Шуба

Chapter Text Судьба никогда не выглядела столь непривлекательно и грозно. Фирменная эмблема РЖД гордо сияла на пышной груди, и при других обстоятельствах я бы на эту грудь позарился, но обстоятельства другими не были. Шипела рация, поезд штормило, и мерзкий дождь не переставал моросить. Доблестные аварийные службы сообщили по рации, что путям каюк, соответственно, и билету моему каюк. Проводница, едва скрывая злорадство, спросила, не желаю ли пересесть на другую ветку. Не желаю ли выйти прямо сейчас и обратиться в кассу. Я не желал, вопреки логике и другим очень весомым аргументам — не желал. Судьба ждала, подсказывала варианты, ни разу не привлекательные, зато вполне дешевые и по пути. — Выйдешь в Топях, деревня. Близко совсем, народ там тихий, не обидят. Переночуешь, а утром на станцию. Расписание висит. Билеты, главное, не теряй. До завтра починят, у них с этим строго. Могучая грудь вздымалась, извергая слова, как проклятия. Я думал, она желает мне только хорошего, и считал себя неотразимым. Дурак. Двое суток в плацкарте с рюмкой водки на столе придавало бомжатского шарма, на который ловятся разве что менты. Про ментов тоже намекнули, они, дескать, по вагону часто ходят, работа такая, без обид. Не выберу сейчас, увезут как зайца в ближайшее отделение. Страховка там, не страховка, на месте разберутся. — Ладно, где этот ваш Зажопинск болотный? — Топи. Популярное, между прочим, место. Монастырь там. Святыня. — И что, мироточит или кровоточит? — Кто? — Не кто, а что. Святыня ваша, что испускает, какие жидкости? — Во-первых, не пошлите, гражданин, во-вторых, наш только Крым, а святыня, она общая. Через два часа остановка. Белье заберу сама. Извиниться бы перед ней, глубоко несчастной, уставшей. Состроить виноватое лицо и подпихнуть пятьсот рублей на винишко. Денег кот наплакал, лицо не гнулось после двух дней пьянки. Не человек, а одно сплошное несовпадение. Вообще журналисты — люди с гнильцой, даже самые благородные, копающие и неподкупные. Только эго иногда выпирало, приходилось утрамбовывать в плацкартные вагоны. Вот и я попёр в ссылку за сенсациями маленькой деревни. Ужал бюджет, вышел в минус, просто душечка, а не журналист! Теперь ни сенсации, ни деревни, и билет бы не просрать. Налички с собой не водилось, банкоматами не пахло. Интернет сдох пять станций назад. По всему выходило, остался я без связи, без средств, зато энтузиазма — аж ниже поясницы свербит. К святыням путь тернист, можно и голову потерять, будь она сто раз красива. Моя была вполне себе недурна, ну я так считал. Считал ровно два часа, потом время вышло и зычный голос объявил: — ТОПИ! Остановка две минуты! Классика жизни: ехали два часа, а остановка две минуты. Ни обняться, ни поплакать, вылезай. Наверное, схожее разочарование испытывает младенчик, когда появляется на свет. Его тоже гонят, орут и потом еще по жопе — шлеп. Но там сю-сю, му-сю, вот тебе титя, вот тебе пеленки, вот тебе погремушки. Молодец! Из поезда, можно сказать, выпнули, сервиса хватило ровно на то, чтобы выкинуть следом спортивную сумку с вещами. Грудь не дали, пуповину не перерезали. — Ариведерчи, журналист. — Я вам на сайте две звезды влеплю! Длинного разговора никак не получилось. Вагончик тронулся, а я остался на еле живом асфальте. Вот где не ступала нога Собянина, он бы слег, увидев в хлам размытые дороги, больше похожие на тропинки. Идти пришлось по колено в грязи, сквозь заросли крапивы и чахлого репейника. Как ни старался вихлять, поймал на штанину одного «жениха», причем крайне мерзкого и прилипчивого. Выдранная с корнем колючка посылала в ногу фантомные боли, зуд и прочие удовольствия. Хотелось помыться и сменить одежду как минимум. Проводница не врала, уже через пятнадцать минут я наткнулся на первый указатель, потом второй и третий. Какой-то параноик натыкал их каждые сто метров, слава параноику. Слава ему! В лес уходили тропинки, природные инстинкты звали на одну из них свернуть. Вездесущие таблички велели идти по грязи и только по грязи. Таблички уверяли: самый верный путь — это ебануться, поскользнувшись на размытой глине. Обвалявшись равномерно до шоколадного оттенка, я решил: проще отдаться на съедение волкам, чем выбраться к цивилизации. В лесу хотя бы мох, травка. Если приспичит в туалет, то лопухи под рукой. Сманенный гипотетическими лопухами, я ушел с пути истинного, понадеявшись на уроки природоведения и псевдокомпас в телефоне. Оптимизм, едва пробудившийся от мирного шествия по лесочку, издох ровно в тот момент, как под ногами разверзлась земля. Летел недолго, от силы мгновение, зато без парашюта. От удара тело забыло как дышать, и последний глоток кислорода был упоительно сладким. Я его смаковал до отключки, плавно превратившейся в кошмар. Та самая жизнь проносилась перед глазами слишком быстро, в ней было много грязного, даже подсознанию стало стыдно задерживаться. Мелькали обиженные девочки, обиженная жена, обиженный редактор. В нескончаемой череде кадров единственное довольное лицо принадлежало проводнице. Той, что выкинула меня в Топях, не убоявшись отзыва на сайте и маловероятных санкций. Зачем-то я силился прочесть имя на бейджике. Разве труп мог что-то поделать с хабалистой бабой в униформе? Не она же меня