Да что ты в этом можешь понимать?

Синьлин застыла в ожидании: сольются ли эти дорамные придурки в киношко-пластиковом поцелуе или ее и дальше будут мучить. За эти пятьдесят скачанных еще дома серий она успела их полюбить, дважды превратить в пепел и трижды проклясть. — Влюбленные они, ага. У них даже глаза, как у рыб, — сказал Ибо. Синьлин и не заметила, когда брат к ней подошел. — Да что ты в этом можешь понимать! — с раздражением сказала она и закрыла ноутбук. — Ничего не понимаю, — кивнул головой тот. — Из-за жары все решили сегодня пойти на речку. Зашел тебя предупредить. — А ты пойдешь? — спросила его. Внутри всё замерло. Согласится — значит, всё так и есть, загадала она. Ибо кивнул. — Ладно, тогда я тоже, — ответила Синьлин и отвернулась. — Сейчас, себя только в порядок приведу. Она смотрела на себя в зеркало. Мамин нос и глаза, папины брови, если немного повернуть голову направо, то немного похожа на Ибо, когда тому было тринадцать. Двоюродный брат в шестнадцать взрослел быстрее, а она, на год его старше, выглядела ещё ребёнком. Из-за низкого роста и детских черт маленького лица мало кто воспринимал её всерьез. Это бесило — доказать обратное требовало приличных энергозатрат. Но были плюсы: так удобнее быть наблюдателем. Синьлин замечала то, на что остальные не обращали внимания. Ей всегда показывали больше, чем другим. Размазанная под глазами тушь напомнила вонючую дедушкину мазь. Когда она в детстве болела, он за ней присматривал чаще других. Дедушка не признавал никакой медицины, кроме традиционной, растирал её темной, почти черной, странной мазью. Мазь резко пахла и долго не собиралась покидать нос. Сначала ударял терпкий аромат пряных трав, камфоры и тухлого рыбного соуса. Синьлин морщилась, сверкала исподлобья недовольными темно-карими глазами. — Чем она пахнет? — спрашивала она, уворачиваясь от теплых широких ладоней. — Пахнет как любовь. Сначала запах удушливый облепит тебя с головы до ног. Будет преследовать повсюду — вода ему нипочем. В конце концов он смоется, но надолго останутся его отголоски. Все вздохнут свободно, но не пройдет и месяца, как откроют эту вонючую банку с мазью, потому что уже не могут без неё обойтись. — Потом будешь думать о любви, — позже говорила ей мама. — Всё должно быть вовремя. Сейчас ты должна думать об учёбе. С мамой Синьлин не спорила. Во-первых, себе дороже, во-вторых, и так всё понятно. Небо синее, гармония строится на балансе противоположных инь и янь, а она должна не подвести семью и поступить университет. В ее школе одноклассники думали так же и с презрением посматривали на проявление ранних, по их мнению, влюбленностей. Синьлин закатывала глаза, потому что… очень хотелось. Обмазаться черной вонючей мазью, смотреть на таких же и жить. Сегодня, сейчас. Без тетрадей и учебников, которые Великой Китайской стеной загораживают от нее реальную жизнь. Поэтому, когда Синьлин и Ибо поселили в небольшом общежитии школы в далеком от больших городов сельском поселке, ей на это было плевать. Месяц! Целый месяц без укоризненного взгляда мамы. Без душного города и стола с учебниками. Пришлось приврать про обязательную в ее школе волонтерскую практику. Школа готовила будущих архитекторов, поэтому одним из профильных предметов было изобразительное искусство. Добровольная практика "в полях" поощрялась быстрыми зачетами и была по желанию. Ибо поехал с ней совершенно случайно. Сказал, что увидел рекламный баннер волонтерской программы, который она репостнула в Вейбо для одноклассников. С братом Синьлин уже три года почти не общалась, мысленно переводя Ибо в другую лигу, как только тот уехал в Корею за мечтой. Он — за мечтой, она — за учебниками и тетрадями. Короткие поздравления в чате и быстрый обмен общими новостями. Поэтому получить сообщение от Ибо о том, что он тоже присоединился к программе, было очень неожиданно и подозрительно. Синьлин даже испугалась. "У тебя все нормально? — в ответ написала она. — Хочу просто сбежать из города, но