Я же вижу, что что-то не так.

      Глядя на то, как его, уже столько веков, сосед, пропуская сквозь пальцы иссиня-чёрные волосы, разглядывает что-то в зеркале витрины во время прогулки, Иккаку не чувствует себя удивлённым. Это был один из тех нечастых моментов, в который они могли отдохнуть в мире живых - задание, ради которого они здесь оказались, было успешно выполнено, но прошедшую неделю стояла исключительно приятная погода - возвращаться брюнету отнюдь не хотелось и он настоял на ещё одном дне перед возвращением.       Аясегава поджимает губы, отвернувшись от стекла и нагнав его, выглядит странно недовольным даже сквозь привычную мягкую улыбку.       - Чего такой кислый? - подаёт после минуты в этой гнетущей атмосфере голос мужчина, на что его собеседник качает головой.       - Ты преувеличиваешь. - отзывается Юмичика, но в лице не меняется - улыбка всё такая же фальшивая, раздражающая. - Я в порядке.       Он снова отворачивается, чтобы Мадараме увидел, как робко блестит в копне чёрных волос тонко и неравномерно серебром. Совсем незаметно, если не разглядывать, а он, надо заметить, всё же разглядывал.       Иккаку часто и подолгу смотрел на него: в его сиренево-серые, такие странные и необычные глаза, разглядывал гибкое стройное тело, грациозное и лёгкое даже в пылу битвы, тонкие пальцы, сжимающие рукоять его занпакто, острые, будто лисьи черты красивого лица, тонкие губы. Его всего, такого изящного и нежного, хотелось сжать, порвать, посмотреть, что он будет делать, лишись это тело прежней идеальной красоты, но один только намёк на подобную мысль казался богохульством, даже если богов для них не существует. К тому же, лишись красоты его тело, это не изменит того, что скрыто внутри: не изменит его нежной чувственности, внимательности к каждой мелочи, его чувства прекрасного, странной иногда робости.       - Я же вижу, что что-то не так. - наконец продолжает разговор мужчина. - Выкладывай.       - Тебе не будет это интересно. - упрямо отзывается брюнет. - Если я не говорю, значит, тебе это не надо.       - Что с патлами? - интересуется Мадараме, повернувшись к нему, чтобы встретиться с растерянным взглядом тех самых, восхитительно красивых глаз. - За прошедшие пару часов ты то и дело подходил к какой-нибудь хоть мало мальски отражающей поверхности и тискал свою волосню. - объясняется он, отвернувшись снова, не способный больше смотреть на него. - Выкладывай.       Юмичика было открывает рот, но тихий и раздражающий неимоверно сигнал раздаётся из кармана узких рваных джинсов. Брюнет достаёт передатчик лишь чтобы проверить место, прямо на ходу, сворачивает в переулок в поисках места, где они могли бы оставить гигаи.       Серьёзность на его лице не оставляет в Мадараме сомнений - тот уходит мыслями в работу, прячась от этого неприятного ему разговора и поглотившей его разум проблемы, чтобы Иккаку смог увидеть его таким снова - сосредоточенным и каким-то нездорово красивым в бою, чтобы перед глазами снова до самой ночи и даже во сне стояли уверенные и резкие движения изящных тонких рук, огонь в серых глазах, плавные и лёгкие, будто в танце, до мелочи продуманные шаги. Не таскайся Аясегава за ним хвостиком, наверняка не стал бы шинигами - правильно сделал бы, оградив себя от опасности, но Иккаку не простил бы себе, если бы не смог увидеть его таким, услышать нежный аромат девственно белых лилий, преследовавший его товарища, будто бы он сам источал его, или его рейацу была такой, безукоризненно чистой, непривычной к использованию в бою.       И когда чудовище рассыпается пеплом, уносимое ветром подальше из этого чудесного мира, когда солнце ускользает всё дальше на запад, наполняя улицы жарким вечерним пламенем, Мадараме слышит вздох облегчения почти у самого своего плеча, отчаянно вспоминая, что такого важного он забыл. Если Аясегава не хотел говорить чего-то, очевидно, это мучило его больше всего - Иккаку запомнил о нём совсем немного, может, не обращал внимания, а может, не привык поступать подобным образом.       - Так что там у тебя с волосами? Ты так и не сказал. - прерывает он молчание, заставив брюнета вздрогнуть.       - Я же сказал, тебе не нужно этого знать. - отзывается тот после долгой паузы, отворачивается.       На улице совсем стемнело, и в искусственном свете фонарей неровный серебристый блеск стал заметнее.       Оперевшись рукой на острые узкие плечи, Мадараме выдыхает.       - А может мне интересно? - хмуро отзывается мужчина, Аясегава качает головой, выпутавшись из этих своеобразных объятий.       Он первым заходит в квартиру, мило улыбается открывшей им сонной девушке, и извиняется за поздний визит, предупреждает, что утром они уйдут снова. Невольная соседка лишь кивает, улыбается приветливо Иккаку и, попрощавшись, уходит спать, оставив их наедине.       Начать разговор снова никто не решается: молча разуваются, так же молча идут в комнату, переодевшись - в ванную, где Юмичика, ожидаемо, задерживается чуть дольше.       - А что, моя очередь спать на полу? - смеётся он, зевая, прикрывает рот узкой ладонью.       - Да нет, просто решил, что сегодня поспим вместе. - отзывается Иккаку, встречается взглядом с брюнетом и не может понять, почему он смотрит на него в ответ так хмуро.       - Иккаку, они в соседней комнате. - напоминает Аясегава, оставшись стоять в дверях.       - Я знаю. - кивает тот уверенно в ответ. - Но ты выглядел очень... Подавленно сегодня, так что не думаю, что это будет лишним.       Он видит, как Юмичика опускает лицо, начинает уже волноваться - сделал, сказал не то - но замечает эту робкую, умилённую улыбку.       - Нам в любом случае придётся встать пораньше. - находит следующий аргумент, уже для себя, Аясегава и неспешно подходит ближе, чтобы забраться в постель, под гостеприимно поднятое одеяло. Он чувствует, как крепкая рука обнимает талию, горячим дыханием опаляет загривок, непривычно нежное прикосновение губ с задней стороны шеи, прикрывает глаза. - Иккаку...       - Ты так и не сказал, что случилось. - настойчиво перебивает Мадараме, брюнет поджимает губы и, тяжко выдохнув, шепчет что-то о своих седеющих волосах.       Рано или поздно что-то подобное произошло бы - их жизнь не была лёгкой, и множество потрясений, ужасов наступающей на пятки смерти, это всё должно было отразиться на его лице, усталостью в серых глазах, серебром седины в чёрни волос. Он не может дать слабину, показать, насколько устал, дать узнать, как болят синяки после тренировок от точных и сильных ударов, пусть даже, тренировочным мечом, как раздражают шрамы, рассекающие идеальную фарфоровую кожу то тут, то там, как трудно каждое утро вставать, смотреть на своё лицо в зеркало и по полчаса прятать усталость на нём, чтобы потом выслушивать отвратительные слова, ловить на себе эти противные до чёртиков взгляды.       - Я же сказал, что тебе это не нужно. - отзывается тихо Аясегава после напряжённой минуты молчания.       А потом чувствует как сильные руки прижимают его крепче, как Иккаку утыкается лицом в его волосы и устало выдыхает.       - Забей. - слышит Юмичика, цепляясь пальцами за запястья обнявших его рук. - Ты и так красивый. Если так давит на мозги - купим тебе краску, прежде чем вернуться.       Улыбка накрывает губы, брюнет поворачивается медленно к Мадараме, ладонь уложив на его лицо, целует осторожно и благодарно губы, прикрыв глаза.       Он выдыхает шумно, когда, заставив выгнуться, Иккаку прижимает его к себе ближе, к его шее прижимается губами настойчиво.       - Иккаку!.. - шепчет он, сжав его плечи пальцами но, невольно, откинув голову, подставляется. - Иккаку, в соседней комнате...       - Помню. - шепчет мужчина, в ответ, перебив его снова, роняет на спину, нависнув сверху, целует его губы, колено протолкнув промеж стройных бёдер. - Но я не хочу с утра проснуться с твоей кислой рожей перед глазами. Так что постарайся быть тише.       - Нам рано вставать завтра. - напоминает Аясегава хмуро, ладонью уперевшись в его плечо совсем рядом с шеей.       - Если бы ты действительно сопротивлялся, я бы уже спал на полу. Скажешь, нет? - смеётся, щурясь, Иккаку, видит, как брюнет хмурит аккуратные брови. - К тому же... Пока ты без всего этого боевого раскраса, ты кажешься каким-то шибко несчастным - надо исправить.       Он совершенно беспрепятственно наклоняется ниже, оттянув грубо пальцами ворот ночной рубашки, мокро метит тонкую шею, позволяет Юмичике самому аккуратно расстегнуть пижаму, обнажая стройное, но крепкое и жилистое тело. Мадараме неожиданно аккуратно обводит синяки на рёбрах, боках и руках, заставляя вздрагивать и шипеть болезненно, бережно касается губами, вместе с бельём стягивает штаны до острых коленей, ноги закинув на крепкое плечо, касается губами бледных бёдер.       Аясегава в сравнении с ним кажется исключительно хрупким - весь из себя изящный и грациозный, он весь с головы и до пяток покрыт синяками и шрамами, и прячет их под одеждой, оказавшись обнажённым - отворачивается стыдливо.       - Смотри на меня. - будто приказ, брюнет, хмурясь, поворачивается. Его губы приоткрыты, дыхание тяжёлое и загнанное, аккуратный - господи, даже там красивый - возбуждённый член прижат к плоскому животу, но лицо до абсурда недовольное. Оно перестаёт таким быть, когда грубая мозолистая ладонь обхватывает его возбуждение, заставив задохнуться, зажмурить глаза и заломить брови в странном испуге от первичных ощущений, к которым его тело не было готово. - Я смотрю на тебя постоянно. - продолжает Мадараме, мокрую от чужих выделений ладонь протолкнув меж сведённых жилистых бёдер. - Поэтому сейчас смотри на меня. - он возвращает ладонь на чужой член, толкается сам между чужих ног и тихо про себя ругается, когда Аясегава под ним вздрагивает и сводит плотнее колени, закусывает кожу на ладони, чтобы не оказаться слишком шумным, смотрит в чужие глаза.       Начиная двигаться, уверенно и несдержанно, Иккаку тянется к свободной его ладони, переплетает пальцы, склонившись над брюнетом, разглядывает его лицо. Раскинувшиеся на подушке тёмные волосы, румянец на скулах, сведённые к переносице брови, дрожащие ресницы - он не может налюбоваться, разглядывает, запоминая мельчайшие подробности, чтобы запомнить, и никогда не забывать.       Запомнить и никогда не забывать, как с приближением оргазма будет вздрагивать его тело, как он будет жмурить глаза и зажмёт себе рот ладонью, будет мычать сквозь неё шумно, хнычуще. Как вскинется, напрягшись всем телом, когда кончит от его рук, глухо простонав себе в руку, как будет подрагивать, уставший, израненный, но не сломленный, его, самый прекрасный и красивый, попросит салфетки, чтобы хоть как-то привести себя в порядок и уснёт быстро и крепко в его объятьях.       Единственный нежный и прекрасный цветок в горе пепла живущего войной одиннадцатого отряда.