заставляла с дороги сойти, может, пора прекращать винить окружающих и заметить, что какаю собственной жопой. Я свернул не туда, и попал не туда, и лежал распятый, но нихрена не святой. Кровь, размазанная по хвойным веткам, и колья, увешанные кишками, словно елку гирляндами. Не хватало только подсветки и детей, зовущих Дедушку Мороза. Я не понял, как из жертвы превратился в зрителя. Когда смотришь со стороны, а собственное лицо кажется чужим. Нет, оно кажется страшным. Зажмуриться и не видеть его стало задачей номер один, я так усердно жмурился, что, открыв глаза, очнулся по-настоящему. Ноги и руки слушались, поясница ныла, и живот урчал от голода. Я осмотрелся и выдохнул в облегчении. Глина, торф и россыпь разнообразных веточек-иголочек. Ничего необычного, никаких гирлянд из внутренностей. Яма оказалась самой настоящей, а колья, слава богу, сгнившими. Они просто сломались под весом тела, только футболка порвалась. Гардероб нес ощутимые потери: пока я лежал в бессознанке, кто-то стянул обувь и носки. Даром они не сдались, сам бы от них избавился, подвернись магазин. Теперь шлепать босиком неизвестное количество километров. Прелестно. — М-да… Скажут: помер дед Максим, да и черт с ним. Охуенная поездочка вырисовывается. Покряхтев вдоволь, я смог взобраться по, казалось бы, неприступной боковине. Спасли жесткие корни цепкость босых ног. Надежда устроить журналистскую карьеру осталась в яме, примостилась где-то в трухе кольев. Мир праху ее, земля к земле, пепел к пеплу. Аминь и алюминь! К тому моменту как впереди замаячили домики, схожесть с человеческим видом была утрачена. Грязь сочилась из самых нескромных мест, не терпелось поделиться дарами местной флоры. Кузнечики, застрявшие в кудрях, задорно стрекотали, лягушки в карманах квакали, а шишки в трусах скребли кожу. Кому молодца, кому красивого? Деревня помалкивала, таких в ее арсенале хватало — и с шишками, и с кузнечиками, и босых, и обутых. Не разбираясь, где крыша посимпатичней, я ломанулся в ближайший двор. Взлетев по деревянной лестнице, я нахватал пальцами заноз. Максим и его нежные-нежные пальчики. Долго стучался в крепкую дверь, действительно крепкую. Из такого дома только выкуривать, что ни говори, а дома раньше на славу ставили. Оставалось радоваться мелочам, вроде сухого крыльца. Приготовился рыдать от голода, холода и несправедливости. Билет РЖД в ходе падения порвался, запачкался, словом, потерял товарный вид, но эмблема в целом читалась, а вот остальное с трудом. Куда я вообще ехал, я и названия не помнил. Пучина депрессии уже разверзлась под моими развалившимися подошвами, как неприступная дверь отворилась. — Чё надо? — спросил голос вкрадчиво. Ухо обдало теплом, запахло мятой и…тиной. Я осторожно поднял голову в надежде увидеть брата по несчастью. Мало ли, сколько поездов развернули перед нами. И этот вылез из болот, заболел, охрип, поэтому и подкрадывается бесшумно, шепчет на ухо. Пришлось повернуть голову, мышцы протестовали, скрипели и предупреждали об опасности. По всей траектории выходило, еще немного — и вместо нормального мужицкого знакомства выйдет поцелуй. С самого начала поездка не задалась, не удивлюсь, если на ухо мне нашептывает существо, далекое от человеческого вида. Попугай, например. Зеленый человечек из космоса, зеленый, как трава, в которой я увяз и испачкался. Хрен отстираешь. К счастью, Оно не было пернатым, зеленым и не мечтало сожрать мозг. Оно было уставшим, если я вообще что-то смыслил в настоящей усталости. Той, которая заставляет выходить голышом и сидеть рядом с незнакомцами. Может, он спал, а тут в дом ломятся, дверь выбивают. Я на всякий случай промямлил извинения, промямлил их прямо в чужие губы. Ниже смотреть было нельзя. — Да ладно, бывает. Дремота вокруг нас была густой и ощутимой, не хватало сил отпрянуть от внезапной тяжести. Новый знакомый повис на моем плече, как пальто на вешалке, всем телом. Неприлично было молчать и разглядывать, но тут мы были на равных. Он тоже пялился, оценивая, насколько я внеземная цивилизация и планирую ли выжигать сигаретой круги на крапивных полях. Надо сказать «курево кончилось» — и диалог пойдет как по маслу, побежит просто! — Сижки не найдется? Тупой вопрос. От волнения ладони были мокрыми, горячими. Я мог бы протянуть руку, но вдруг стало стыдно за липкие пальцы и пересохшее горло. Откуда у него, у голого, сигареты? Это в таможне всякого повидали, а я к анальным фокусам готов не был. В меня перестали всматриваться, а может, я отшатнулся и не заметил. Границы, нужно соблюдать границы! Иначе попрут через границы наркотики и бессовестно красивые мужики. Один уже пролез — то ли штрафом обложить, то ли матом. Еще немного, и столкнемся носами. Не хотелось бы так сразу, конечно, в эскимосские любовники с первым встречным нудистом. — Личные границы, товарищ, соблюдаем! Заразила-таки проводница замашками, того гляди подстаканники начну искать. Глаза карие, сейчас птички защебечут и вылезут кролик со скунсом. Я решил обязательно сказать про оленя, позже, если знакомство не задастся. Вообще лицо как лицо, скучное, барыжное. Просто наркоман Митенька с района — один в один! Правда, тот знал, с какой стороны к трусам и майке подойти, тело, впивающееся в меня, — не