ты же в Корее, какой резон?" "Может я тоже хочу сбежать", — ответил он. Синьлин потерла лоб, протупила в экран, перечитала несколько раз сообщение: "если тебе есть что рассказать, то я всегда буду рада выслушать тебя". Но настаивать не хотелось. С чего Ибо хотеть с ней делиться? Поэтому она отправила мем с двумя котятами и подписью "бежим со мной". Брат ответил пальцем вверх. К месту сбора Ибо приехал вовремя. Высокий, повзрослевший и весь какой-то заметный. Синьлин радостно махала головой, слушая его рассказ о том, как он добирался из Сеула, и всё ждала, когда её двоюродный братец скажет, зачем он здесь. Даже пару раз намекнула, что хотела бы знать. "Я тебе сказала зачем здесь, а ты чего?". Ибо так ничего и не ответил, даже когда Синьлин нарочно сделала паузу, перекидывая с руки на руку бутылку с водой, и с вопросом в глазах на него посмотрела. До поселка они несколько часов ехали на автобусе, пока наконец прямоугольники промышленных зданий не превратились в прямоугольники бескрайних полей. К жилому району с домиками из начала прошлого века примыкали ряды теплиц и смотрящих вверх черных зеркал, ловящих солнечную энергию. Совсем рядом, пересекаясь с небом, виднелась широкая речка. Под их волонтерские художества отдали целую новую деревенскую школу. Она выглядела инородной среди покатых бамбуковых крыш, яркой деталью от другого конструктора. Скоро ее заполнили голоса студентов-дизайнеров, которые приехали на следующий день. Они быстро набросали эскизы, пока остальные готовили стены. Ибо ловко орудовал валиками и кисточками, заткнув уши наушниками. Иногда Синьлин хотелось его пристукнуть, когда брат пританцовывал на стремянке под самым потолком. — Эй, танцор, заканчивай здесь и давай к нам, — позвал его однажды Сяо Чжань. Сяо Чжань был самый заметный среди студентов, поэтому и его слова все замечали. С того дня все стали звать Ибо Танцором. Брат, кажется, не был против. Сам Сяо Чжань напоминал ствол бамбука — такой же высокий и стройный. Бамбук громко смеялся, мягко улыбался, заполняя собой пространство. — Давайте, мы должны сегодня закончить с фоном, чтобы уже завтра взяться за мелкие детали, — он часто стоял над душой, гармонично покрытый слоем пыли и краски. — Здесь поправь. Линия должна идти вверх, а не вниз. Бывало в его голосе проскальзывали менторские нотки, и Ибо не стеснялся от души кривиться в ответ. Синьлин хмыкала, когда наблюдала их противостояние. В первые дни она вполне могла это делать. Наблюдать. Пока всё не изменилось. На третий день куратор проекта посчитал, что волонтерам мало дневной работы. Объявил, что теперь они будут собираться каждый вечер на школьном стадионе и обсуждать план работы на следующий день. Возможно, этим бы всё и закончилось, если бы в тот вечер им не доверили школьный спортивный инвентарь. Мячи, ракетки, биты — всё разом пошло в ход. Присутствующие как-то поровну разделились на участников и зрителей и заменяли друг друга, когда каждому вздумается. Правила придумывались на ходу, пока наконец не появилась их игра. Условие было простым — участники должны были выполнить придуманное зрителями задание, которое обязательно содержало какой-нибудь запрет на что-то простое и естественное. Сбить больше всех кеглей, стоя к ним спиной или с повязкой на глазах поймать ракеткой летящий над головой волан. Быстрее всех нацарапать своё полное имя на песке, используя только ногу, вместо привычной всем руки. Эта игра стала обычным продолжением вечеров. Находиться в душном общежитии многим не хотелось. Сказывалось и отсутствие нормального интернет-сигнала: если и удавалось его поймать, то только со скоростью вековой черепахи. Вскоре для общего веселья появилось ещё одно условие: тот, кто лучше всех справлялся с заданием, мог загадать любое желание, и каждый из участников игрового раунда должен был его исполнить. Желания были выполнимыми и часто дурацкими: пробежать один круг, крича по-гусиному, обменяться друг с другом на несколько минут любой