***
Откинувшись на спинку кожаного кресла, «Сашин француз» наблюдал за перепалкой своих коллег, зачинщиком которой был он сам. Собрание изначально было ужасно скучным, а ему всего-то хотелось разбавить обстановку и, пожалуй, поразвлечься. Однако, даже их распри уже не так будоражили его, как хотелось бы, не хотелось даже присоединиться к спору и покрыть всех слоем словесной грязи. Наполеону вообще все вокруг казалось скучным или пресным в последнее время. Его коллеги повскакивали с мест, рискуя свалить кресла и шатая стол. Он уже почти зевнул, дисплей его смартфона вдруг загорелся, привлекая внимание. Наполеон сгреб его со стола и незаметно выскользнул из кабинета. Александр обычно не звонил первым: он раньше возвращался с учебы, разницу в часовых поясах тоже никто не отменял. Увидев, кто звонит ему в скайпе, Наполеон напрягся. Сильно напрягся. Днем они болтали про предстоящую встречу, подчиненные шептались за спиной у Наполеона, почему их начальник так весел сегодня. «Лекса приедет и все будет хорошо, ” — думал он, витая в облаках весь день, но теперь уверенности как не бывало. Александр звонит ему первым, зная, что Наполеон еще на работе, значит что-то случилось. Отменили выдачу гранта? У него оказался просрочен загран паспорт? Его семья узнала истинную причину поездки во Францию и теперь Лексу навечно закроют в поместье под Петербургом? Выбежать в коридор и, плюхнувшись на диванчик, снять трубку — пара секунд, но он тратит на это больше нервных клеток, чем за весь прошедший день. Но, к великому облегчению, Алекс в кадре ничуть не расстроенный, не напуганный, а наоборот, очень даже веселый. Наполеон улыбается ему в ответ, он не может не улыбнуться Алексу. Тот пылко и восторженно что-то тараторит, отчего Бонапарт не сразу понял, о чем толкует его возлюбленный, но когда до него дошло, то улыбка сама собой тает на лице. — Алекс, mon prince, я не заказывал тебе никаких цветов сегодня. Тот мгновенно замолчал, растерянно пялясь в экран. Если сначала Наполеона кольнуло (ладно, не кольнуло, а пырнуло насквозь чем-то ржавым, разворотив грудную клетку) ревностью, то теперь он сам себя одернул: шок и некий испуг на лице не оставляли сомнений в том, что Александр не только был уверен, что цветы ему заказал Бонапарт, но и понятия не имел, кто кроме него мог это сделать. — Но… тут записка на французском с поздравлениями, — теперь он действительно выглядел несчастным и веселья в голосе как не бывало. — Кто додумался слать мне цветы с записками на французском кроме тебя? — Покажи мне букет, ладно? Слушай, это наверняка кто-то из твоих одногруппников, никто, кроме них и твоей родни не знал, — он усиленно скрывал недовольство и прилив ненависти к этому неизвестному, покушающемуся на его Лексу. Тот расстроенно кивнул, направил камеру смартфона на букет тюльпанов. Наполеону ужасно хотелось возмутиться, мол, как Романов мог подумать, что он закажет столь маленький, блеклый, недостойный взора Александра букет, но он снова сдерживался, чтобы не расстроить его еще сильнее. — Не думай, что я оказываю знаки внимания кому-то или что-то в этом роде, — он поставил телефон в подушки на кровати, сам садясь перед ним, теребя лепестки цветов. — Либо это чья-то шутка, в чем я сомневаюсь, либо… — Не бери в голову, — отмахнулся Наполеон. — Я в тебе уверен, ты же знаешь. Приедешь ко мне — отдохнешь от своих тайных поклонников. Александр слегка улыбнулся, Наполеону стало чуть легче на душе. — Ты знаешь, Поль… Мне вообще как-то тревожно в последнее время, как будто за мной кто-то наблюдает и ждет, что я ошибусь и все планы пойдут крахом. Наверное, это действительно дело рук какого-то влюбленного бедняги. Я, пожалуй, выброшу цветы. Он сказал это с некой иронией, как что-то незначительное, а у Наполеона мурашки побежали по коже от его слов. Будто кто-то наблюдает? А если это все же не вдруг, а правда наблюдает? О, ведь это мог быть не просто влюбленный юноша или барышня, а кто-то подосланный Сашиной родней. Наполеон уже был готов к какому угодно повороту и любым выходкам от этой семейки. — Не выбрасывай, раз тебе они нравятся. Просто представляй, что это я подарил их. И будь осторожен, хорошо? Если за тобой правда кто-то следит, это может быть опасно, действительно опасно. Бери с собой шокер или перцовку, а лучше вообще не ходи пока в этот свой универ. Александр тихо смеется, ложится на живот, влюбленно глядя ему в глаза, подпирает подбородок ладонью. Из-за его позы Наполеону стали видны его ключицы и часть кожи на груди из-под футболки. Это так красиво и так знакомо — лишь подайся вперед и сможешь прикоснуться губами к ямке между ключицами… Но это всего лишь иллюзия. Перед ним дисплей айфона, а живой, горячий, мягкий и любимый Алекс — за тысячи километров. Чем меньше времени оставалось до встречи, тем невыносимее это становилось. — Угадай с одной попытки, кто еще постоянно говорит мне быть осторожным? — этот хитрый взгляд и эта игривость в голосе! За него такого можно многое отдать. — Подскажу тебе: друг моего отца, выпроваживал тогда тебя с моего дня рожд… — Я понял, понял! — скривился Бонапарт. — Не думал, что хоть в чем-то буду солидарен с ним, но это тот самый случай. Я серьезно, Саша, проявляй бдительность. — Со мной все будет хорошо, — когда он говорил так уверенно, казался старше своих лет. — Но шокер в карман положу. Боже, Поль, ты ведь на работе! Я наверняка тебя отвлекаю, извини… — Я скоро поеду домой, mon prince. Мне надоела уже эта работа, я хочу к тебе, знаешь ли. Mon prince. Он действительно принц, его и только его прекрасный принц. Поначалу это было просто «принц», просто дурацкое прозвище, просто Наполеону нравилось поддразнивать тогда еще совсем юного Сашу его принадлежностью к богатой и влиятельной семье. Тот бесился, тысячу раз объяснял, что в его стране сроду не было таких титулов, обижался на друга, но потом привык и даже отзывался на кличку, хотя и недовольно морща нос. Со временем все стало глубже и сложнее: чувства оказались взаимны, заинтересованные взгляды стало почти невозможно скрывать от окружающих, и он уже был не просто принц, не просто «тот красивый избалованный мальчик из России, старший сын моего партнера по бизнесу», а «мой принц», коротко и ясно. Весь следующий вечер Наполеон думает, что по приезду Александра подарит ему самый прекрасный и пышный букет, который смогут сделать флористы.***