знало. Тело было голым и проветривалось на солнышке теми местами, которые показывать обычно не положено. Еще в садике основы преподают! Нервы не выдержали, плечо под чужим весом затекло. Вежливость кончилась, и проводница во мне издохла, не найдя достаточного отклика. Без товарищей обойдемся, по старинке пошлем: — Слушай, ну харэ. Обдолбанный, да? Курточку дать? — начинаю возиться с молнией на безрукавке, и тут статуя приходит в движение. Отодвигается на пару сантиметров, только чтобы закруглить благородные порывы. — Не надо, она ж мокрая… — А кому сейчас легко? Да, снизу я был мокрым и грязным, сверху менее грязным и более мокрым. Рыцарь, блядь, без страха и сушилки. Меня окинули сочувствующим взглядом и подытожили: — Потерялся. Шерлок, дружище! Ты ли это? — У меня поезд сломался. Такие дела, помыться бы и переночевать. Денег нет… Зачем-то ляпнул про деньги, испортил момент. Когда выходишь на крыльцо голеньким, меньше всего думаешь о мирском. Если парень и есть святыня, а на мученика вполне тянет, вопрос с жидкостями отпадает. Чего там про эти жидкости не понять. — Сломался, значит. Это у нас часто бывает. Дрова наколешь, денег не возьмем. Штаны сними. Ни паспорта не спросил, ни куда еду. Дров ему наколи, а ну и наколю. Штаны снять? Да хоть с трусами! — Хорошо тут у вас дела делаются. Может, я маньяк какой? — Только не простудись, маньяк. Обвинения бывшей жены в стиле: «Ну ты, Макс, пидорас!» Многочисленные посылы то в жопу, то на хуй стали пророческими. Ведьма что-то знала. Мониторила подчищенный порнхаб, а там, среди великовозрастных школьниц, стыдливо притаились сантехники во всей своей пьяненькой красе. С кем не бывает, просто не все попадаются. Голое наваждение скрылось из виду, а память уже сожгла архивы порно за пять лет и водрузила на их место попу-ноги-спину. Чтобы образ не померк, пришлось тащиться в дом за вдохновением. Вопреки стереотипам, баян не играл, сверху не сыпались куры и бусы из лука. Чистенько, уютно, просторно. Крепкие двери, дощатый пол, прикрытый истертыми половиками, на стенах традиционно фотографии и ковры. От каждого шага дом сотрясался. Еще бы, в нем жили какие-нибудь старики и бледножопый балерун. Лицом ко мне не поворачивались, обращаться пришлось к зазнобным ягодицам: — Зовут-то как? Замерли и ягодицы, и хозяин их. Ответ не отличался оригинальностью, видимо, по самолюбию задевал: — Денис. Денис Титов. Для своих — Денис. Для тебя — Денис. Вопросы? — Есть один. Куда ведешь? — В баню. — Лаконичненько. Кто меня, такого «чистого», на кровать уложит. Уж, наверное, не Денис. Этот не только грязную одежду не признавал, он вообще одежду не жаловал. И ведь комары не сожрали, хотя вон белый какой, подсасывают, значит, потихоньку. За исключением внутренних диалогов о кровососущих беседа не клеилась. Баня оказалась на удивление комфортной, с приличным предбанником. Тут и посидеть, и выпить, и поспать, если домой любимая не пустила. Только диван у стены не вписывался в антураж заброшенной деревеньки. — Вещи сам стирай. Мыло, тазик есть. Вода в бочках. Полотенце принесу. Бухла с собой нет? — спросил то ли строго, то ли с надеждой. В поезде выпивку можно провезти только в себе, и я не покривил душой, когда поклялся, что ни бухлом и сигаретами не обременен. Хозяин остался доволен. — Не закрывайся, вдруг сдохнешь. — Это как? — Насмерть. Не закрывайся. Понял? Сказал как отрезал, меня от себя откромсал. Оставил в предбаннике с охапкой грязных вещей, тут же полетевших в еле живой таз. Некстати вспомнилась афганская война и солдаты, упакованные в цинковые гробы. Куда ни глянь, грустная ассоциация. Стирался без особого рвения, только при виде носков что-то внутри всколыхнулось. С полосканием было в разы сложнее. Бочка, хоть и массивная, явна не была рассчитана на гардероб рослого мужика и его же помывку. Оставив одежду до лучших времен и возвращения хозяина, я пошел на спа-процедуры. Сдуру влепил воды на каменку и тут же понял: организм не готов к экстремальному подъему температуры. Закружилась голова, захотелось чихать и плакать. С ловкостью бывалого пехотинца я сполз на пол и остался лежать. Денис, заглянувший с полотенцем, обнаружил, что протеже гол, горячи невменяем. Он задумчиво поводил рукой по раскаленному воздуху, потом глубокомысленно изрек. — Ты ебанутый в край. Виновен. Приговаривайтесь к полотенцу и плюшкам. Можно вообще всего накрыть, при выносе. Пусть деревня вымершая тусуется в ней только худосочный извращенец, но березкам мой член видеть рано. Не для того их мать-природа растила. Полотенце сбросили, как гранату на врага. — Поднимайся. Пришлось собрать себя по кусочкам и поползти в сторону предбанника. Покорив первую вершину, взялся за освоение дивана. Флага с собой не было, пришлось водрузить на диван мокрую жопу, и на этом успокоился. Только в предбаннике до меня дошло — Денис оделся. И не просто, там, в семейники — кальсоны, майку-алкоголичку. Ну, весь этот деревенский трендовый шмот. В шубе красовался, дорогущей, леопардовой. Хотелось продублировать вопрос про ебанутость, но обстановка предрасполагала сдохнуть, а не возмущаться чужим фетишам. Шуба и шуба, кому от этого плохо? Парню моему вот очень хорошо. Сам потеет, а за постояльца сердце болит, порывается