Психолог

— Нет, послушай меня, послушай, насилие никогда не решает проблем, только создаёт новые, я понимаю тебя, ты злишься. Возможно, мы немного поспешили на прошлом сеансе. — Ты… ты поспешил, не мы. Я не давал согласия на объятия. Мне, знаешь ли, было больно, — чернокостный скелет сидит рядом, играет нитями между пальцев, вывязывает узлами и петлями фигурки. — Ты дал своё согласие, когда мы подписали договор и утвердили план лечения. Помнишь? Ты согласился, поставил свою подпись. К тому же, я уже говорил, тебе нужно просто отстраниться от боли, она не настоящая, она лишь у тебя в голове, на физическом уровне её нет и быть не может. Переступи через неё один раз и она больше не вернётся в таком количестве. Будет всё легче и легче. Мы ведь смогли с тобой так избавиться от большинства глюков и лагов, вспомни, разве ты мог терпеть вначале касания к рукам? А к лицу, Эррор? Мы на правильном пути… Эррор продолжил вертеть путаницу из синих нитей в руках. Этот док всегда много говорил. Его невозможно было заткнуть, что на сеансах терапии, что после. Странный, упёртый, глупый. — Я подписывал соглашение? Хах… Договор? Хм-м, а тебе не кажется, что я немного не дееспособен? Разве не мешает мне моя шизофрения осознавать в полной мере то, что я делаю, позволяет ли диссоциативное расстройство принимать правильные решения и отдавать себе отчёт в том, что я подписываю? Я же болен, Инк. Ты сам ставил мне диагнозы один за другим. Акоазм, множественная личность, параноидальная шизофрения, ты так любил вписывать всё новые и новые термины в мою карточку, правда… Инк? Он сам просил называть его по имени. Самый странный психолог из тех, что попадался ему на пути. На долгом пути. По правде говоря, он сомневался вообще в том, что ОН имел докторскую степень. Учился ли он вообще? Слишком неправильный подход, слишком близкий контакт с пациентом, слишком много завуалированной жестокости, никаких таблеток, эти его краски и вечная кисть, что тот таскал за собой как нормальные иногда таскают с собой зонт. Он и сам казался ненормальным, даже сумасшедшим. Но кто такой разрушитель, чтобы судить о чьем-то сумасшествии? Может ли псих судить о психическом здоровье окружающих? Наверное, нет. Но Инк был странным. Настолько странным, что Эррор не смог просто развернуться и уйти, когда голоса очередной раз устроили ему в голове апокалипсис мысли и пинками погнали прочь с насиженного места, заставляя бросить всё. Но его он просто так оставить позади не смог. У разрушителя задрожали пальцы, вязаная фигурка скомкалась и разорвалась на части. — Дыхательные упражнения, Эррор, у тебя вновь нестабильна магия, я вижу, как искрят зрачки, дыши глубже и расслабься, нам не нужна снова паническая атака. Эррор засмеялся. Нет, этот монстр был действительно странный. По-настоящему странный. Кто будет говорить о дыхательной практике, когда лежит связанный на чужой кровати? — Ты говорил о боли, о боли и непринятии. А есть ли у тебя то, что ты не готов принять? Есть ли то, что приносит дискомфорт? — У каждого есть, — зрачки Инка поменяли пару форм, останавливаясь на знаках вопроса. Эррор оскалился. Док не понимает зачем он здесь, он всё ещё не смог понять для чего разрушитель притащил его сюда, в эту создателями заброшенную АУ, что уже совсем скоро перестанет существовать и называться его домом. Сразу после того, как он отомстит за каждое касание, за каждую унцию боли, что довелось пережить, за их «сеансы терапии»… — И что же это? Пытки? Хм, это слишком просто, это должно быть что-то, что приносит боль скорее моральную, чем физическую, правда, док? Ведь через неё так легко переступить. Инк вздрогнул, сжался комком на кровати напрягая руки. Что он задумал? Что ещё к черту он задумал? Что он хочет сделать? Почему так смотрит? Жадно, плотоядно… глаза горят жёлтым и фиолетовым. С Инка сдирают одежду, предмет за предметом, рвут, кромсают, бросают на пол. Хочет напугать? — Ведь она не настоящая, не физическая... — сипит разрушитель. Синие нити опутывают берцовые кости, разводят их в стороны. Инк вскидывается: — Эррор, стой! Что ты собираешься… — Просто закрой глаза, Инк, представь что-нибудь приятное. В руках с разноцветными фалангами колышется кисть художника. Инк округливает глазницы: — Нет! Это совсем не то! Это… — Почему же? Это приблизительно одно и то же. Касания для меня тоже боль и если я могу терпеть ИХ, то ты тоже можешь получать удовольствие от ЭТОГО… чисто теоретически. Древко упирается в костное кольцо. — Эрр-ро...