Александр обычно менее разговорчив, но, видимо, относительная тишина и отсутствие толпы развязали ему язык. В подслушанных Николаем разговорах с друзьями он никогда не говорит о личном, сейчас — тоже. Конечно, они вообще-то пришли заниматься учебой, Ростов даже чисто механически, бездумно жмет на кнопки клавиатуры ноутбука (зато печатает слова Александра, более того, ноутбук тоже принадлежит Александру, пользоваться его вещами — отдельный вид блаженства), но как же все-таки обидно, что в столь интимной обстановке он все еще думает только об учебе! Им приносят чай, кофе и бисквиты, за которые тут же принимается Александр. Воспользовавшись возникшей паузой, Николай все-таки решился будто невзначай перевести тему: — Красивая сережка, — сболтнул он первое, что пришло в голову. Не мог же он прямо сказать, что считает красивым самого Александра. И считает его таковым отчасти из-за объективной красоты, отчасти из-за своей влюбленности. — Тебе идет. — О, спасибо, — как-то бездумно и рассеянно ответил тот, будто и не было той концентрации внимания, с которой он говорил об учебе полминуты назад. — Мне подарил ее мой… — он вдруг снова стал собранным, даже несколько напряженным. — Мой брат подарил мне ее. Николаю показалось, что ему просто сложно говорить о семье, с которой Саша, судя по слухам, не совсем в мире и согласии сейчас. Это был весьма тонкий лед, но грех не рискнуть, когда намечается разговор о почти что личном. — Твой брат… Константин, верно? — будто бы он не знает. Будто бы не вычислил по подпискам и отметкам на фото брата и сестер Саши, будто не узнал с помощью уже их публикаций, что помимо Кости у него еще два брата. — Да, он мне подарил крестик в ухо, как знак того, что я теперь нормально слышу им, — он невольно улыбнулся. — Если тебе интересно, то у меня были проблемы со слухом, мне делали операцию. Я боялся, и мы поспорили, что если все будет хорошо, то поедем прокалывать это чертово ухо. Ну, собственно, — он дернул головой, чтобы крестик подскочил в ухе. — Сережку он мне принес сразу, когда его пустили ко мне после операции. — Ты так близок с братом, это мило. Скучаешь по семье? Александр несколько секунд искоса смотрит на него, как если бы разговор резко перешел с одной темы на совершенно другую. — Конечно скучаю. Просто жить с ними — вечная суматоха. Мне надоело, свобода дороже.***
Жозефина, попивая чай, наблюдала за душевными терзаниями своего лучшего друга и по совместительству экс-парня. — Ты ведь сам прекрасно видел его реакцию. Нет у твоего ненаглядного никого, просто ты ревнивец. Надеюсь, хватило извилин в твоей гениальной голове не обвинять его самого в ухаживаниях от посторонних? Расхаживавший по кабинету Наполеон сверкнул на нее злым взглядом. — Я еще не настолько с ума сошел, — приторно надменно процедил он, с размаху упав в соседнее кресло. — Как я могу иметь какие-то претензии к Алексу? Он не виноват, что и красота, и ум, и характер — нет ничего, чем обделила бы его судьба. Естественно он нарасхват, не один я такой дурак повелся! — Не забывай, что в одном судьба его все-таки обделила, дав такой ужасный вкус на мужчин. — Вот сейчас совершенно не смешно, Жозефина, — проворчал Наполеон, крутя часы на запястье. — На него там пол Москвы вешается, это точно. Он найдет себе запросто помоложе, покрасивее, побогаче, а я сижу тут и не могу сделать ничего. -Набульо, дорогой, — она схватила его за руку, чуть сжимая. — Не ты ли говорил, что лучше тебя может быть только сам Александр? Молодых, красивых и успешных много, выбрал-то он тебя. Не думаю, что после всего станет размениваться на меньшее, ты ведь сам чувствуешь, должен чувствовать, что любит он тебя, а не всяких дешевок! — Я знаю, Жози, — вздохнул он, устало прикрыв глаза. — Просто был бы я там, всем бы бошки поотрывал, кто не так смотрит, но все, что могу сделать — сидеть и ждать, когда он приедет. Наверное, я просто соскучился… Кошмар какой! У меня куча дел, а я ни о чем, кроме ухажеров этого русского думать не могу! — Все нормально, — она приглаживала растрепанные волосы Наполеона. — Он тоже скучает. Если бы не скучал — не проворачивал бы такие схемы. Скоро приедет. Я тоже по нему скучаю, представь себе. — Жозефина! И ты туда же?! Она засмеялась над его недовольным выражением лица, заставляя Наполеона фыркнуть, отводя глаза, чтобы Жозефина не увидела его виноватую улыбку. — Кстати, я хотел тебя попросить… Не могла бы ты заказать у поставщиков своего магазина много роз ко дню приезда Александра? — Каких именно? — выгнула бровь Жозефина. — Насколько много? Я узнаю, конечно, могу доставку организовать, но зач… — Не спрашивай, Жози, это просто моя прихоть. Мне нужно будет много, очень много. Пусть будут белые. Да, белые розы, много белых роз… За день до приезда Александра, Наполеону показалось, что он совершенно лишился рассудка, когда первое и единственное, что он увидел перед собой, вернувшись почти ночью с работы и распахнув дверь — розы. Вся прихожая, вся гостиная, вся кухня, — да что там, весь первый этаж дома белый, сверкающе-белый, как снег в России. — Жози! Ты что тут устроила? — он еле нашел подругу среди ослепляющей белизны, перепрыгивая через огромные букеты в вазах. Она преспокойно стояла у камина и указывала своим сотрудникам, куда ставить очередную партию роз, недоуменно воззрилась на него. — Чем ты недоволен? Сам же попросил «очень