели? – удивился Итачи. – И что же он говорил? - Да много всего, - Узумаки присел на край деревянной скамейки, откинув голову назад и упираясь затылком в спинку, - о том, как вы проводите время, тренируетесь и все такое. А это правда, что ты уже работаешь в АНБУ? На его лице появился живейший интерес. - Да. Я закончил Академию ниндзя раньше положенного срока. - Круто! – с каждой минутой новый знакомый нравился мальчику все больше. Совсем такой, каким представлялся по рассказам друга. А когда Учиха предложил ему придти как-нибудь в гости, Наруто растерялся совсем. - А твоя семья? Они не будут против? Просто я же… Он сердито дернул плечом, и Итачи внутренне усмехнулся – ребенка не часто баловали хорошим обхождением. Немного затравленный, смутно ждущий повсюду подвоха, и при этом неотступно ищущий лучшей доли – необычное сочетание качеств. - Не будут, родителей я предупрежу. Впрочем, ты куда-то торопился, не буду больше задерживать, - Итачи поднялся, собираясь уходить. - Сегодня выходной, какие дела, - фыркнул Наруто. - Не скажи. Саске с утра за уроками сидит. А ты уже подготовился, Наруто-кун? - А, это… - Узумаки поскучнел, спрыгнул с лавочки, привычным жестом поглубже опуская руки в карманы, - учи – не учи, толку мало. Я по-прежнему самый худший в классе. Они шли рядом – увязавшемуся следом Узумаки без разницы, где и с кем убивать время. - В Хокаге не избирают двоечников, - заметил Учиха, - такими темпами ты и Академию вряд ли закончишь. Но знаешь, я бы помог тебе. Смотри! Приметив впереди дерево, он оттолкнулся ногами от земли, вспрыгнув на узкий каменный забор, вдоль которого они проходили, а оттуда перескочил на склонившуюся к ограде ветку. С нее – на соседнюю, ловко преодолев половину расстояния до верхушки. - Сможешь так же? Попробуй. На забор Наруто взметнулся с большим трудом – сказывалась разница в росте – но уверенно карабкался вслед за Учихой, проскользнув сквозь плотную стену листьев и слизывая выступившую каплю крови со ссадины на запястье, полученной, когда ободрался о шершавую кору. - Неплохо, - похвалил Итачи, - а теперь давай вон туда, - он указал на покрытую бордовой черепицей двускатную пологую крышу. Они приземлились одновременно, но загрохотавший по водостоку Узумаки в этот раз одобрения не вызвал. - Своим шумом ты бы переполошил всех вражеских шиноби в окрестностях. Ниндзя следует развивать не только ловкость, но и скрытность. Двигайся более плавно, наступая куда-то, опирайся вначале на носок, а потом на пятку – так ты сможешь немного погасить звуки. Итачи переместился на соседнюю крышу, возвышающуюся над предыдущей, замерев у края. Впившийся в него глазами Наруто старательно запоминал каждое действие, мысленно прокручивая в голове увиденное. - Ага! Я понял! – однажды он тоже научится этой сквозящей в жестах непринужденной грациозности, позволяющей взлетать над домами и крышами. Узумаки рванулся вверх, копируя Учиху, не видя, как неуклюже смотрится со стороны, не рассчитав расстояния и нелепо размахивая руками, чтобы удержать равновесие. - Тебе не хватает практики, - Итачи искоса посмотрел на выпрямившегося мальчика, - почаще занимайся, и догонишь одноклассников. - А ты потренируешь меня еще? – раскинув для равновесия руки, Наруто прошелся по скользкому настилу. - Обязательно. - Обещаешь? - Конечно, Наруто. Обещаю, - слова срывались с губ легко, устремляясь ввысь, подхваченные ветром. Отсюда Коноха обретала совсем иной вид, из сплетения улиц и площадей превращаясь в мозаичное море разноцветных крыш. Красные, серые и желтые, пологие и двускатные, увитые гирляндами проводов и вывесок, они скрывали под собой людей, изгибаясь и вскарабкиваясь одна над другой поближе к солнцу, срастались в единый не ощутимый внизу организм, складывающийся из обжигающей сквозь тонкую подошву черепицы, птичьего гомона, мерного потрескивания электрических кабелей где-то поблизости. Бесконечный простор свободы с калейдоскопом запахов цветов и трав и примешивающейся к ним горьковатой уличной пыли, не затхлой и душной, очистившейся, пока поднималась сюда. Их не видел никто – жители редко смотрят на небо без причин, привязанные к своим проблемам, и они забирались все выше, ведомые Итачи по волнам застывшего, из дерева и камня созданного моря. С каждым этажом деревня открывалась заново, позабывший о времени Наруто следил лишь за мелькающим силуэтом Учихи, не теряя проводника из виду. Последний глубокий провал-колодец между двумя широко стоящими зданиями оказался для Узумаки пределом – балансируя на узком выступе, хватаясь руками за несуществующую опору, он на миг встретился отчаянно-испуганным взглядом с Итачи. Толчок в грудь оказался совсем слабым, кончиками пальцев скользнув по гладкой ткани футболки, под которой заходилось в предчувствии гибели сердце.