ор! Нет, подожди! — Вы хотите поговорить об этом? — разрушитель копирует интонацию десятков врачей, настоящих врачей, с которыми довелось работать. — Что ты?! Сш-ш-ш… делаешь?! — Инк подтягивается на связанных руках, тянет тело к изголовью кровати, — Это так не работает… а-А-к-х-х… — Да что ты говоришь? С тобой не работает? А почему же тогда это должно работать со мной? Знаешь, мне кажется, ты просто недостаточно расслабился, док, потому тебе больно. Древко толкается о крестец, трёт лобковую кость полированным покрытием. — Дыши, Инк, ты забыл дышать! Глубоко… и спокойно, — Эррор забирается на кровать с ногами, устраивается над Инком на четвереньках, его глаза горят безумием. Безумием и магией. — Глубже, Инки! — А-а-к-ха-а-ах! — Глубже!!! — Н-г-г-хах… Нет, Эррор! Вытащи! Вытащи это, пожалуйста, оно слишком большое! Больно! Дерево выбивает ритм о белые тазовые кости. — Слишком большое? Думаешь в этом всё дело? А мне кажется, ты можешь привыкнуть, главное не забывать о дыхании, Инк! Так же ты говорил! Ну? Покажи же мне на своём примере, как можно привыкнуть к тому, что приносит боль, док. Покажи, как можно переступить через неё! Закрой глаза, Инк! Закрой и переступи!!! Инк дышит шумно, кости мелко подрагивают в такт ударам твердой кисти о крестец, о копчик, седалищные кости ноют от сухого трения. Ему надо отстраниться, прогнать панику, успокоиться. Он совершил ошибку, он слишком форсировал события, поспешил, сделал слишком больно и получил откат в виде припадка и необоснованной агрессии. А необоснованной ли? — Стой, Эррор! Пом… н-н-г… помедленнее… — он попытается. Если не привыкнуть к боли, то хотя бы показать, что стоит пытаться. Он не откажется просто так от своих слов, своей цели, это же возможно, просто нужно расслабиться. Расслабиться… Эррор замирает тяжело дыша, пальцы сжимают древко судорожно. Он сглатывает, с округлившимися от шока глазницами и подёргивающейся щекой наблюдая как радужная магия заполняет тазовое дно, обволакивает белые поцарапанные кости, смыкается над древком кисти, закрывая его полупрозрачными шанжановыми стенками. Не может того быть. Это невозможно! Оно же… она же… кисть же и правда слишком большая. Как он… зачем он делает это, зачем пытается? — М-в-ф-ф… только не порви. — голос больше похож на всхлип, ладони сжимают синие нити до побледневших хрясточков. И Эррор сам не понимает зачем, но наклоняется ближе, зачарованно обследуя глазами чужую попытку привыкнуть… нет, показать, как надо. Это же ни что иное, как демонстрация. Он хочет доказать, что разрушитель ошибается, хочет донести что всё возможно. Тазовое дно сжимается болезненно, судорожно вторя прерывистому дыханию, кольцо входа пульсирует, ярким свечением выказывая протест такому сильному растяжению, стенки истончены, они дрожат, практически на грани. И Эррор не в состоянии удержаться кладёт ладонь сверху, шипя от ноющей боли, что щиплет пальцы, но не отнимает. Если возможно удержать в себе ТАКОЕ внутри, то значит можно и выдержать контакт снаружи. И боль уже не кажется такой противной, вместо нее он чувствует жар пульсации, раздувшийся бугор внутри чужой магии… и делает первое движение на себя, не такое как прошлые, аккуратное, даже бережное. Инк всхлипывает, полированное дерево ощущается раскалённой добела острой костью, он не может расслабиться, оно слишком сильно трёт растянувшуюся до предела магию, у него не выйдет… если только: — По…помоги, раз хочешь доказательств. Я попробую, но это… Разномастные глаза смотрят внимательно, зрачки горят магией, губы приоткрыты. — Слишком сухо... — шепчет художник и покрывается румянцем по самую шею… что за чёрт! Как можно смущаться перед по сути насильником? Почему дыхание забивает, а магия вдруг сжимается вокруг кисти сильнее, Инк закрывает глаза, стискивает зубы, он ведь сам решился