много». Наполеону остается лишь вздохнуть и посоветовать поставить часть цветов наверху, чтобы ему хотя бы было где ходить. Уже сидя один в полумраке спальни, он разглядывал свежие, еще даже не распустившиеся бутоны (голос мадемуазель Богарне в голове услужливо повторяет: «завтра они распустятся и простоят очень долго, вот увидишь!») и чувствует себя совершенным идиотом. Прямо как в той песне, которую напевал однажды Александр: влюбленный художник, скупивший миллион алых роз для некой актрисы. Только вот Наполеон не обеднеет от покупки такого количества цветов, Алекс хоть и тот еще актер, но это все же не его профессия, да и розы белые, вовсе не алые. Только вот Романов, в отличие от героини старой песни, отвечает ему взаимностью. Несмотря на это, Наполеону все равно кажется, что возлюбленный посчитает его безумцем. Такие подарки мужчинам не дарят, тем более в России… В конце концов, Бонапарт успокаивает себя мыслью, что от любви и разлуки у него действительно дурно работают мозги.***
Пребывание в аэропорту и сам полет казались позже Николаю лучшими моментами за всю поездку. Недовольный Михаил Илларионыч беззлобно отчитывал едва не опоздавших на регистрацию «могучую кучку», те валили всю вину на Александра, который слишком долго собирался и взял с собой половину гардероба. — У него-то, понятное дело, мозги отключились, но вы должны следить за ним! Вы друзья ему или кто? — басил профессор, поглядывая на огромный чемодан Александра. Тот и не отпирался от обвинений, смиренно молча. Компания многозначительно переглянулась. — Он вырядился, будто едет на неделю моды, а не учиться! Мы делаем все, что можем, — ухмыльнулся Строганов. Не заметить это было сложно. Все были одеты в удобную для перелета одежду. Александр же действительно выглядел, будто сошел с обложки модного журнала, но в отличие от нафотошопленных моделей он, без единого грамма макияжа и компьютерных программ, живой и естественный выглядел прекраснее, чем они все вместе взятые. Николай и не думал, что он может выглядеть еще лучше, чем обычно в университете, но шелк черного костюма и полупрозрачная легкая ткань также черной рубашки так шли бледности кожи и голубизне глаз, что на Сашу оглядывались незнакомцы, пока вся их группа шла гулять по дьюти-фри. Ростов следил за ним, прохаживающимся вдоль полок с алкоголем. Каблуки туфель цокали по начищенной плитке, брюки при ходьбе открывали вид на часть его ног, выпирающие косточки, белую кожу… Видит бог, Николай не хотел разглядывать его, но повседневная одежда Александра не так откровенно подчеркивала изящные и необычно пышные бедра, стройность талии и импозантность разворота плеч… Он хорош, невероятно хорош и теперь в нем отчетливо видна принадлежность к влиятельной семье. Николаю кажется теперь, будто Александр обокрал его, одеваясь как можно более буднично, на учебе стараясь не отличаться ото всех (что, впрочем, плохо у него выходило). Еще большего очарования ему придавало какое-то небывало хорошее настроение. Обычно апатичные, но добрые глаза блестят теперь не хуже, чем крест в ухе и флаконы с парфюмом на витринах. Романов открыто и искренне смеется над шутками, его улыбка, кажется, озаряет светом весь аэропорт. Николай хочет верить, что он разоделся так, чтобы привлечь чье-то внимание. Хочет верить, что этот кто-то — он. Тем более, что между праздной болтовней о дорогом алкоголе и брендовом парфюме Александр то и дело впадал в какую-то мечтательность, улыбаясь своим же мыслям, заглядывал в смартфон и, кажется, переписываясь с кем-то. «Должно быть, пишет семье, ” — думал Ростов, в очередной раз пользуясь возможностью пялиться на Александра, пока тот витал в облаках. Николай почти умоляет сотрудницу на регистрации посадить его рядом с Александром, он уже даже готов был предложить взятку, но она, решив с ним не связываться, выдает-таки ему талон на посадку рядом с господином Романовым. Приключения (и неприятности Николая) начинаются почти сразу, стоит русским студентам ступить на французскую землю. Куда-то исчез чемодан Александра. Он растеряно смотрел на длинную двигающуюся черную ленту, по которой ползли чемоданы, пока его друзья носились по залу, проверяя, не попал ли случайно нужный багаж на соседние ленты. — Может, сходить в диспетчерскую, они должны вести учет, — как-то странно улыбнувшись, предложил Михаил Илларионович, успокаивавший бедного Сашу. — Да-да, сходи, Шура, — почти что пропел Строганов. — Точно они ошиблись, ты больше всех шмотья набрал, вот и задержали! Подумали, нелегально эмигрируешь или продавать везешь! Александр пожал плечами, развернулся в сторону диспетчерской. Остальные, резко прервав суету, смотрели на его удаляющуюся спину. Ростов хотел было пойти с ним, чтобы Александр не чувствовал себя одиноко, уж больно сиротливо он выглядел. Но мгновение спустя Саша сначала остановился как вкопанный, глядя куда-то в толпу, а потом сорвался на бег, стремительно удаляясь от тех, с кем приехал. Под хохот друзей он кидается на шею некому молодому мужчине, едва не свалив тот самый злополучный чемодан, стоявший у ног незнакомца. Все будто в замедленной съемке: его подхватывают за талию, сминая лоснящуюся ткань костюма и кружат в воздухе. Оказавшись ногами на твердой земле, Александр, кажется, хотел поцеловать в губы человека напротив, но, видимо вспомнив про одногруппников и преподавателя за спиной, лишь мазнул губами по скуле, неловко обернулся, намереваясь подойти что-то сказать профессору. Кутузов махнул на него рукой, мол, иди уже. Николай, совершенно сбитый с толку этой сценой, заметил, что тот странно посмотрел на спутника Александра, который ответил ему еще более убийственным взглядом. У Николая было несколько секунд, чтобы разглядеть не внушавшего ему доверия незнакомца хотя бы мельком. Он был ниже Саши, но явно старше. Что-то в осанке и манере двигаться делало его похожим на