С острова Калалини

Тяжёлые веки с трудом отлипают друг от друга и поднимают с глаз тёмную завесу. Мальчик поспал. Но едва ли выспался. Как обычно. Он ещё и не видит часы с этого ракурса комнаты, да и голову повернуть особого желания нет, чтобы узнать часы своего сна. Хотя, без разницы, сил в любом случае прибавится недостаточно для целого дня его жизни. Ха... Как громко сказано про жизнь. Воспалённый разум даже не удосуживается показывать снов. Или не даёт их запомнить. Может быть, даже к лучшему, ведь Джуничиро хватает кошмара в реальности, в коей он живёт каждый день уже на протяжении нескольких лет. Юному Танизаки нет и тринадцати, на вид ему будто десять, а чувствует он себя порой самым старым человеком в мире, отжившим своё уж очень давно. Или мальчик об этом думает, только потому что Сикамор говорит, что его бледное, худое тельце уже и так слишком долго удерживает душу, продолжает существовать как ничтожество среди таких же ничтожеств? Хоть слова монстра слышит только Джуничиро, но неужели он прав? Мальчик садится на постели, спускает ноги. Пол ледяной. Тут же по телу пробегает дрожь, в горле задерживается неприятное давящее ощущение вместе с тихим стоном, спустя мгновение всё же прозвучавшим. Левая нога, дрожа, осторожно движется в одну сторону, затем в другую, ищет оставленные где-то здесь тапочки. Для Джуничиро в приюте выделили отдельную комнату, так что никто ничего у него не украдёт, никто с утра пораньше не подшутит. Не только потому, что дверь время от времени запирают на ночь или даже днём. Другие дети сами побаиваются даже к ней подойти. Нога наконец находит свою цель, Джуничиро обувается и вдруг чувствует, как по икрам прошлось что-то пушистое, длинное и гибкое. Кошачий хвост, если точнее. Мурашки пробегают, но мальчик не пугается, не спешит заглянуть под кровать и взглянуть на животное, которого здесь быть в помине не должно. В приюте кошки запрещены, при этом тускло-карим глазам это не мешает видеть, слышать, иногда чувствовать ежедневно с десяток их представителей и в комнате, и во дворе во время прогулок с сиделкой. Конечно, не только кошек... Танизаки медленно идёт к тазу с водой, проходит мимо окна, боковым зрением видит нескольких птичек на подоконнике. Так же видит, что одна резко подскочила ко второй и начала выклёвывать той глаза, в то время как несчастная едва ли может отбиться. «Ничего страшного. Её боль скоро пропадёт вместе с ней.» — в черепной коробке эти слова отзываются эхом уже не впервые, но всё так же горько. Боль ведь и у них тоже — боль. Гибель и у них — гибель. Жалко ведь ребёнку, очень, будто и впрямь живые. А сколько слёз пролил Танизаки, пока ещё не привык, не понял, не научился отличать настоящих животных от всех этих мучеников. Это и есть цель некой неизвестной силы: вызвать эмоции у Джуничиро, жалость, злобу, чувство беспомощности, слабости, может и вины... Так, чтобы возненавидеть всё своё существо, всё вокруг, всех вокруг. Мальчик умывается. Вода тоже ледяная, немного бодрит. Неприятно от этого холода, когда некоторые капли стекают по шее, по груди капают с подбородка на рубашку. Вытирает лицо. Ворс полотенца неприятно царапает. Кстати вспоминается кое-чьё неприятное хихиканье. Наверняка Среда позже предложит расцарапать шершавые щёки посильнее. Хоть ногтями, хоть карандашом, хоть веткой дерева. Или удастся стащить что-то поострее... Джуничиро трясёт головой и умывается повторно. Это лишь слова. Но лишь слова тех, кто по сути живёт у мальчика в голове и знает о нём всё. Так что слова колют метко, долго потом мучают, а встречи с "друзьями" частые, не дают отдышаться. Медленно обводя взглядом комнату в поисках часов на стене, Танизаки окончательно просыпается и вспоминает интерьер своего жилища. Вообще здесь могли спать и проводить время в тесноте, да не в обиде трое воспитанников. Мальчик ещё помнит то время, когда жил вместе со всеми и знает, каково это. Но