приобщить к народным забавам: — Квас хочешь? — Не-е-е, спасибо — Жалко, вкусный квас… Денис не замечал знойного лета и жара в предбаннике. Игнорировал меня, во всех смыслах горячего. Просто сидел, прижавшись плечом, как тогда, на пороге, только более открытый и улыбчивый. — Назад дорогу найдешь? Мне на работу надо. — Найду. — Ну, пока тогда. Двигался он резко и быстро, по-звериному, а шуба вызывала невольные ассоциации с оборотнем. Красивым таким, не как в фильмах, где обязательно мех торчит плешивыми клочками и пасть как половина глобуса. Стало жаль, что уходит, и обидно, ведь ему ничего про меня не интересно, а мне про него интересно все. — Я Максим, кстати. Журналист… Профессия не впечатляла, но других козырей не было. — Под крышей сигареты и спички, рядом с подковой. Если надо. Бывай, журналист Максим. Покурить так не удалось. Момент располагал сидеть в полудреме и слушать, как с потолка капает вода. Где-то там стоял домик, самая хреновая гостиница моей жизни ждала, что я вернусь в целости и сохранности. Выходя из бани, я начал светить и без того севшим телефоном. Искал подкову, а когда нашел, не смог удержаться и начал рыскать. Где же загадочное «рядом». Денис явно поскромничал, не упомянув запрятанные под крышей блоки сигарет. Это вам не две мятых сигаретки на случай войны, в современных реалиях, считай — состояние. Вот черт пятнистый. Откуда столько денег? Подумал и забыл, оставил клад на законном месте нетронутым. Да вдруг растрогался, решил непременно развесить вещи, чтобы завтра быть чистым, свежим и максимально привлекательным. Грубоватая проводница не заслужила моего стройного тела, а вот для Дениса не грех распаковать нычку с чистыми трусами. Дома меня ждал сервис в виде свежезаваренного чая. С хлебом и солью под ноги никто не бросался, но гостеприимством пахнуло. Для специального гостя из погреба достали варенье. Сначала я бросил взгляд на вазочку и только потом на тех, кто все это великолепие приготовил. Они представились Нюрой и Веней, я мог бы угадать их имена, если вдуматься. Просто дед и его старуха, сказочные персонажи. Это была их территория, именно их, а не Дениса. Титов ходил пружинисто, не оставляя после себя ничего. Исчезал и возвращался, с туристами, сигаретами, голым или в шубе. Яркая бабочка в сером лесу, и все же что-то ей в этом лесу нравилось. Низкие потолки? Сходство с маленькой норкой, в которой легко затаиться до лучших времен. Нюра и правда умела создать момент, веяло от нее чем-то позабытым, родным. Ей, может, каждый мальчишка на пороге — сын. Нюра — такое простое имя, и сама она простая, незамысловатая. Муж — дело другое. У него на лице сто тысяч загадок, он мог бы сидеть в пустыне вместо сфинкса и смотреть, как меняется мир, рождаются и умирают цивилизации. Контрастная парочка, не от мира сего. Приютили, обогрел и самого заурядного журналиста. Так бы и простоял с тазом, загипнотизированный собственными высокопарными мыслями, но, слава богу, вещи отобрали. Усадили чаевничать, сплетничать. Покрытая морщинами Нюра вела себя точно молоденькая девчонка. Она шутила, умилялась моему ступору и не забывала подкладывать варенье. — Эк ма… Не нашел, значит, дорогу? — Почему, нашел. Я же здесь. — Да. У нас такое редко. Вакуум, образовавшийся в желудке после бесконечного количества поездных дошираков, и не думал бастовать. Мне нравился чай и нравилась хозяйка дома. Я бы за ней приударил, встреться мы на лет тридцать раньше, а потом скорее всего умер бы, зарезанный Вениамином. Тот сидел молча, с ревнивой полуулыбкой на губах, пока его жена радовалась, что есть кому расколоть дрова. Я не понимал, как справлюсь с дровами, ведь завтра уезжать. Женщина, услышав печальные новости, нисколько не расстроилась: — Завтра? Так ведь поезд только через три дня. Гиблая ветка. Почва у нас мягкая, ржавеет на раз. Пересадки сплошные. — Откуда знаете? Она улыбнулась глазами. Кивнула в сторону небольшого приемника с внушительной антенной: — Местная станция, про дорогу говорят, о погоде, ну и политику. Про завод наш рассказывают. У нас тут скучно, все одно и то же. — Не тяжело? — Кто спорит, тяжело, но хоть не дурят. Дурят нынче везде, правда? — Правда. Меня вот, видите, тоже обдурили. Жалобу подам. — И подай. Сколько люда мотается, а у них свадьбы, похороны и везде не успели…безобразие. Про завод я так и не понял, про похороны тоже. Я хотел спать и боялся спать в этом странном домике на краю болота. — Вы, простите, Денису кто? Родственники? Нюра состроила грустное лицо, именно состроила, неискренне, скорее по привычке. Вот она, актриса, уставшая играть одну и ту же сцену, не знающая, что новенького в эту сцену привнести. — Да какие родственники… Засуетилась, начала собирать со стола, унесла кружки в мойку и демонстративно загремела посудой. Надо было выруливать в другие темы, пока весь сервиз не размолотила. — Где поспать лечь? — А вот, две кровати. Только утром осторожно вставай, Денис на полу спит. — Чего так? — Кто ж его знает, жарко. — Мне тогда тоже на полу. После бани тяжело. Где не соврал, там не соврал. Девушки, остававшиеся на ночь, частенько намекали — в кровати я так себе мушкетер. Верчусь юлой, одеяло ногами ем и вообще веду себя как фашист-захватчик. Панцирная сетка