Бери, что хочешь

***

      Волк ничего не взял.       Гаэтан не верит глазам, но да, чёрт побери, всё осталось на своих местах — пыль на трофеях, стружка на верстаке, читанная-перечитанная записка Йоэля, холодные огарки свечей, висящий рядом с лестницей меч в ножнах. Один запах — волчья ягода, мокрая земля, перец костра — навязчиво указывает на то, что здесь был чужой. Которого он привёл сам. Гаэтан ещё раз внимательно оглядывает скромное убежище, останавливаясь на каждом предмете. Пытается хочет вычухать подвох, очернить мысленно образ подозрительно благородного Волка, чтоб привычно, чтоб как в родной Школе, которой больше нет. Чтоб не думать опрометчиво о том, что он не один, может рассчитывать на протянутую руку помощи. Волк отпустил его…       Мрачно торжествуя, Гаэтан находит подвох в лице потёртого сундучка. Его закрыли неплотно, осталась маленькая предательская щель-трещина. Собственная правота доставляет какое-то уничижительное удовольствие, мол, думал, что нашёл порядочного человека ведьмака? Дулю тебе и под зад, скотина доверчивая. Гаэтан громко выдыхает сквозь стиснутые зубы, чувствуя вздувшиеся на челюсти желваки, и делает шаг к сундучку. Не помнит, что оставил там, давно не открывал его, держал скорее как напоминание о чём-то важном. Опустившись на колени, смотрит на сбитые края, потёртое дерево, кое-где потрескавшееся, обрывки кожи и железные набойки на крышке. «Сучий ты сын», думает Гаэтан на Волка. Без злости. Констатируя.       Крышка открывается натужно, с противным скрипом, неудивительно, что Волк не смог закрыть до конца с непривычки. Внутри на груде хлама из бумаг, тряпья, обрывков воспоминаний и прочего мусора, который он не решался выбросить, блеснули монеты. Он зажёг огарки Игни, чтоб убедиться наверняка. Пламя вспыхнуло неохотно, не сразу. Он давно не принимал эликсиров.       Новиградские кроны. Не меньше ста, а может чуть побольше. Гаэтану считать их, честно говоря, боязно. Он тупо разглядывает деньги, пытается уложить в сознании невозможное. Сто с чем-то крон за убитых людей?.. Почему? Зачем? Он не сделал ничего, чтоб удостоиться волчьей подачки.       Под кронами желтеет пергамент, его Гаэтан достаёт осторожно, чтобы не порвать. Читает непривычно читаемую записку, намалёванную угольком: «для эликсиров. Раны от вил быстро гноятся». Думает: «чтоб тебя, Волк. Чтоб тебя с твоим трахнутым благородством в пекло». Записку он комкает, едва не рвёт, отбрасывает не глядя в сторону. Скрипит зубами, сжимает и разжимает кулаки до белых костяшек и набухших вен. Перед глазами появляется хорошо знакомая пелена злости.       Не злится. Он. Не. Злится.       Он не должен выходить из себя, он ведьмак, чудовище без эмоций, он должен быть спокоен.       Мысленный приказ-мантра и он будто сдувается, как мех кузнеца, совсем пустой. Красноватая пелена спадает волной, ничего больше нет. Кроны призывно блестят, а огарки шипят, расплываясь от жара. Гаэтан громко цокает языком, но деньги берёт, зачерпнув ладонями как воду, сыпет в мешочек на поясе. Тяжесть чужда и непривычна, но приятна. Он прикидывает мысленно расстояние пешком до знакомого в Велене травника, на какую цену можно доторговаться с бронником за скромный ремонт куртки и кольчуги. Если особо не шиковать и не вляпываться в неприятности, за полторы недели он дойдёт до Новиграда. А если украсть лошадь… Мы не гордые, воровству наученные.       Гаэтан вздохнул, присев на край открытого сундучка. Волка надо бы разыскать… Если Гаэтан что-то понимает в ведьмачестве, он должен быть аккурат в Новиграде.       А убежище стоило обвалить. Ноги его в Велене не будет.