в просторной комнате расположили одного его, "особенного". Проклятого уж лучше сказать. Кровать, шкаф с парой комплектов одежды, столик со стулом и несколько игрушек, чтобы не скучно было в одиночестве куковать несчастному, далеко не достаточно заполняли пустоту комнаты. А заполняли её всякие "головные" зверушки и птички. Маленькие в основном. Иногда кто-то покрупнее, кошки или щенки. Они были максимально безразличны к мальчику, а он старался максимально с ними не контактировать и даже не смотреть на них, чтобы не застать очередную расправу кого-то кем-то с пробивающей прямо до слёз жестокостью, которая ещё хуже выглядит, когда проявляется со стороны существ, что секунду назад могли казаться ребёнку воплощением покоя и размеренности в этом вечном кошмаре. Опыт. Часы найдены. Время завтрака приближается, Джуничиро сегодня рано открыл глаза. Он как раз успевает, шаркая, подойти к шкафу и переодеться в свежую одежду, когда в комнату вошли. Немного вымученно улыбающаяся сиделка и, на удивление, директор приюта. Он иногда заходил проведать воспитанника. Чтобы узнать, чем занимается, как лечится, не нанёс ли себе новые увечья и не превратился ли ещё в овощ, которым управляют не разум, а голоса, и который желает гибели всему живому. Он остался у входа, а сиделка подошла к мальчику со стаканом воды в одной руке и с парой таблеток в другой. Это нужно выпить сейчас, остальное после завтрака. Джуничиро понятия не имеет, что это за лекарства, как они называются, да и... Какая разница, если покупает их не он? С раннего детства мальчик не любил лечиться. Раньше его только под палкой можно было вылечить от обычной простуды. А сейчас Джуничиро понимает, от какой мелочи слёзы лил. ... Ему было лет восемь. Слёг тогда с гриппом и единственное, что он без адских усилий мог делать, — лежать. Так что в тот раз лекарствам мальчик едва ли сопротивлялся. Болезнь прошла, однако начали проявляться признаки новой, которая — по словам воспитателя — всегда была где-то в нём. А не прекращается она до сих пор. Поначалу новым лекарствам Танизаки тоже сильно сопротивлялся. Как обычно, из вредности. Потом стал лишь нос воротить — смирился. Зато спустя примерно год, когда болезнь разрослась по каждой подкорке разума, ребёнок стал яростно отказываться, потому что в какой-то момент подумал, что пусть уж лучше эти твари его наконец до смерти замучают, чем он продолжить принимать пилюли и продлевать своё существование в этом аду. В тот период глаза, когда-то сияющие огоньком счастья и игривости, стали сверкать лишь от слёз и настоящего отчаяния. Это только ещё позднее они погасли и потускнели, когда Джуничиро кое-как привык и смирился. Ох, долго же терпеливой сиделке приходилось успокаивать и уговаривать мальчика лечиться, долго он плакал ей в тунику и рассказывал о новых "друзьях", чтобы хоть кому-то выговориться. А где-то за плечом он слышал мурлыканье Четыреста, слышал между звуками его слова: «Не позволяй ей себя трогать, ничтожество, оттолкни, ударь, ударь, ударь, убей!..» — слёзы пуще прежнего наворачивались. Сиделка и сейчас с ним, уставшая и рановато постаревшая. Пожалуй, за это Танизаки ей благодарен. С возрастом мальчик стал чуть разумнее, начал чаще думать о своей "жизни". И задавался вопросом... Ведь всех тяжело больных лечат в больницах... Почему он не в специальной больнице? Ведь и доктора к нему приходили, расспрашивали о состоянии, о "друзьях", а потом лишь руками разводили. Могли лишь предполагаемо нужные лекарства выписывать и с директором приюта спорить, уговаривать, чтобы дал разрешение забрать ребёнка под их ответственность. Это Танизаки слышал пару раз за дверью его комнаты. А директор ни в какую, не мог, не хотел, не собирался, говорил, что мальчик был под ответственностью приюта и дальше под ним останется, «Знаем мы ваши психушки!». Танизаки со временем понял. «Я под чужой властью. У меня нет выбора. Мне ещё рано полноценно