Старая усадьба

Я свой дом возвела на упреках, костях и лжи, из деревни изгнала бунтующих старожил. Мне мой муж говорил: - Успокойся и не греши. Что нашла ты здесь, в этой забытой Богом глуши? А мне мил был сам цвет уплывающих вдаль небес и напитанный древней красою могучий лес. Под ударами глупых крестьян он почти исчез, и не сыщешь такого на сто деревень окрест. Дом построен был в срок. Его не было красивей. Все помещики лили в уши мне лживый елей, будто нету меня в мире праведней и добрей. Я молчала. Но помнила, как велела: "Убей!" В моих комнатах жил свет дневной и тепло огня, и счастливей в уезде не было, верно, меня. Я так долго ждала прекрасного этого дня, когда мужа смогу на новой постели обнять. Только муж почему-то жить со мной был не готов, уезжал то в Смоленск, то в Калугу или в Ростов… В моей зале всегда был огромный букет цветов, что прислал он мне. Да только где же в букете толк? Говорил, что не может здесь ночью спокойно спать, что приходит в ночи убиенная злая тать. Я смеялась и гордо ложилась одна в кровать. Что с мужчины-то мне суеверного было взять? Годы шли, только я все так же была молода, на окошке тревожно сверкала слезой слюда. Муж вернулся один, встревоженный как никогда, и сказал, что зло скоро за нами придет сюда: - В Петербурге давно уже свергнут наш славный Царь, и в правительство лезет какая-то злая тварь, и опять повторяется тот кровавый февраль, отбирает усадьбы и земли красная сталь. Так давай же уедем с тобой в европейский дом, помнишь, как вместе было тепло и уютно в нем? Отвечала: - Родной, не последний мы раз живем, поезжай. А мне мил пейзаж за моим окном. Он послушал, уехал практически налегке, и огнем поцелуй последний горит на щеке. Я осталась в усадьбе одна – непонятно с кем... Вижу, красные тени сгущаются вдалеке. Красных демонов встречу я в шелке и серебре, на балкон выйду смело в кроваво-красной заре. Пусть берут мою душу, а я останусь гореть, растворяясь навеки в оранжевом октябре. И дохнуло от них страхом, сталью и табаком, кто ружьем угрожал мне, а кто кровавым штыком, и, наверное, хотели меня протащить босиком по палатам моим. Только я упала ничком, себе выстрелив в сердце, а им подготовив яд, что их души возьмет в коридорах моих палат. Винный погреб для демонов как драгоценный клад, отравила вино я пятнадцать минут назад. Все скончались в мученьях. Я не оставила дом. Тихой тенью невидимой в сумерках плачу в нем, и как птица тоскует над опустевшим гнездом, я грущу над своим деревянным старым крестом. В том, что дом мой прогнил, суеверный страх виноват, не ходили сюда люди, спутав с проклятьем яд. Иногда я танцую в тени сырых анфилад, и тогда люди шепчутся: "Ведьма вершит обряд…"