военного, но бардовый бархатный костюм, идеально сидящий на фигуре, выдавал в нем госслужащего на высокой должности. Бледное, красивое лицо выражало смесь радости, торжества и какого-то превосходства над остальными. Он выглядел молодо, только тяжелый взгляд давал понять, что он старше Александра. Смущенный Александр помахал рукой непомерно веселым друзьям и ничего не понимающим одногруппникам и потянул своего спутника за собой, спешно увлекая его в сторону выхода. Первым порывом было спросить у профессора, почему посторонние люди беспрепятственно уводят студентов в неизвестном направлении, но Коля не решился тревожить и без того хмурого Кутузова, поэтому шепнул Мишке Сперанскому: — Это кто вообще? — С Сашкой-то? Ну, теперь уже скрывать нет смысла… Это его француз, — как всегда задумчиво сказал Миша, одновременно изучая какой-то буклет с картой Парижа. — Точнее, он даже не француз, по сути, он корсиканец, но… — Так у них типа… l'amour? — кажется, этот вопрос он снял с языка минимум у половины группы, потому что вокруг все притихли, прислушиваясь к разговору, даже не пряча заинтересованность. — Ну да, — с непрошибаемой невозмутимостью кивнул Сперанский, будто у него спросили, круглая ли Земля. — Вот как, — выдохнул Николай, старательно делая вид, что его надежды и грезы не рухнули тысячей осколков к ногам Александра и «его француза» — Просто лицо знакомое какое-то у него. — Да наверняка в новостях видел его. Наполеон Бонапарт. Говорит тебе это имя о чем-нибудь? — принялся за объяснения Новосильцев. — Вообще он политикой занимается сейчас… Хотя это даже не наше дело. Он с Сашей, вот что важно, но Саша опасается про него распространяться. — У них была неприятная ситуация несколько лет назад, — встрял в разговор Паша, неожиданно посерьезневший. — Наполеон имел какие-то дела, контракты с отцом Саши, поэтому был вхож в их дом, но ровно до тех пор, пока их не спалили сосущимися прямо в особняке… Был грандиозный скандал, долгая история, но в Россию он больше не приезжал и даже факт общения француза с Алексом был за семью печатями, только очень узкий круг знал. Так что вы все, — он понизил голос и суровым взглядом обвел всех присутствующих. — Помалкивайте. Это не только вопрос уважения и тактичности, но и ваших же интересов. С Бонапарте вы дело иметь не заходите, уж поверьте.***
Наполеон, казалось бы, должен был уже успокоиться, забыть про подозрения и страхи. Ему и правда полегчало: Александр наконец-то у него дома, пользуется его вещами, кушает еду, которую он заказал, восторженно фотографирует снова и снова цветы, которые он подарил. Его Александр. В его доме. С ним. Но в глубине души он все еще ощущает отпечаток множества взглядов на Александре. С одной стороны, это угнетает. Но теперь, когда его возлюбленный всецело и абсолютно точно с ним, в Наполеоне вскипал приятный азарт. Ему мало, чтобы Александр любил его и был с ним, ему хотелось, чтобы он и его окружение знали, что ни одна шваль не достойна быть рядом с ним. — Давай я тебя сфотографирую? Садись сюда, среди цветов. — Подожди, я из зала еще принесу! — Все равно все в кадр не поместятся. Саша уселся на ковер и, боги, он действительно похож на ангела. Белизна и нежность его кожи, белизна и нежность лепестков… Что до шипов, то на розах их срезали (магазин Жозефины, оказывается, не такое уж бесполезное место), а в Сашином характере они лишь сильнее будоражат чувства Наполеона. Фотографировать его — одно удовольствие, и француз старается не думать, что после возвращения Александра в Россию все, что ему останется — пересматривать эти фото. -Алекс, — Наполеон наблюдает за его лицом через камеру айфона. — А что за парень пялился на тебя в аэропорту? — Какой парень? — цокнул языком Александр. — По твоей милости на нас весь аэропорт смотрел. — Разве тебе не понравилось? Я пытался быть романтичным, даже с работы сбежал, все оставил на этих бестолочей. Они переглянулись, оба все прекрасно понимая. Перепалка просто ради перепалки — в кое-то веке удовлетворить потребность в маленьком споре с равным. — И все-таки, — он присел среди цветов рядом с Александром. — Не он ли тебе тогда отправлял тюльпаны? — Да кто «он», Поль? — Романов взял лицо француза в ладони, слегка поглаживая кончиками пальцев. — Я только приехал, а ты уже к каждому столбу успел приревновать! — Ну тот, темненький, лохматый такой, в синей толстовке. Очень странно смотрел на нас. Александр перебирал в голове своих одногруппников, задумчиво убирая Наполеону волосы за уши. — Ростов что ли? Ну, мы должны были жить вместе, наверное, он просто приятно удивился, что теперь весь номер в его распоряжении, — пожал плечами он, придвигаясь ближе и обнимая Наполеона. — Мы просто неплохо общаемся, делали задания вместе. Хотя какая разница уже? Не заставляй меня думать о других людях, пока я с тобой, у нас и так мало времени. На удивление, чувство ревности легче преодолеть, если тот, кого ревнуешь, притягивает ближе за волосы, целует мягкими губами, не давая отстраниться ни на миллиметр.***