существовать......... Не хочу я существовать.» ... Джуничиро тянет руки за стаканом воды и лекарствами. Не хочет он их пить. Всё ещё не хочет. От них всё будто только хуже. Но уже понял — надо. Протянутые конечности вдруг вздрагивают и замирают, когда внизу, на ноге, чувствуется лёгкое царапанье маленьких лапок, а до ушей доходит то-ли писк, то-ли хихиканье. Мальчик коротко вдыхает носом воздух. Пришла. Среда. — Неет! Не пей, сопляк! Вспомни, как ты когда-то хотел умереть, как желал этого, как упорствовал! И перестал! Ты даже этого теперь не хочешь, чего ты вообще хочешь? Иди за мной, в моё царство, там повеселимся! Иди за мной, в моё царство, там повеселимся! Взгляд на секунду опускается на крысу, потом начинает бегать по полу. Старые царапины и шрамики на теле зудят. Все мысли вдруг прекращают существовать. Лучше бы он прямо сейчас перестал существовать, хочется лишь плакать, хочется впиться в руку ногтями... — Джуничиро-кун, что-то не так? — низкий и твёрдый голос директора возвращает в реальность. Помогает заставить язык двинуться, чтобы сказать, что всё хорошо. Напоминает, что прямо сейчас нужно выпить лекарства. Нельзя показаться странным или буйным, он хочет сегодня немного погулять на улице. Одну за другой мальчик проглатывает пилюли, а коготки продолжают скрести кожу и душу. Каждый раз Танизаки тщетно надеется, что после лекарств откроет глаза и хоть на секунду окажется в мире без всех этих воплощений страдания. Но не работает. Среда всё ещё что-то верещит, но будто обижается и убегает, когда ребёнок делает шаг с места. Танизаки ведут в общую столовую на завтрак. Чаще всего его водят именно туда, чтобы он хоть иногда видел что-то настоящее. По крайней мере, сам Танизаки воспринимал это именно так. Он рад был видеть других детей, старых друзей. Хоть кто-то и смотрел на него с опаской, кто-то до конца не понимал, что происходит с их товарищем, кто-то ему взглядом сочувствовал или пытался что-то сказать, предложить. Этим мальчику приходилось довольствоваться. Играть-то с ними нельзя... До прогулки есть ещё время, Джуничиро приводят обратно в комнату. Там он садится в уголок на мягкий коврик и пытается себя развлечь игрушками. Всё в его комнате было достаточно хорошего качества, при необходимости обновлялось и это должно, по идее, радовать среднестатистического ребёнка. Танизаки также думал раньше, откуда у их приюта на это деньги. Государство, наверное, жертвует. А тратить не только на лекарства же... Его не просвящали во все тонкости. Мальчик читал книгу, лениво перелистывая страницы, пока не почувствовал на ладони, лежащей на ворсе коврика, лёгкую щекотку. Он быстро поворачивается и удивлённо смотрит на гусеницу на своей руке. Неужели галлюцинация вдруг так осмелела? Но Джуничиро думает чуть дольше, поднимает руку вместе с гусеницей, рассматривает ту. Наконец несколько раз трогает пальцем второй руки. К галлюцинациям иногда привязываются иллюзии лёгких прикосновений, но это — другое, это... Глаза широко раскрыты, с немного растянутых губ срывается смешок. Это не галлюцинация. Настоящая гусеница! Как она сюда попала только, как? И почему мальчик так этому радуется, радуется ещё одному живому существу в этой комнате? Он поглаживает будущее насекомое, посмеивается, а через минуту вдруг всхлипывает. Танизаки кладёт гусеницу на комод, чтобы потом забрать с собой в сад, а слёзы уже капают с щёк градинками. Вот глупый, а! Глупый, наивный, радуется такому пустяку — глюк от живого отличил! Он этих гусениц десятками на улице видит, живых. Почему-то, насекомые ему не мерещатся. Но тогда вот бы видеть и чувствовать только их, а не это вот всё! Ему так намного лучше, так почему не может быть, как ему лучше?! Слышать пение птиц во дворе, а не у себя на ухом в комнате целыми днями! Гладить и играть с живыми животными, а не с теми, кто, вроде как, побаивается его, его прикосновений, ведь от них они развеются, а