не выдержала бы сурового московского норова. Ломать старикам мебель не хотелось. Вряд ли поблизости водились магазины с новыми кроватями времен СССР. Вопреки ожиданиям сон пришел быстро. Что-то бабка подсыпала в чай, валерьянки там, пустырника три килограмма. На этот раз сны были приятными, снились костры и ветки рябины, звезды смеялись, и я смеялся. От костра было тепло. К тому моменту как с работы вернулся ненаглядный труженик, я лежал бодрый и ждал полноценного рассвета. Денис чем-то шуршал, звенел и интриговал, чертяка. И без того скудные шифровки летели в тартарары. Я стал подглядывать в щелочку, радуясь пышной шевелюре. Пойди разбери в этих кудрявых зарослях, открыты глаза или не очень. Шуба по-прежнему на Денисе, сползла с плеч на локти, словно он пытался снять ее, но в какой-то момент передумал и оставил как есть. После Москвы с ее разнообразием сложно было удивиться, и все же Денис в антураже деревенского дома взял да удивил. Он не просто сидел на стуле — он на нем восседал в какой-то мрачной передышке. Обзор на тело получался недурственный. Как там у бьюти-блогеров? «Что у меня в сумочке?» — только я обозревал, что у меня на Денисе. На нем много чего было и много чего не было одновременно. Он умудрился застрять на грани пошлости и эротики, и я на этой границе хотел сделать официальную прописку с штампом в паспорте. Черные чулки, слишком плотные, чтобы носить летом, но самое то, если тянет царапаться и кусаться. Можно и то и другое без страха порвать или сделать зацепку. Практичность довлела над Титовым. Он страдал от своего выбора, я страдал от его выбора. С утра смотреть на полуголого работягу крайне опасно, ведь казенное белье — это вам не родная простыня. С дизайнерскими оргазмами пришлось завязывать, когда взгляд опустился ниже и узрел причину Денискиной грусти. Где он раздобыл красные лабутены сорок второго размера, оставалось только гадать. Какой-то ушлый китаец проник в деревню по указателям и втюхал Дениске это орудие пыток с пятнадцати сантиметровым каблуком. Да, выглядело бомбезно, да, слюна побежала, но ведь не от хорошей жизни парень мой развалился на стуле и пыхтит, как рожающая кошка. Мой нос уловил запах дыма и не просто дыма, а настоящего огня, горелой плоти и чего-то еще, до жути противного. В носу снова зачесалось, вырвался предательский чих, зашухеривший всю малину. Ленивый поворот головы, и вот мы смотрим друг на друга в упор. Он не зол и не ошарашен, интересуется между делом: — Значит, остался? — Слегка. Мне кажется или в уголках глаз подводка потекла, как бывает у заплаканных выпускниц. Из-за чего Дениска плакал, на свидании обидели? Может, с сатанистом связался, а тот кошку сжег на первом свидании. В таком случае — долбоёб этот сатанист. Ему такую кралю в шубе, а он живодер проклятый, не ценит счастья. Сколько таких «Денисок» я повидал, пока материал выискивал, но там ширпотреб, а тут искусство, и чем ближе подходишь, тем сильнее веришь в синдром Стендаля. Я забыл о своем огорчении по поводу трех дней остановки. Если телега дров большая, то растянуть можно и на недельку. Черт с ним, с расследованием, на командировочные высокое руководство хуй клало, значит, не обессудьте — тоже положу. — Помоги, журналист. Ты виноват, тебе и разгребать. Часть про «виноват» я пропустил мимо ушей. Спотыкаясь о допотопные коврики, ринулся разгребать, чтобы там ни пришлось грести. В пять утра никто не владеет координацией, то, что я не перебудил весь дом своим рвением, уже было чудом. — Че делать-то? — Интересно, в чем состоит услуга? И почему она будет стоить аж трех дней ночевки. Как попросит минет, не по-пацански будет дать заднюю. К счастью, Денис мыслил шире оральных ласк и просто вытянул ногу, свою прекрасную ногу. — Сними эту гадость с меня. Отекшая от прогулок конечность не поддавалась, туфелька встряла. В детстве меня на роль мешка мусора не брали, теперь я кичился ролью принца на минималках. Только Золушка не совсем девушка, и туфельку проще срезать с ногой, чем потерять. — Слушай, вазелин есть? — Мой озадаченный вид явно смешил Дениса, если бы не стариканы, он бы откровенно захохотал, а так приличия ради — держался. Кривил губы, гнул брови, прекрасно понимаю, как все это выглядит со стороны. Он на стуле, нога на ногу, я перед ним на коленях стою, дергаю там чего-то и смазку вымаливаю. Срамота. — Да чё ты хихикаешь. Дерну сейчас, прыгай потом на одной ноге. Смешно ему. Принцесса ёбаная. Казалось, если я на него наору, он станет чуть-чуть доступней. Не стал. — Предположим, конкретно тобой еще не ёбанная. И громкость убавь. Вали, сам справлюсь. Он весь был покрыт хлопьями пепла, я не заметил их, посчитал частью образа. Но на бледной щеке красовался мазок сажи, под аккуратными ногтями виднелась земля. Я мог бы спросить, не выбирался ли мой новый друг из горящего клуба. Я мог бы. Денис, еще пять минут назад стенающий от боли, дернул зловредную туфлю, и та, о чудо, поддалась, отодрав добрую часть мозоли. Я поморщился от вида чужой крови и стыда. Уйти в предбанник было бы слишком драматично, было бы актом абсолютной капитуляции перед тем фактом, что я влюбился с первого взгляда. И проебался с первой попытки. Ничем хорошим это не кончится. Он в пепле и Топях, а я в