На следующий день Александр явился на учебу сонный, растрепанный, с засосом под подбородком, но небывало расслабленный, спокойный и чрезвычайно ласковый ко всем. Лена Курагина тут же предложила ему замазать синяк тоналкой и пудрой, он рассыпался в благодарностях и смиренно подставил ей шею. — Кстати, приходите в гости, — томно проговорил он, лениво приоткрывая глаза. — Все. Вся группа. Там все равно будет полно знакомых Лео… Наполеона. Они хотят новые лица в компанию, ну, знаете, знакомства не помешают. — Кто бы сомневался! Как похорошел Париж при Бонапарте, что ни день — то праздник, — Паша потрепал волосы Саши. — Миша! После занятий идем отпрашиваться у Илларионыча, придумывай легенду, куда мы идем всей группой. Неизвестно, поверили ли преподаватели Мишиным уверениям о том, что студентам жизненно необходимо посетить ночь музеев в Лувре, но уже вечером Николай сидел в такси, вслушиваясь в разговор Новосильцева с таксистом. За окнами мелькали огни большого города, то и дело между домов частного сектора маячила Эйфелева башня. Таксист смотрит немного завистливо на юношей, вылезающих из машины напротив дома, известного всей Франции. Сюда просто так не попадают, тем более иностранцы. На пороге их встречает Александр, по-хозяйски распахивает дверь, радушно приглашает внутрь. В доме будто празднуют свадьбу: кругом белые цветы, много алкоголя, веселые гости, разговоры на нескольких языках сразу. Этот странный мужчина, Наполеон (сложное имя звенит в ушах голосом Саши и звоном бокалов с шампанским), потчует гостей деликатесами французской кухни, сидя во главе стола на террасе. Некая девушка с мопсом под мышкой несколько раз обнимает одновременно его и Александра. Тот явно давно знаком и с ней, и с большинством гостей, целует ее три раза в щеки и гладит мопса. — …Я тоже так рад, Жози, правда! Меня просто уже душило все мое семейство. Пусть теперь Костя с ними разбирается, я больше не хочу быть тем самым старшим ребенком, на которого возложено больше всего надежд. — Постарайся не думать об этом, милый, просто наслаждайся моментом. Не удивляйся нашим восторгам насчет тебя, просто кое-кто, — она покосилась на Наполеона. — Вынес нам все мозги. Что ни разговор — все сводится к тебе. Александр смеется, подхватывает на руки собачку Жозефины, пока кто-то объявляет тост за хозяина дома. — Нам тут птичка напела, что кто-то в президентское кресло метит? — спросил Миша, присаживаясь на подлокотник кресла Бонапарта. Тот беззлобно ухмыльнулся, глядя полуприкрытыми глазами одновременно на Сперанского и будто бы сквозь него. — Знаю я эту птичку, — сидевший рядом Александр спрятал улыбку за бокалом с игристым. — Это просто планы. Я еще слишком молод и недостаточно обозлился на жизнь. — Ты просто не хочешь сглазить, — хихикнул Саша. — Спорим, что станешь самым молодым президентом за историю Франции? — Ого! То есть уже не «если станешь», а просто «станешь»? — Жози чокнулась с Сашей, едва не расплескав содержимое бокала. — И у кого из вас больше амбиций? — Когда любишь — не сомневаешься, тебе ли не знать, — неожиданно серьезно сказал Александр, на что девушка кивнула с такой же серьезностью. Заметив, что Наполеон теперь смотрит пристально на него (и взгляд у него будто бы стал мягче, сделался не таким тяжелым, почти ласковым), Саша снова улыбнулся, закинул ногу на ногу, болтая ею в воздухе. Разговор пошел снова о политике, о моде, о делах, о совершенно неважных вещах. Николай искоса наблюдал за тем, как Наполеон подцепил пальцами Сашину сережку, теребил ее, играясь и слегка оттягивая мочку уха, заставляя кристаллики сверкать. Александр отправил ему в рот клубнику, глядя как-то выжидающе. — Тебе не надоел крестик? Можем выбрать новую, — намного тише, чем обычно говорит он, очевидно, обращаясь к одному Романову. — Он никогда мне не надоест, это же воспоминания. О, так вот что за «брат» подарил ему сережку. Любезный «брат» немного потянул на себя крестик, чтобы шепнуть что-то Саше и после поцеловать ушную раковину. Тот наклонился, прижавшись щекой к его и что-то ответил, после чего снял с коленей задремавшего мопса, встал и так быстро исчез в дверях террасы, что Коля едва успел заметить, куда он ушел. Наполеон открыл новую бутылку Дом Периньон, все принялись подставлять бокалы и пить «за здоровье Алекса». Ростов под шумок ускользает в дом. На первом этаже кто-то играет в бильярд и приставку, но нужного человека тут нет. Должно быть, он один в одной из комнат. А это значит… Значит, возможности лучше не представится. Николай прогадал насчет своих предположений. Прогадал насчет взаимности своих чувств. Его пассия уже в отношениях, уже с другим, ему никто больше не нужен… Но Коля хотел, по крайней мере, чтобы Саша знал. Уповая на его доброту и веря в его сострадательность, Николаю казалось, что признайся он сейчас, наедине, Саша как минимум пожалеет, как максимум — восхитится его чувствам, быть может, даже поцелует. Он шарится по огромной вилле среди букетов белых роз в поисках одного-единственного нежного и прекраснейшего цветка. Второй этаж, наугад — в дальнюю дверь. Спальня с балконом, освещенная приятным неоновым светом. Наверное, это хозяйская, не гостевая. Громкая музыка была немного слышна даже когда он прикрыл дверь за собой, заметив в комнате некоторые вещи Александра. Вопреки ожиданиям, хозяина одежды, книг для универа, часов на тумбочке и прочего имущества там не было. Коля уже собирался уходить, но не успел даже толком задуматься, куда пойти дальше, потому что в коридоре послышался голос Наполеона и быстро приближающиеся шаги. Адреналин ударил в голову, позволив Ростову юркнуть в шкаф-купе и прикрыть дверцу, оставив узкую щель для наблюдения и чтобы не словить панику в замкнутом пространстве. Из-за полумрака его видно не будет, он был уверен в этом. Дверь комнаты распахнулась мгновением позже. В спальню неспешно вошел тот, кого Коля искал, но с ним был Наполеон, заперший за ними дверь. Николаю стало жутко: обстоятельства заманили его в ловушку без возможности даже толком пошевелиться и все, что он мог делать — мысленно проклинать самого себя и свои желания. Наполеон сел на край широкой кровати, продолжая разговор с Сашей. — И все-таки позвони хотя бы маме. Ты в другой стране, не берешь трубки, а руководство университета им скажет, что ты в музее. Что они подумают? Во-первых, преступность никто не отменял, а во-вторых есть все основания подозревать, что ты со мной. Для них даже страшнее будет второй вариант. Александр со вздохом подошел вплотную к кровати, упираясь в нее коленями между ног Наполеона, опустил руки ему на плечи, слегка массируя. Тот в ответ обнял Сашу за талию, поглаживая бока и спину вдоль позвоночника. Это был какой-то безмолвный