Долго и счастливо

      Солнце уже клонилось к закату, когда они наконец добрались до главного стойбища Западного Небесного ханства. Ворота отворились тихо: ябгу не любил, когда о его возвращении оповещали всех, и серый конь мотнул головой, стряхивая с морды поднятую пыль. Темур похлопал скакуна по холке. И он, и сопровождавшие его люди, и их лошади устали от переходов от одного стойбища к другому, однако это было долгом ябгу – лично узнавать вести от старейшин, проверять свои земли и воинов… Хотя бы иногда.       Белые войлочные юрты в закатных лучах казались оранжевыми, будто подсвеченными изнутри и оттого теплыми. Темур потянулся в седле, на ходу кивая расступавшимся перед ними жителям, и подумал, что раньше и представить себе не мог такого: что он будет жить вдали от Небесного дворца, что вокруг будут верные люди. Что ему, когда-то так стремившемуся прочь от собственной спальни, будут в тягость даже десять дней в пути, и что дома после дороги его будет встречать любимая жена…       Он улыбнулся, и взгляд, следуя мыслям и уже появившейся привычке, скользнул к ступеням главной юрты – там его всегда ждала Туткун.       Всегда. Но не сейчас.       Сейчас на крыльце их ожидал только седовласый Илчин, и благодушный настрой Темура померк, как задутая сквозняком свеча.       – С возвращением, мой ябгу, – старший слуга поклонился, жестом отправляя воинов забрать лошадей у вернувшихся с дальней дороги. – Была ли ваша поездка успешной? Все ли спокойно в нашем ханстве?       – Вполне, – отделался Темур односложным ответом и, дождавшись, когда с ним попрощаются сопровождавшие, поднялся к слуге. – А все ли в порядке здесь, Илчин? Где Туткун?       Он надеялся услышать, что жена просто устала за день, да и их не ждали так скоро, и лишь оттого не вышла навстречу… Однако помрачневшее лицо Илчина мгновенно дало понять, что Темур ошибался.       – Хатун в юрте, мой ябгу. Признаться, я не стал ее звать, когда вы въехали в стойбище…       – Почему?       В голос сами собой вкрались недовольно-предостерегающие нотки, и Илчин сцепил пальцы, опуская глаза. Новый старший слуга своего нового ябгу очень уважал, однако, зная о его вспыльчивом характере пока больше понаслышке, всякий раз заметно напрягался, если был вынужден приносить дурную весть.       – Мой ябгу, прошу, не волнуйтесь понапрасну, с хатун все в порядке…       – Однако она сидит в юрте, хотя еще далеко не ночь, и о моем приезде ты ей не сообщил? – он подошел ближе. Хотелось встряхнуть мужчину, заставить сказать все и сразу, но Темур сдерживался. С трудом. – Так что случилось? Говори!       Илчин покачал головой.       – Признаться, я сам точно не знаю. Несколько дней назад Туткун-хатун стало дурно, к ней позвали шаманку. Та сказала, что хатун здорова и это было лишь легкое недомогание, свойственное любой беременной женщине… Однако с того времени по какой-то причине хатун не выходит из юрты. Клянусь, я не знаю, почему.       Темур сжал кулаки, давя поднимавшийся из глубин души страх, и сбежал вниз по ступеням, перелетая через две. Разум твердил, что, если бы здоровью или, тем более, жизни Туткун или ребенка что-то угрожало, шаманка сказала бы Илчину сразу, пусть даже сама хатун приказала бы иначе. А раз не сказала, значит, и волноваться было не о чем… Однако если не о чем волноваться, отчего тогда Туткун который день не показывалась никому на глаза?!       Их юрта стояла сразу за главной, и путь сюда занял слишком мало времени, чтобы Темур смог успокоиться. Поэтому, кивком приказав уйти служанке, бесцельно суетившейся снаружи, толкнул дверь, рисуя в воображении самые ужасные картины, на какие только был способен…       В действительно же в жилище ничего не изменилось по сравнению с тем, как было до его отъезда, и Туткун сидела, глядя в огонь тлеющего очага, почти так же, как делала это каждый вечер, когда Темур устраивал голову на ее коленях.       Только обычно она не выглядела такой поникшей.       – Туткун?       Он запоздало осознал, что не услышал от жены слов приветствия, и, когда она вздрогнула, понял, что даже не заметила, как он вошел.       – Темур… – ее губы тронула улыбка, слишком вымученная, чтобы походить на радостную. – Вы вернулись…       Темур кивнул, прошел к ней и сел рядом. Протянул руки, заключая ее ладони в свои. И спросил, не ходя кругами:       – Что случилось, Туткун? Илчин сказал, тебе стало плохо, приходила шаманка…       Туткун опустила голову, и не прижатые ободком волосы, заплетенные не так аккуратно, как всегда, упали на лицо.       – Немного плохо было, тошнило, и кружилась голова… Не волнуйся, уже прошло.       – Если прошло, почему не выходишь из юрты? Почему заперла себя тут? Почему такая грустная? – он коснулся пальцами ее подбородка, прося поднять лицо, и, когда Туткун послушалась, увидел полные слез глаза. – Ханым, прошу, скажи, что случилось, или я сам придумаю причины в сто раз страшней! Шаманка сказала что-то, что тебя расстроило?       Туткун кивнула, поджимая дрожащие губы, и Темур крепче сжал ее ладонь. То ли успокаивая, то ли пытаясь найти поддержку сам.       – Что-то с тобой? С ребенком?.. Ну же, моя Туткун, не молчи!       – Нет, нет, со мной все в порядке, – слезы все-таки полились из глаз, и она поспешно вытерла их. – С ребенком… тоже. Только… Шаманка сказала… хотя я ведь и сама об этом думала уже, потому что слишком рано еще, не должно быть так… но я думала, может, мне кажется просто, может, напрасно беспокоюсь… Но она сказала так…       Туткун прервалась то ли от волнения, то ли оттого, что говорила все на одном долгом выдохе, и Темур помотал головой.       – Постой, Туткун, постой, я совсем ничего не понимаю! Если с тобой все в порядке, если с ребенком все в порядке, что еще могла сказать эта женщина?.. Клянусь Небесным Тенгри, если сумасшедшая стала нести какой-то бред и пугать тебя ерундой, скажи одно слово – и ей снесут голову!       Он почти даже подорвался с места, готовый притащить шаманку сюда и потребовать с нее ответ, но Туткун ухватилась за его руки.       – Нет, Темур, нет! Оставь ее, шаманка не сказала мне ничего, кроме правды. Но эта правда… – она снова запнулась, но не отвела глаза. – Правда в том, что я ношу под сердцем не одного ребенка, мой Темур. Не одного… а двух.       – …Двух?..       Темур замер, пытаясь осознать услышанное, и в наступившей тишине очень громко прозвучал всхлип Туткун – почти так же громко, как грохот обрушившихся на него эмоций.       Сначала пришло удивление. Без какой-либо причины, просто потому что все было очень неожиданно.       Потом – мысль, что им, пожалуй, действительно стоило заподозрить раньше. Не то чтобы Темур был так уж сведущ в подобных делах – по правде, совсем нет, и единственным его опытом пока было то, что он стал дядей меньше трех лун назад. Но, если сравнивать с Гюнсели, живот Туткун и правда был великоват для ее срока… Однако он не спрашивал, списывая все на собственную глупость… и уж тем более не задумывался о подобном.       Но если задуматься – у них ведь будет сразу два ребенка! Два!       Он улыбнулся.       Туткун снова всхлипнула.       И настигшее понимание стерло улыбку с лица Темура.       Когда Туткун было три года, ее мать тоже была беременна двойней. Однако должный стать счастливым день не пережили ни сама женщина, ни ее новорожденный сын…       Очевидно, страх повторить судьбу матери теперь сжимал сердце Туткун.       Однако Темур не собирался соглашаться на подобный исход.       – Так не будет, – он привлек жену к своей груди, ощущая ее дрожь. – Что бы ни произошло в тот день, Туткун, с тобой это не случится.       – Откуда тебе знать?..       Теперь она не скрывала слез, задыхалась рыданиями, и Темур сжал объятия крепче.       – Я знаю, потому что Небесный Тенгри справедлив, моя Туткун. Он не заберет ни тебя, ни кого-либо из наших детей… Но, если ты так боишься, я привезу Кюн-ату.       – Кюн-ата не помог маме… – Туткун спрятала лицо в его плечо, вцепилась пальцами в запыленный кафтан. – Да и разве Чолпан-хатун позволит ему приехать?       – Украду, – без колебаний решил он, баюкая ее в свои руках. – И его привезу, и шаманку из дворца, и любого другого лекаря… И сам буду рядом.       – Рядом?..       – Да. Только скажи.       Туткун усмехнулась сквозь слезы. Темур, как всегда уверенный, сильный и надежный, прогонял прочь ее страх, и чувство ужасно-неизбежного отступало перед его решительностью. Ведь и правда, разве мог Небесный Тенгри, заставивший их столько вынести, но все же позволивший стать мужем и женой, так с ними поступить?..       – Не положено, Темур. Не должно мужчине находиться рядом с женщиной, когда она рожает. Это против традиций.       Темур пожал плечами. Вот же нашла что сказать!       – Туткун, неужели ты еще не поняла: традиции – последнее, что меня волнует, когда дело касается тебя. Должно или нет, ты скажи – я буду. И пусть кто-то попробует остановить.