беспросветной жопе и разведен. Мы спали, повернув друг другу спины. Оба злились: я на себя и он на меня. За ночь успокаивающий пустырник выветрился. По всем законам, утром должны были ручкой помахать и направление показать. Бабка с мужем куда-то запропастились, Денис возился с завтраком, который был обедом. Про вчерашнее не вспоминал, но хромота выдавала. — Глазунью любишь или омлет? Молоко есть. С утра он лучился уютом и равнодушием. Яичница немного утешала, молоко тоже. Я боялся оставить свою молодость в туалете, но тот, кто не рискует, не ездит в плацкарте в ебеня на расследования. Согласился на омлет, на молоко, на все согласился и за это получил поощряющее: — Ноги не отруби, когда дрова колоть будешь. Точно. Дрова. Принцип действия я знал, по телику часто крутили разного рода любовные драмы, особенно про девушку из деревни, и где-то там, на фоне страсти, бегали буренки, а туповатые, но добрые «Никифоры» рубили эти самые дрова. Денис вручил мне то ли кувалду, то ли тупую секиру и, заметив мое ничем не замаскированное смятение, взялся проводить инструктаж. Начали с мелюзги, так увлекся деревенским фитнесом, что благополучно забыл о коварном плане задержаться на неделю. Денис радовался как ребенок, хлопал в ладоши и слабо подпрыгивал. В качестве утешительного приза не поленился, вынес пузатый термос и кружки. Надо заметить, воду в этих краях хотелось отдать в лабораторию на анализы. — Это у тебя там что, травки-муравки? — «Принцесса Гита». С бергамотом. — Хорошо. Инструмент куда? — Воткни куда-нибудь. Только не в землю. Суеверные все в деревне, хлеб не сметай, колуны в землю не втыкай, соль сахаром посыпь. Сдохнуть проще, чем запомнить. Я вбил колун в последнюю чурку и сам залюбовался работой. Завтра спина отпадет, а сегодня Максим — молодец. Солнце потихоньку уходило на запад, а Денис деловито накрывал поляну, с огурцами хлебом, он где-то натырил вяленого мяса. Я осторожно спросил: — Тебе на работу не надо? — Нет. Сегодня Арина на смене. Мимо забора проехал милицейский «бобик», нетронутый временем и реформами. Прямиком из девяностых машина. Машина остановилась ровнехонько у ворот, и из окна показалась буйная голова в фуражке. Он был при параде, с пивным перегаром и щетиной, старомодные усы придавали моменту комичности. Я старался не обращать внимания на тянущее ощущение внизу живота. По спине прошел противный холодок трусости, это была ложная память и память настоящая. Сколько приятных ночей провел в невзрачных «пазиках» за оформления протокола, сколько еще впереди. Мое лицо никогда не нравилось людям в форме, так и хотелось попросить документик. Славянская внешность, кудри вьются, глаза сияют чистотой Байкала, ни дать ни взять богатырь из былин. Только хамло и писака, а в целом — очень несправедливый подход. Ситуацию спас Денис, заметивший между нами некоторую неловкость: — Какими судьбами, Капитан? Маневр не удался. Капитан продолжал молча изучать меня, не иначе собирался рисовать в отделении фоторобот. Я не знал, стоит ли шутить с представителем закона, да еще и пьяным. У него было оружие, в этом сомневаться не приходилось. У меня был Денис без трусов — в этом тоже сомнений не было. Наконец грянул голос, неожиданно приятный, хоть и прокуренный: — Значит, накосячила, принцесса? Кого сюда притащил? — Тебя забыл спросить. — И меня, и еще кое-кого… — Ты, капитан, сына, когда тащил, тоже спрашивал? Акценты сместились, но лучше как-то не стало. У них тут секта? Если секта, то неплохо они людей вербуют: сломали пути, напоили дурманами, всучили мужика в мехах и телегу дров. Хорошая секта, православная, главное — закреплен мент для фильтрации кандидатов. Денис не спешил оправдываться или мириться, он стоял, сложив руки на груди, а я с ужасом и позором понимал, что в руках этих сила и никакой Денис не хрупкий, не маленький и не беззащитный. Он выстрелил словом — и попал, так основательно попал, что разговор кончился, не начавшись. Капитан сплюнул воздух и рванул прочь по ухабистой дороге. Подальше от нас, несуразных, полуголых и злых. — Чего это он, бабы нет, что ли? — Никого нет. Сам все проебал, теперь злится. В целом хороший мужик. Подружитесь еще. Дружить — слово слишком сильное, нам с капитаном дружить не светило, он на меня злился, а я его не понимал с первого взгляда. — А с сыном что? — Умер. Вот тебе и секта. По коже прошел морозец, захотелось сменить тему на что-нибудь поострее. Конфликтнее. Между нами и так хватало недопониманий, но если я не напишу статью про маньяка, то напишу про глушь и ее обитателей. Времени не то чтобы вагон, и Денис не то чтобы откровенная персона. Подробности ночных вылазок могли бы придать пикантность однотипной статейке. Никто не любит читать про разруху, им подавай маньяков, расчленённую и горькие судьбы реальных людей. Я готовил почву для беседы с изящностью пьяного слона. Прилег на лужайку и, потягивая кипяток, спросил, кем же работает мой грозный прораб. Вчера мне недвусмысленно намекнули на род занятий, но мало ли, чего только не ляпнешь с утра. Смущения не наблюдалось, хотя где Денис и где смущение. Вообще разные полюса. Он повел плечами и, потягивая гласные, признался в сокровенном: — Я проститутка местная. От его откровенности «Гита» встала поперек