диалог одними взглядами и прикосновениями, длящийся несколько долгих секунд, пока Наполеон не прервал его, придвинувшись ближе и уткнувшись в плоский живот Алекса. Поглаживая темные волосы, Романов достал из кармана смартфон, смахивая с панели уведомлений пропущенные звонки, после чего выскользнул из объятий, отходя на пару шагов. Николаю из шкафа больше не было его видно, но он слышал шелест ткани, стук, с коим кладут что-то на стеклянный стол. — Потом перезвоню. Ничего с ними не случится. Пусть побесятся, может, это сблизит их… — Наполеону в руки полетело что-то вроде крема, тот едва взглянул на предмет, отбрасывая его куда-то в подушки. — Насколько же тебя портит Париж, это невероятно, — рассмеялся Наполеон. Николаю абсолютно не понравилась эта ухмылка на его лице и этот блеск, мелькнувший в глазах. — Меня портит не Париж, а ты, — что-то в тоне голоса меняется, когда он подходит к кровати снова, уже без футболки. У Николая случается немая истерика, он бы предпочел выбежать в окно из этой комнаты, от этой липкой, мерзкой бездны в душе, от похотливого взгляда француза, от красоты тела Алекса… Наполеон сжимает мягкие бедра с задней стороны, скользит ладонями выше, задев голую поясницу, запускает пальцы под кромку штанов, чтобы ощупать задницу Алекса уже без преград в виде ткани. Но это длится недолго, его толкают в грудь, заставляя упасть на простыни, Саша ложится на него, затягивает в медленный поцелуй. Тонкие пальцы быстро расстегивают пуговицы рубашки, чтобы соприкоснуться уже кожа к коже. Избавив любовника от рубашки, Александр оставил на нем галстук, провел невесомо по груди, животу, подцепил застежку брюк. Разрывая поцелуй, лизнул напоследок легко и игриво губы Наполеона. Николаю стало дурно, но он и пошевелиться не мог, не то, что отвернуться или закрыть глаза. «Пьяный он что ли?» — мелькнуло в голове, но тут же вспомнилось, что Александр буквально несколько минут назад был в абсолютно адекватном состоянии, да и движения его были четкими, вовсе не свойственными пьяным людям. Пожалуй, Ростову было бы лучше, будь Саша пьян или под веществами, чем видеть его таким по отношению к другому. Не к нему. Вся та скромность и некая невинность, заставлявшие Николая желать растопить эту ледяную стену между ними, все то, что он предполагал о Саше, рассыпалось сейчас, как карточный домик. — Лекса, — с придыханием шепчет Бонапарт, подползая выше на кровати и утягивая его за собой, роняя их обоих на подушки. — Чего ты хочешь? — Твои губы. Твои пальцы. Твой член. Тебя всего, — почти мурчит Александр, поглаживая того по соскам. Николай с ужасом осознал, что Ростов-младший уже давно стоит колом и невероятно ноет, отдавая напряжением по всему низу живота. Бранясь сам на себя, Коля запустил руку под одежду, стараясь не создать шума. Наполеон тихо усмехнулся, целуя Александра вдоль ключиц и стягивая с них обоих остатки одежды вместе с бельем. — Рай для ушей это слышать. Только я о другом. Мне тебя растягивать или… — Да, и побыстрее, — нацепив маску возвышенности и строгости, он закинул на Наполеона ногу, обнимая его за плечи. — Я всегда к вашим услугам, mon prince, — поддаваясь игре, вторил ему Наполеон. Александр улыбается так лукаво, заглядывая в серые глаза напротив, притягивает возлюбленного ближе, подцепив галстук, каким-то чудом все еще болтавшийся на шее Наполеона и наматывает его на кулак. Тот полувозбужденно-полувозмущенно коротко стонет, прежде чем снова коснуться этих желанных покрасневших губ и запустить руку меж ягодиц Александра. Тот одобрительно вздохнул, выгибаясь в пояснице и подставляясь под теплые пальцы. Руки у француза красивые, прозрачная субстанция поблескивает на них в неоновом свете. Комната наполнилась недвусмысленными хлюпающими звуками от обилия смазки внутри Александра. Наполеон кое-как стягивает с себя галстук, сегодня играть в удушение он не собирается, хотя его партнер оказался не слишком доволен исчезнувшей гладкой полоске ткани и теперь переключился на самого Полю, то наматывая прядку почти черных в неверном свете волос на палец, то зачем-то прикрывая его глаз, скользя пальцем по веку и ресницам, то почти невесомо целуя висок, скулу, линию челюсти и все, до чего дотянется. Наполеон дает ему наиграться, от давления на пальцы и жара внутри Саши у него самого щемит в груди и возбуждение чем-то горячим и тягучим разливается по всему телу, будто это не он растягивает мягкую задницу, а Саша это делает с ним. Поначалу это пугало, но… он был уверен, что возлюбленный чувствует то же самое. Наполеон любовно перевернул Александра на спину, удостоверившись наконец, что проникновение не принесет боли, плавно вошел сначала совсем немного, сжимая мягкие молочно-белые бедра, затем толкнулся с чуть большим нажимом. Лекса приобнял его за плечи, глядя полуприкрытыми глазами; взгляд у него почти пьяный, с поволокой, а с влажных зацелованных губ слетают тихие вздохи, когда Поля неспешно движется в нем, почти полностью вынимая и снова входя на всю длину. Коля заметил одну кошмарную вещь: все, что они делали, каждое движение так вальяжно, невозмутимо, вольготно, будто тело другого — не чужое, а часть своего собственного, будто это… Уже далеко не первый, не второй и не десятый раз. Александр хотел было попросить ускориться, но его прервала противная вибрация телефона Наполеона, доносящаяся откуда-то из кармана сброшенных брюк. Тот чертыхнулся, подтянул к себе с пола одежду за штанину. — Выруби его… Даже перепихнуться спокойно невозможно с твоей работой. — Это не с работы. Это твой отец. Наполеон тут же ойкнул: видимо, резко напрягшийся Александр нечаянно сжал его внутри слишком сильно. Тот приподнялся с подушек, на бледном лице проступила паника, когда он взглянул на экран. — Сбрось скорее! Он и до тебя добрался, боже… — Это точно будет выглядеть подозрительно. Главное, не шуми, я разберусь. Он спешно