*

      Четыре месяца спустя       Сначала ему пришлось воевать с Чолпан-хатун, чтобы забрать Кюн-ату.       Потом пришлось воевать с Кюн-атой и Тунай, чтобы остаться с Туткун.       Потом Темур решил, что сильно себя переоценил. И что, пожалуй, он был бы не против даже выйти…       Но крупные слезы, катившиеся по щекам вцепившейся в его руку Туткун, напоминали, что время малодушия безвозвратно прошло.       Темуру, если он и знал это слово раньше, пришлось вовсе забыть его в последние месяцы, а также вытащить из себя все мужество и терпение, какие только хранились в душе. Потому что чем ближе был долгожданный день, тем больше боялась Туткун. Он уже успел привыкнуть и к ее слезам посреди ночи, и к долгому молчанию, и ко вспышкам злости на всех вокруг, когда она, мечась по юрте от стены к стене, швыряла все, что попадало под руку… а потом опять плакала и просила прощения, если в не успевшего увернуться мужа прилетало что-то увесистое.       Так вышло и прошлым вечером. Что вывело Туткун из себя, Темур не понял: то ли служанка принесла слишком холодный напиток, то ли жене снова стало жаль одного из давно убиенных медведей, чьими шкурами был застелен пол… А может, сам Темур дышал слишком громко. Что бы ни было, вспышка злости Туткун была, по обыкновению, мгновенной и разрушительной, но вот закончилась на этот раз быстро. Шкатулка из-под печати Западного ханства, которую Темур не успел убрать, полетела в него с печатью вместе, и он едва не обзавелся еще одним шрамом над глазом – для равновесия левым. На счастье, отдернул голову вовремя, не сомневаясь, что ярость Туткун сейчас же сменится приступом сожаления…       Нет, извиниться перед ним она потом все-таки успела, конечно. Причем много раз и сразу за все: начав со злополучной шкатулки, перешла к сожалениям за вранье шпионки в Небесном дворце, не случившиеся соблазнения Каи и дальше по порядку…       – Женщина, если ты решила покаяться перед смертью, зря стараешься, – он пытался занимать как можно меньше места в юрте, теперь полной народу. – Сейчас все равно не прощу. Попробуй лет через пятьдесят.       – Темур, я тебя убью!       – Для этого тебе придется по меньшей мере сначала родить.       Судя по недовольному взгляду Кюн-аты, лекарь счет шутку совершенно не смешной.       А потом и самому ябгу смеяться расхотелось.       Когда все закончилось, халат и кафтан Темура были мокрыми на спине и груди, и хотелось просто осесть на землю, где стоял. Вместо этого он опустился на колени сбоку от кресла, убирая растрепавшиеся, слипшиеся от пота волосы с лихорадочно-алой щеки.       – Туткун? Туткун, душа моя, посмотри на меня… Туткун?!       Она лишь чуть повернула голову на его голос, и Темур обхватил ладонями ее лицо. По ощущениям, жара у Туткун не было…       – Оставь. Дочка устала очень, – Кюн-ата поднес к ее губам чашу с горько пахнувшим отваром, аккуратно напоил до последней капли, – а еще ты тормошишь. Лучше уложи, пусть отдохнет. И сам отдохни тоже.       За порогом юрты его встретили яркое полуденное солнце и целая толпа. Народ, приветствуя своего ябгу, улыбался и поздравлял, однако из уважения – вполголоса. Темур провел ладонями по лицу и поплелся к бочке с водой – ополоснуться и сменить одежду.       Подошедший Кюн-ата терпеливо дождался, пока он закончит, и только затем добродушно усмехнулся:       – Ну, жену уложил, себя в порядок привел – теперь на детей-то взглянешь, ябгу?       Темур улыбнулся.       Туткун проснулась к вечеру. Тунай, все это время остававшаяся с сестрой, позвала его и вышла, и Темур опустился на покрывало рядом. Поцеловал в лоб.       – Как ты себя чувствуешь?       – Темур, где дети?       Голос Туткун был тихим, но очень взволнованным, и она пыталась встать. Темур перехватил ее, однако обратно на кровать укладывать не стал – прижал к себе.       – С Кюн-атой и служанками. Уверяю, за ними сейчас следит больше человек, за тобой.       – Они в порядке? – она больше не стремилась подняться, уткнулась в его грудь, растворяясь в сильных и теплых объятиях. – Темур, умоляю, скажи мне правду…       – Я разве когда-нибудь врал тебе, моя Туткун? Наши дети в порядке, здоровые и, честно говоря, очень шумные. Особенно дочка.       Туткун всхлипнула.       – У нас родилась дочь?       – Да. И сын, – Темур поцеловал ее в макушку. – Видишь, ты родила двух детей, и с ними, и с тобой все хорошо. Я разве не говорил, что так и будет?       – Говорил… Темур… – ее снова клонило в сон, и было понятно, что сказать все, что хотела, вряд ли успеет. Поэтому выбрала самое важное, уместив в одной короткое слово: – Спасибо.