на это, — Ты можешь… намочить? О, звёзды! Что? Он не ослышался? Эррор не понимает, что с ним происходит. Это похоже на гипноз. Почему он не может отвести взгляд от этой картины, почему вдруг хочет исполнить просьбу, почему вдруг хочется услышать не крики боли, а стоны? Это вообще возможно? И он наклоняется ниже к самой магии, давит рукой на радужную плоть между подвздошными, облизывает тазовое дно так остро чувствуя тепло и дрожь. Это подрагивает шанжановая плоть, дрожат зафиксированные синими нитями бедренные кости, вибрирует позвоночник, что выгнут в такую живописную дугу… Эррор не замечал раньше. Эррор втягивает губами бугорок перехода, где магия обтягивает острый копчик. — М-в-ф-х… аккуратнее. Нежнее… — Инк стонет и Эррор не понимает от боли ли или уже не совсем, потому что ему так хочется поверить вдруг в то, что это не боль заставляет грудную клетку вздыматься так тяжело, потому что белые руки впиваются в изголовье кровати, губы закушены, а таз приподнимается вдруг в воздух. Тело изгибается, кости в чёрных узорах покачиваются на синей магии и новые нити тут же оплетают рёбра, вывязывая петли, затягивая узлы на позвонках, пронизывая грудную клетку насквозь. Эррор больше не хочет видеть древко кисти внутри в шанжановой перламутровой магии, он видимо окончательно сошёл с ума. Дерево выходит резко и падает на пол, а Инк захлёбывается громким вскриком. Вскриком, от которого у разрушителя темнеет перед глазами, он не в состоянии больше держать это в себе. Нити рвутся, когда белые кости подминают под себя, Эррор шипит, хватает одной ладонью запястья художника, выдыхает ему в рот через зубы: — Какой ты к черту психолог?! Ты блядский соблазнитель! Вторая рука его елозит снизу, находя и раздвигая стенки щёлочки и помогая упереться, нащупать вход в неё твёрдой головке: — Сухой! В каком месте ты сухой, док? Да твоей влагой можно напиться. Похотливая ты сучка! Как можно потечь от куска дерева у себя внутри?! Скажи? А ведь оно даже не двигалось! Разрушитель рычит, Инк прячет лицо, отворачиваясь: — Ты же говорил доказать! Расслабиться! — с глазниц льются слёзы, он уже не знает что было бы лучше, та боль, что поначалу терзала его нутро, или же возбуждение, что накрыло душной водной, когда его отпустило, когда Инк понял, что с ним делает разрушитель, когда увидел фиолетовые языки обводящие древко Бруми, торчащей из него, по контуру. Проклятье, как же пошло! Как же горячо… — А что же ты тогда делаешь, когда в тебе двигаются? Как себя ведёшь? Глубокое дыхание и упражнения помогают не кричать? И в него входят, резко и полностью, выбивая все мысли с головы и чуть не оставляя валяться без сознания. Изтерзанная магия слишком горит, слишком остро чувствуется каждый толчок, стенки будто намерились вытолкнуть инородное тело, стиснуть до предела, обжать до судороги. От резких движений плывёт перед глазами и магия, не имея выхода и не в силах справиться и сопротивляться острому возбуждению, формирует и мужское начало. — А-а-х-р-х-х… — не то стон, не то крик. Инк уже не может сдержаться. Не надо было позволять себе пить краски каждое утро, безэмоциональность помогла бы держать себя в руках. Но чувств слишком много, они выплёскиваются, рвут тело на части и Инк снова стонет. Эррор лишь увеличивает темп, приподнимается на руках, дабы не мешать себе болью, не отвлекать, ребра всё ещё болят и жгут от касаний, он щурится, слушая страстные стоны и всхлипы, выдыхает шумно, замечая сформировавшийся член Инка, что отливает перламутром: — Извращенец, ты и вправду получаешь от этого удовольствие. Ладонь с трёхцветными фалангами накрывает пульсирующую экто-плоть, гладит, сжимает, повторяя движения совершаемые им внутри, копируя темп и дублируя фрикции. — Такой же извращенец как и я, такой же псих! Сколько диагнозов в твоей собственной карточке, а, «психолог»? Эррор нависает сверху, замирая на минуту, выравнивая дыхание. Инк выгибается под ним в нетерпении, смотрит в глаза нечитаемым взглядом, в глазницах пестрит розовое и красное: — Я тебе потом покажу ее, Рори, почитаем мои диагнозы вместе, а сейчас… ты собираешься продолжать, или мне следует оседлать тебя сверху?