друг друга порвать — дело плёвое! Он бы предпочёл терпеть издёвки со стороны других ребят, чем манипуляции и оскорбления этих... Существ! Они желают ему всего самого плохого в этом мире, хотя вышли из его головы! Сколько можно это выносить?! Он ведь... Он... Он падает на колени, закрывает ладонями мокрое лицо. Он... Тихо всхлипывает, хотя хочется взреветь. Он... О... Он всего лишь ребёнок! Танизаки чувствует присутствие за своей спиной. Его мозг так чувствует, если точнее. Ну всё, думает, Сикамор пришёл как раз вовремя, явился рассказать о действительности мира и ничтожности человечьих слёз. Но Джуничиро чувствует знакомое прикосновение рук к плечам. Маленьких, детских, девичьих ладошек! По всему телу снова пробежала волна мурашек, но уже от более приятных чувств. Предвкушения и внутреннего тепла. Мальчик разворачивается, интенсивнее начинает стирать остатки слёз с лица и уже во второй раз за день счастливо улыбается. — Наоми! Девочка на вид чуть младше него касается ладонями щёк Джуничиро, хотя знает, что мало этим поможет физически, но успокоить действительно успокоит. Мальчику иногда виделись дети-сверстники. Намного реже, чем животные и то довольно странно: появятся из ниоткуда, пробегут мимо, визжа или смеясь, и так же быстро пропадут. Могут, конечно, сделать круг или вообще споткнуться обо что-то, раздерут себе кожу, а потом сидят и ковыряют свои раны, игнорируя присутствие Танизаки. Так что тот тоже приучился игнорировать их в ответ. Но Наоми была другой. Бледноватая, будто фарфоровая, в пышном нарядном платье, а лучистые глаза и тёмные волосы делали её настоящей принцессой из сказок. Одно заметно выдавало девочку как иллюзию — зашитый рот, что дискомфорта ей не доставлял, но нормально общаться с Танизаки мешало. Хах, забавно как. Те глюки, что не желают ему смерти, не могут с ним говорить. Однако, однажды они вместе открыли, что девочка может писать на бумаге, именно тогда она впервые представилась как Наоми. До этого Джуничиро звал её "24 часа", ибо постоянно чувствовал её присутствие где-то на периферии сознания, но взору она являлась не всегда, нечасто, хоть и регулярно. Лучик света в его тёмном царстве... В кратце, так же на листочке, Наоми объяснила, что к Танизаки пришли все эти существа с её земли, с острова Калалини. Там она правила миром и правдой, пока не случилась трагедия, что перебросила всех существ в другое измерение, злых в том числе тоже. Девочке больно смотреть на конфликты подданных, ещё больнее от страданий бедняжки Танизаки, которому очень сильно не повезло стать центром всего. Ей очень, очень жаль, но она потеряла свою власть вместе с голосом. Кажется, какие-то детали Джуничиро додумал сам за эти годы, так давно их знакомство произошло. А на девочку он не злился! Нужно ли обижаться на ту, с кем ему так хорошо в этом аду? Он чувствует себя тем дядькой из греческого мифа, что после смерти обязан смотреть на вкусные яблоки, но стоит ему потянуться к ним, так они отдаляются, оставляя его голодным. Так и у Танизаки, что хочет обнять и никуда не отпускать Наоми, свою лучшую подружку, с которой так хорошо! Но она и появлялась внезапно, так же и уходила, понимая, что "ей уже пора". Да какой там пора? Разве мальчик не может контролировать свою же галлюцинацию, которая, к тому же, сама же с ним контактирует? Не получится только потому, что Джуничиро всегда забывает о сущности Наоми, когда та рядом. Ему хорошо. Он счастлив. Он в экстазе. Он чувствует себя нужным и живым! Так и сейчас Наоми держит его за руки, вопрошающе смотрит на него, а Танизаки делится причиной того, почему он плакал, игнорируя тот факт, что, возможно, как он чувствует, Наоми всё время где-то рядом с ним. Та улыбается сшитыми губами, нежно смотрит, после рассказа тянет обратно к книге, чтоб он ей почитал. Рядом с ней всё будет хорошо. Ложь. Очередная ложь. Но такая радостная ложь. После такого можно ещё чуточку пожить.