Он умер, не долетев до земли – ударился виском о торчащую из стены балку – и уже не чувствовал, как дробились об асфальт сломанные шейные позвонки. Открытый для прощания гроб утопал в цветах – последняя дань, щедро пожертвованная Советом напоследок, скупое извинение за то, что не досмотрели, не углядели, не уберегли. Оратор умело жонглировал фразами, в нужный момент то понижая голос до печального шепота, то поджимая с горестной гримасой отрепетированного сожаления губы, вынуждая присутствующих молча перебирать в руках принесенные букеты, неловко переглядываясь между собой и не зная, куда деваться от излишне эмоционального, отдающего плохой театральщиной голоса, наспех сочиняющего приличествующую событию речь, не нужную ни собравшимся, ни лежащему на возвышении телу. - …ничего не поделаешь, увы. Но мы должны предпринять все возможное, чтобы не допустить повторения, - заунывно вещал советник Хокаге. Полукругом стоящие мужчины и женщины вздыхали, мысленно поторапливая его. Среди них не встречалось ни одного гражданского – сплошь главы известных кланов – могло показаться, что хоронят видного и почитаемого деятеля или прославленного шиноби. Впрочем, погибший и впрямь представлял интерес для многих, своим уходом из жизни резко меняя расстановку приоритетов деревни и пробуждая разные отклики. - Вы же понимате, Хьюга-сан, предоставленный сам себе, мальчик… - С его неуравновешенным характером, да и наверняка сказывалось влияние этого… - Несчастный и одинокий ребенок… Они по-очереди подходили к гробу, переговариваясь вполголоса, заглядывали внутрь, словно чтобы удостовериться, что не ошиблись, и пристраивали растрепавшиеся цветы, не задерживаясь ни на минуту. - Итачи, - окликнула Учиху полная дородная женщина – он узнал в ней жену Акимичи, - тебя прислал Фугаку-сан? - Нет. Отец занят, а я пришел сам. Вы знаете, мой брат дружил с Наруто, они все дни проводили вместе… - они помолчали немного, - дети такие хрупкие, нам стоило бы внимательней относиться к нему. Что он здесь получал, кроме ненависти. Итачи поднялся по ступенькам постамента: в черном костюме Узумаки смотрелся торжественно и строго, подстать церемонии, все тело его закрывали охапки крупных белых одуряюще бьющих в нос тяжелым вязким ароматом лилий, отдающих казенным надуманным великолепием. Учиха аккуратно достал из-за пазухи букетик пронзительно синих васильков, укладывая его на грудь Наруто. - Я думаю, они подходят ему больше. Он застал мать в комнате брата. Саске устроился у нее на коленях, уткнувшись лицом в плечо, и Микото гладила сына по голове, баюкая как младенца. - Ты вернулся? - Да, только что оттуда. Народу немного… - Итачи, - мать предостерегающе показала глазами на ребенка. «Не при нем». - Мам, я посижу с ним? Ты иди поспи, - она не отходила от Саске всю прошлую ночь, отдых ей не помешал бы. Брат обхватил его руками за талию, провожая взглядом выходящую за дверь Микото, кусал побелевшие губы, не чувствуя стекающих по щекам слез, вытираемых Итачи, и на их место из-под опухших покрасневших век прорывались новые, сопровождаемые беззвучными сотрясающими тело рыданиями. Он стал достаточно велик, чтобы понять смерть, но слишком мал, чтобы признать ее. И в целом мире не находилось заменителя, уравновесившего бы разрываемую на части душу, пока не будет выплакана, исторгнута из нее накопленная боль. - Он просто упал, Саске, - зажмурившись, старший Учиха прижимал к себе мальчика, как заклинание повторяя придуманное оправдание. - Почему? Зачем?! - Он упал…оступился. Это жизнь, в ней всегда все чуточку правдивей, чем нам бы хотелось. Его не вернуть. Ты забудешь его, только вытерпи, выстрадай всю свою боль до конца. И с каждым всхлипом, переходящим в режущий горло крик, в него входила смерть, растворяясь, срастаясь с сознанием, как инородная опухоль, поражающая организм. Он посягнул на чужое и поплатился. Больше никто не отберет тебя у меня. Саске плакал навзрыд, горячо и горестно, как плачут, впервые почувствовав вкус утраты, не сдерживаясь и не стесняясь, укрывшись от бьющей по сердцу безнадежности в объятиях брата, ласково нашептывающего что-то, неразличимое за закладывающей уши ватной тишиной и пеленой слез, ощутимое лишь звуками родного, успокаивающего голоса. Ты научишься доверять, и это сделает тебя счастливым. Нас. Вместе.