вышел из Саши, погладив его успокаивающе по животу, лег на подушки рядом. Приложив палец к губам, еще раз напомнив вести себя тихо, провел по экрану. — Алло? Ах, и вам доброй ночи, мсье! Нет, не сплю еще, только с работы вернулся… Как поживаете? Что-то в тоне отца на другом конце провода, веселый и невозмутимый голос Наполеона или же вообще комичность всей ситуации заставили Сашу снова повеселеть, натуральный ужас сошел с лица, как не бывало, он уткнулся в плечо Наполеону, давясь смехом, пока тот вел расслабленную и почти приятельскую беседу с Сашиным отцом. Вместе с приподнятым настроением к Романову вернулось и возбуждение. Голубые глаза блеснули весельем и какой-то дьявольчинкой. Он приподнялся, прижал Наполеона к кровати, под удивленный и непонятливый взгляд залез на него, элегантно перекинув ногу. — Да, дела идут в гору, у вас, надеюсь, тоже? — невозмутимо болтает Наполеон, взглядом пожирая Александра, садящегося на него сверху. Тот упирается одной ладонью на его грудь, другой рукой направляя его член в себя. Кажется, уже не столь внимательно слушая Павла Петровича, он едва касается бока любовника, делая вид, что собирается его прогнать или как минимум заставить сидеть смирно, но тот его руку отпихивает возмущенно, почти оскорбленно, мол, не твоего ума дело, лежи и наслаждайся. И папеньке отвечай что-то осмысленное. — Правда? Он в Париже? Нет, что вы, откуда же мне знать! Я не общался с вашим сыном с последней нашей встречи, — весьма убедительно лжет Бонапарт, позволяя себе тяжело выдохнуть, прикрывая глаза, пока сын его собеседника беззвучно хихикает. — Ах он бесстыжий… так заставлять родителей волноваться! Это же надо! — очень натурально восклицает француз на жалобы взволнованного родителя. — Сначала он смотался от вас в Москву, а теперь и во Францию, говорите? Да еще и на звонки не отвечает? Я, конечно, не психолог, но у вашего ангела, кажется, запоздалый подростковый бунт. Ангел, уже не вникающий в разговор (да и зачем? Недовольства своей персоной от отца он наслушался на несколько жизней вперед еще до отъезда в Питер), плавно приподнялся, устраиваясь поудобнее и чуть меняя угол, снова опустился на (уже давно не) чужой член. То же самое движение, но уже не один и не пару раз, уже резче и быстрее, слегка прогнуться, выпятив задницу, отчего ямочки на пояснице стали еще заметнее. С губ сорвался тихий вздох, настолько тихий, что Наполеон не уловил бы его, если бы не смотрел Александру в лицо. Если бы не видел поблескивающих голубых глаз, алеющих нежных щек, растрепанных светлых волос, влажного блеска разомкнутых губ и судорожных движений кадыка на шее от тяжелого дыхания и необходимости то и дело сглатывать вязкую слюну. Вряд ли по телефону будут слышны поскрипывание кровати и хлюпанье смазки, даже если и так, то эти звуки не свяжешь напрямую с Александром, а вот в рвущихся из груди стонах вполне можно узнать юного беглеца. — О, не волнуйтесь только слишком сильно… он старательный мальчик, наверняка учился весь день и свалился спать. Но если он не объявится, сообщите мне, я подам на него в розыск, найдут в два счета, и я отправлю вашего драгоценного сыночка первым же рейсом до Петербурга. А что же, за ним там преподаватели не следят совершенно? Александр наклонился, чтобы поцеловать его в щеку, челюсть, прикусить тонкую кожу чуть выше кадыка, заставляя закатить глаза и сжать у корней светлые кудри. У него есть план, определенно. У хитреца на нем всегда есть тактика, в которую не посвящают никого. Наполеон уверен в этом совершенно, иначе почему же их двоих еще не спалили? Трахать себя, откровенно говоря, используя Бонапарта, который в совершенно безвыходном положении сейчас (но ему, признаться, нравится) — только половина спектакля. Делать это таким образом, чтобы головка прошлась ровно по простате, но при этом пустить в себя не полностью, приземляться ягодицами не полностью, не с размаху, а лишь мягко касаясь, чтобы не было слышно характерных шлепков кожи о кожу — верх мастерства этого артиста. Наполеон всегда считал, что Романову могли бы рукоплескать на Каннском фестивале и премии Оскар, если бы тот захотел. — Ничего, вы меня совершенно не побеспокоили. Вы же знаете, я всегда рад вас услышать, — его голос немного дрожал от возбуждения, но, к счастью, разговор подходил к концу или сам Наполеон подводил его к финалу. — Да, и вам всего наилучшего! Передавайте привет семье. Желаю вам, чтобы Александр поскорее объявился! Николай в своем укрытии в виде шкафа только и успевал двигать кулаком и удивляться, как Наполеон вообще способен на такие сложные изречения, когда на его члене скачет Александр. На его месте Ростов не смог бы и двух слов связать внятно. Наверное, это и есть преимущества карьеры политика — уметь пудрить людям мозги даже в такой ситуации. Едва завершив разговор, который явно никому удовольствия не принес, он почти швырнул телефон на подушки и почти болезненно застонал, сжимая запястье Александра и ловя его лицо ладонью, грубовато дергая на себя. Тот наклонился, повинуясь действию, все еще стараясь удачнее насадиться на член, хотя столь неудобная поза явно не приносила ему прежнего удовольствия. — Ты! Коварный, хитрый византиец — вот, что ты такое, Саша! Уже не боишься, что твое семейство узнает, чем ты занят здесь? В следующий раз отправлю ему голосовое, как его сын стонет. Сколько в тебе подлости, это просто невозможно! — Из подлого и коварного во мне только ты, — сипло и насмешливо отвечает Александр, глядя ему в глаза. Он дышал загнанно и тяжело не столько от того, что буквально секунду назад скакал на Наполеоне, сколько от возбуждения и необходимости сдерживать стоны. Ростову не было видно полной картины, но, кажется, Романов укусил любовника в место между большим и указательным пальцем, потому что тот болезненно зашипел и отдернул руку. — Русская бестия. Это и заставило меня в тебя