горла и полилась через нос. — Ты кто? — Я в шесть утра пришел в шубе и каблуках. Ну ладно, я — доярка. Легче стало? Не стало. Если Денис кого-то доит, то не коров. — Тут же старики одни. — Тут да, а там нет. Где «там», не спрашивай, координаты не скажу. Профессиональная этика. — Большие люди, значит. Ну да, тут спутник не ловит, куда обычной мобиле… — Мы на березу взбираемся, чтобы сеть поймать. Он не шутил, даже показал ободранные ладони. — Перчатки надо с собой брать. Аринка берет, но у нее маникюр, а мне пофиг. Ему правда было пофиг. В глобальном смысле. Он жил одним днем и сейчас жил рядом со мной, а я млел от каждого слова и движения, от разодранных рук и мозолей на ногах. Я захотел забрать его в Москву и купить там удобную обувь. — На завод чего не пойдешь? Бабка говорит, он все деревни местные кормит. — Рак у меня. — На этот раз я подавился огурцом, и выкашливал его из себя до слез, и слезящимися же глазами, полными недоверия, смотрел на этот чахлый цветок и верил, что у кого-кого, а у него точно рак. Отсюда эта завораживающая хрупкость, потусторонность, еще бы, одной ногой в могиле. К земле вот уже тяготеет, следит, чтобы всякие посторонние предметы не втыкали. — И давно? Рак. В смысле, ты ж молодой. — Для своего диагноза я, Максим, чертовски старый. Сюда приехал, думал, умру в тишине, а ничего подобного — ремиссия в березках. Звучало складно, таких историй тьма, сейчас еще про монастырь какой-нибудь заливать начнет. — Еще тут монастырь есть, потом покажу. Настоятель, правда, вешается постоянно…в отпуск ему пора, уже и смену нашли. Я не верил собственным ушам. Даже под травой люди ведут себя адекватнее. Настоятель у них вешается, ну просто замечательно. Сказочное место, самое оно рак лечить. — Денис, ты так шутишь? — Нет. Ты, кстати, успевай, заглядывай, бери интервью, пока наш дед в очередной раз не завис. Или пока я ласты не склеил. Или ты… Стендапер, мать его, похлопать в ладоши или втащить, какой сложный выбор… — Денис, ты прости за бестактность, но ты вообще что тут забыл? Кроме нездорового чувства юмора? — Ха, хорошо сказал, журналист. Но ты тоже что-то тут забыл. Вот и думай. Полезно, знаешь, думать время от времени. Человек-шарада, как там пели великие? Я нелёгкая загадка, разгадать меня не просто. Изучай меня по зимам, изучай меня по вёснам. С такими науками свихнуться недолго. Скоро обратно рвану, в цивилизацию, не будет поезда — по шпалам свалю! Подальше от кукушек, протекающих крыш и голых мужиков. Одно нас роднит — тяготеем к раздетому образу жизни и сосем за большие деньги, еще не известно, кто большая шлюха. Денису не понравилось мое задумчивое лицо. — Забей. У нас весело, не переслушать. Давай сегодня нормально помоешься, без сюрпризов. На речку хочешь, свожу? Я не хотел, чтобы он куда-то ходил со своими больными ногами, раком и прочими радостями. Завернуть бы в шубу и превратить в меховой беляш, чтобы только морда торчала. Из уголка, как у младенчиков. — Ты даже копоть где-то нашел, постельное же испачкаешь, потом не отстираешь, у нас тут машинок нет. Пришлось согласиться на остывшую баню. Ополаскивался я на удивление долго, под палящим солнцем дрова колоть — это вам не на картиночку в ноуте дрочить. Все сгорело капитально, холодная вода приносила некоторое облегчение, но и оно было секундным. Не вытираясь, едва натянув трусы, я пошел в свою избушку на курьих ножках. Шел медленно и не туда, как оказалось. Несло в какие-то луга, и я как завороженный в них шел, пока Денис не окликнул встревоженно и властно: — Максим, ты куда? Спрашивал обгоревшую спину, а спина не знала, что ответить, кроме «туда». Чутье подсказывало — не оборачивайся, не смотри, не слушай, не отвечай. Голос за спиной становился громче и злее, обвивал по рукам и ногам, выворачивал шею. И я посмотрел. Денис шел по сраному полю, утепленный, леопардовый и вовсеоружии. Успел где-то между делом навести красоты, то ли специально, то ли позвонила его «Арина» и велела собираться на работу. Он и собирался, а потом чутье сработало, побежал в баню, потом за баню — искать потенциального работника. Цаца в полях, по пояс в траве, по горло в пьяном энтузиазме. Подкрашенные ресницы, алая губная помада, слегка размазанная в уголке рта. Вся эта расхристанная красота идет навстречу и вопрошает, куда это я от нее собрался. Обычный парень, со своими загонами. Скусывает заусеницы с пальцев, нервничает из-за меня, а не из-за кривой подводки. — Максим, там болота. Уйдешь — не достанут. Врал. Зачем? Меня так и так не достанут, здесь куда ни ступи — трясина. В лесу ничуть не лучше, там упыри роют могилы людям и зверью, а потом крадут что получится: обувь с носками или шкуру с зубами. Найти бы все эти ямы да закопать, назло, чтобы неповадно было всяким браконьерам! Кур пускай разводят, быков за писю доят, придумали нахаляву журналистов раздевать. Баста! — Ты, Дениска, не дрейфь. Я мальчик большой, туда-обратно. Последняя фраза вышла скомканной, жалобной. Под голыми ступнями захрустела сухая трава, сердитое сопение приближалось. Денис не собирался отпускать меня в лес: — Нельзя обратно, Макс. Он снимает замызганную шубу и в каком-то неловком движении набрасывает мне на плечи. Тяжело, слишком тяжело, аж колени подкашиваются, и земля уходит из-под ног. Словно не шубу накинул, а ударил наотмашь кирпичом. Снова провал, как тогда, в яме. Тяжелое липкое ничего обволакивает кошмарами, в которых небо не синее, а оранжевое и нет никакого солнца, только черные дыры, которые на поверку не дыры никакие — гигантские человеческие зрачки. Расширенные посмертно. Та самая жизнь проносится передо мной, пока я пялюсь на эту скучную киноленту, отмечая все новые и новые косяки. Если их вырезать и забыть, то от меня ничего не останется, такая вот нелицеприятная правда. Кроме правды на горизонте маячит лес, уже не особо интересный. Я идут туда, чтобы скоротать время, пока не пришел дьявол собственной персоной и не сказал — брезгую тобой, Максим Кольцов. Нафиг ты мне не сдался, Максим Кольцов. Дальше шароёбься по лугам вечности, какай облачками, писай радугами. Смотри: никто тебя не помнит, никто по тебе не скучает. У меня все еще была шуба, и если напрячь фантазию, можно вынуть деревянный домик, прийти в него, а там мерзнущий, голенький парень, отправивший меня на тот свет. Черная грязь капала с меня, и я шел по ней, как по хлебным крошкам. Они становились все больше и отчетливей, я с ужасом узнавал поломанные кустарники и собственные следы. Я был здесь, выдирал с корнем траву, бесновался, ускорял шаг. Вот яма, в которую я упал и из которой не выбрался. Вместо меня выбралось что-то другое, и это что-то мылось в бане, пило чай с мятой и колол дрова до седьмого пота. Колья оказались крепкими, они не проломились под моим весом, они им скорее воспользовались. Максим версия 1.0 лежал на них и имитировал подпорченный бледно-синий шашлык. Перепутать сложно, меня теперь два, один из нас мертв. Его глаза, широко раскрытые, смотрели ввысь пустыми глазницами. Так невовремя закричала недобитая ворона, кружившая неподалеку. Хвасталась тем, что сожрала мои глаза. Мои мутно-серые глаза. В яме возился Денис, он был похож на голодного зверька, который обнюхивает внезапную добычу, пытается убедиться, что опасности нет. Денис снимает носки и сует в карман шубы, а ботинки бросает наверх. Сдались ему мои обветшалые кроссовки? И я испытывал к этому телу что-то вроде материнских чувств, оно было моим во всех отношениях, и призрак я там или нет, оставить его гнить вот так, под открытым небом, я не мог. Денис тужился, вязал узлы, сооружал подъемные механизмы из говна и палок. Я мог ему только посочувствовать. Тело было тяжелым, попытки приподнять провалились, зато обнаружилось много анатомических подробностей. Например, если падаешь с высоты на заточенные балки, готовься, что из тебя вывалится много интересного. С противным хлюпаньем на землю стекали черные сгустки, больше похожие на слизняков. Так и хотелось встать на них и раздавить. Посыпались кишки, только и ждали своего часа. Дальше смотреть было невозможно. Денис понял, что пора уходить из темного леса, выпрыгивать из волчьей ямы, выбираться из кошмара, в который я себя затащил. Он же сказал — обратно не получится, теперь понял почему. Шуба как по приказу сползает, забирая с собой жуткое наваждение. Или жуткую правду? Мы снова в поле, смотрим друг на друга новыми глазами, я мертвыми, и он не совсем живыми. Денис гладил меня по голове, словно маленького, говорил ласково, а я только и мог, что верить каждому его слову: — Я думал, у меня получилось. Сделал все как надо, как меня учили… Учили его, показывали, не исключено, что писал дипломную работу, полную воды и графиков. И тут Максим Кольцов, системная ошибка в стройных рядах научно-паранормального пиздежа. — И что ты делал, Дениска? Он проходит сквозь меня, и я чувствую, что ни одна моя частица не задерживает его. — Думаешь, станет легче от правды? — Думаю, да. Я же журналист… — Тогда слушай. Тебя нашел Капитан, у него тут ребята живут, копают ямы. Он проверяет их время от времени. Он пытался что-то сделать, но ты сам видел, там нечего было спасать. А ты ведь и не помнишь ничего, прибежал на порог, вас всех сразу после смерти тянет именно в наш дом. Обязательно надо прийти и напомнить, что работа не ждет. Я вообще-то на речку собирался, а вместо этого пришлось бегать по лесу и искать подходящую полянку. Знаешь, сколько времени я убил? Нихрена-то ты не знаешь. Бегал с тряпками и ведром, думал, сейчас помою, заштопаю и зачтется. Я пол-леса спилил на костер… — Какой еще костер? — Я сжег тебя, Максим. До угольков спалил. Пока ты спал в домике, я конструировал крематорий в полевых условиях. Ты должен был исчезнуть к утру, а ты… — Дров нахаляву наколол. — Дров нахаляву наколол. Со всей новой информацией меня теперь волновал только один вопрос: — Марафет нахрена? С туфлями тоже проеб вышел. У вас тут ритуальный дресс-код? — Так принято. — Интересные пошли шаманы на Руси. — Еблан… — Сам еблан… Денис смотрел хмуро, ему надоел этот цирк и что я веду себя не как положено покойнику. — Как бы то ни было. Мы сейчас уйдем. Ты и я. — Изгонять меня будешь? — Да. Изгоню тебя грядки перекапывать и дрова таскать. Не будешь работать, Капитан меня с говном скушает, скажет, что я набираю людей за красивые глаза. — Но у меня красивые глаза. — Формально у тебя их нет. Мастер комплиментов. Может, и правда подружусь с Капитаном, у нас с ним есть общая шубная проблема.