влюбиться, — нечто вроде приступа агрессии закончилось столь же быстро, как и началось, Наполеон расцеловал его в обе щеки, будто извиняясь. — Продолжай, ты всегда был хорош в конном спорте, вот и покажи мне чудеса верховой езды, раз уж оседлал. Он разглядывает тело Александра, вновь выпрямившегося, будто видит впервые. Он придерживал ангела за бедро, сам никак не направляя движения, позволяя все делать Александру, свободной рукой поглаживая его по груди и животу. — Ты знаешь, Алекс… Я бы хотел, чтобы эта твоя Москва сгорела к чертям, лишь бы ты остался со мной. Хотя ты жарче любого пожара… — Я и так весь твой, Леон, — стонет Романов, дергаясь, когда пальцы Наполеона проходятся по коже в опасной близости к члену. — Я вообще ни на кого больше смотреть даже не способен, ты колдун гребаный! У Алекса плывет сознание, отчего он начинает болтать и делать все, что придет в возбужденный рассудок, не подвергая никакой внутренней цензуре. Вот так отпустить себя наконец — бесценная роскошь в его случае, посему упиваться страстью он намеревался каждый раз, как в последний, как если бы это убило их обоих, как если бы все вокруг и правда вспыхнуло адским пламенем. Изголовье кровати ритмично билось об стену от размашистых быстрых движений. Сдерживаемые до этого эмоции больше не было смысла скрывать, и Александр зашелся такими стонами, что Николай, зажав себе рот и зажмурившись, кончил так оглушающе, что в ушах шумит, а перед глазами мелькают яркие пятна. Наполеон, глядя в мутные глаза любовника своими не менее затуманенными удовольствием, и сам не осознает, что стонет ему в унисон, в конце концов, они уже давно уподобились друг другу… Слушать Его блаженные стоны, смотреть на Его искаженное страстью лицо, трогать Его идеальное тело, ощущать, как Он туго сжимает тебя внутри слишком долго невозможно. Чувствуя, что сам вот-вот кончит, он, кажется, впервые за вечер дотрагивается до члена Алекса. Тот стонет громко, надрывно, жмурится, подрагивая и пытаясь выгнуться так, чтобы и подставиться под ласкающую руку, и задеть простатой головку члена внутри. Поля скользит ладонью по всей длине, почти не обхватывая, просто приглаживая к животу. Он же кончает первым, прихватывая Александра за ягодицу, чтобы войти в него до упора, на последнем движении и доводит возлюбленного до грани мгновением позже, уже с большим нажимом проведя по его члену. Саша едва не валится на него из-за накатившей слабости и блаженной судороги. Наполеон подхватывает его, смягчая приземление и уберегая их обоих от поломанных носов, ловит его губы своими, сцеловывая скулеж остаточного экстаза. Бонапарт сжимает Сашины волосы на затылке, пользуясь возможностью безнаказанно лишний раз потрогать мягкие кудри и совершенно разрушить без того уже растрепанную прическу. Но он и сам в похожем состоянии, а довел его до этого не кто иной, как этот взбалмошный мальчишка. Немного отойдя от эйфории, Саша отстраняется, чтобы прилечь рядом, уткнувшись носом Поле в висок. Лихорадочный румянец все еще алел на его лице и груди, глаза влажно блестели, и он сорвался на бездумный смешок, когда плавно соскользнул с члена Наполеона. — Лежал бы на мне. Ты не тяжелый совсем, — хрипло прошептал он, прижимаясь ближе сам и прижимая Александра. В ответ ему что-то то ли бормочут, то ли ворчат, обнимая в попытке дольше растянуть ту горячность, что была между ними. — Саша? — М? — Я тебя люблю, — он произнес это на каком-то странном диалекте итальянского, наверное, это и есть корсиканский, но Александр его понял. — Я тоже тебя люблю, — ответил он на русском и оставил звонкий поцелуй на щеке. — Обычно я говорю это первым. Крадешь мои фишки? — Нет. Просто хочу, чтобы ты не забывал об этом. — Я всегда помню. Они воркуют еще некоторое время, ласкаясь и болтая о чем-то. Николаю в шкафу уже не до этого, у него ужасно затекло все тело, и он пытался теперь бесшумно сменить позу хоть немного. Мокрое белье неприятно липло к телу, к тому же он испачкал штаны, да еще и спина теперь болит. Но он уже не жалел, что оказался в такой ситуации, оно определенно того стоило. Раз у него и правда нет шансов, раз у предмета его вожделения все настолько серьезно с этим французом, раз они счастливы… Хотя бы он получил мимолетное удовлетворение. Что-то вроде дурацкого утешительного приза. Удовольствие от увиденного и горечь от сути ситуации смешались в голове, и Ростову захотелось плакать. Он закусил до боли губу, немного переместившись, но решил делать себе больно до конца и снова прильнул к щели шкафа. — …Я хочу есть. К тому же позвоню все-таки отцу. Хотя нет, лучше бабушке. — Иди в дальнюю ванную, там звукоизоляция лучше. Александр чмокнул его легко в губы и осторожно поднялся, видимо, беспокоясь за побаливающую задницу, но почти сразу начал двигаться более уверенно. Пока он выуживал откуда-то халат и разбросанные вещи, Коля пялился на его тело, мысленно прощаясь с недоступной красотой. По внутренней стороне бедра потекла сперма, но Саша совершенно не обратил на это внимания. Живот у него тоже был мокрый от спермы, но уже своей. Он просто накинул халат, небрежно завязал пояс и сунул в карман телефон. Кинул в любовавшегося им Наполеона рубашку. — Ты снизу в следующий раз, готовься. — Вот послал же мне бог или дьявол молодого любовника, — притворно возмутился он, провожая взглядом покидающего спальню Сашу. Едва дверь закрывается за ним, Наполеон вскочил с кровати и начал одеваться, что выглядело немного неестественно, ибо всего секунду назад он выглядел так, будто не собирается вставать с нагретого ложа еще минимум пару часов. Шаги Алекса стихли за дверью, только этого и ожидавший Наполеон так резко и быстро оказался около шкафа, что Колю совершенно парализовало шоком. Последнее, что чувствует Ростов — дверца открывается, его грубо хватают за шкирку и выволакивают из шкафа под тихие ругательства на корсиканском.