одеждой или в шутку признаться друг другу в любви. Это превращалось ещё в одно шоу. В этот момент многие расслаблялись. Некоторые в открытую гоготали и не стеснялись отпускать пошлых шуток, другие многозначно переглядывались, хихикали. Игроки и участники снова и снова менялись местами, а Синьлин всё не сводила глаз. Ей казалось, что воздух вокруг стал плотнее, а разговоры вокруг доносились густым эхом. Синьлин не сводила глаз с собственных рук, лежащих на коленях, с бейсболки впереди сидящего, с вытоптанной травы стадиона. Всё, что угодно, лишь бы не ловить взглядом Сяо Чжаня. Синьлин не поняла, когда догадалась о его тайне. Возможно, потому что и разгадывать ничего не пришлось. Она неизбежно ловила сачком куски общей картины, пока та не посмотрела ей в глаза. Сяо Чжань был чемпионом их игры. Всякий раз, когда он оказывался среди участников, он ловко обходил всех, снова и снова становясь лучшим. И каждый раз, стоя победителем, искал взглядом Ибо. Поворачивал голову в его сторону и коротко смотрел. "Неужели студенту Сяо Чжаню есть какое-то дело до реакции на его победу старшеклассника? — думала Синьлин. — И что он вообще хотел там увидеть?". Потому что Ибо навряд ли был с ними. Да, первые дни брат с азартом участвовал в игре, оказываясь в центре внимания зрителей. Кто-то даже пошутил, что Ибо — единственный достойный конкурент Сяо Чжаню. Но прошла неделя, и он прочно занял позицию зрителя, и большую часть вечера медитировал, уткнувшись в экран и просматривая видео. До сидящей рядом Синьлин доносились корейский и биты. Так Сяо Чжань незаметно пустил корни, и тонкими стежками прошил её следующие дни. Теперь Синьлин казалось, что он всегда рядом, хотя их волонтерская работа уже не должна была пересекаться: она с Ибо раскрашивала нарисованные студентами контуры рисунков. Руки затекали, от запаха краски даже в хорошем респираторе через пару часов подташнивало, но результат получился отличным. Им были не нужны ни контроль, ни советы со стороны, но Сяо Чжань часто останавливался около них. Хвалил, подбадривал, поправлял, отпуская поучения. Ибо находился сразу, отвечал с широкой улыбкой: "Сяо лаоши очень добр, Сяо лаоши и сам отлично рисует". Синьлин краем глаза видела, как брат с интересом поглядывал на него, когда тот с тонкой кисточкой в руках сосредоточенно расставлял акценты уже в готовых художествах. Иногда они втроем убегали продышаться без фильтров на улицу, и, сидя на траве под раскидистыми деревьями, болтали ни о чем. Вечерами снова Ибо погружался в себя, в музыку, в танцы. Следующую неделю он вовсе оставался каждый вечер в общежитии. Говорил, что ему нужно повторять движения, потому что тело может их забыть. Синьлин ему не мешала. Она шаталась одна по окрестностям в компании с любимыми треками в ушах, спускалась к реке, и, скинув кроссовки, брала их в руки и бродила по берегу там, где вода доходила до колен. Кажется, она влюбляется, мелькнуло в голове. Но не в кого-то конкретного, а во всё сразу. В разрисованные ею же стены и в водную гладь реки, в сырой, пахнувший мхом, воздух, в гогочущий смех Ибо над смешной шуткой, которую вдруг вспомнила. И в выражение лица Сяо Чжаня, когда он смотрит на её брата. С такими чувствами заносило обратно на школьный стадион. В те дни Сяо Чжань не играл, отшучивался, что уступает место другим, но теперь улыбка натянутой тетивой застыла на его лице, когда он, столкнувшись с ней глазами, всматривался в её черты. Словно что-то потерял и всё никак не мог найти. Вернее, кого-то. Его лицо, тонкое, встревоженное хорошо запомнилось Синьлин. На следующий день после этого случая Ибо не остался в общежитии, а пришел на стадион, вызвав своим появлением всеобщее одобрение. И как только он объявил себя участником, Сяо Чжань поднялся с места и со словами "не могу пропустить достойного противника" тоже включился в игру. Если бы у Синьлин спросили, какой момент в этой истории оказался решающим, она бы, не моргнув глазом, выделила именно этот. Именно в тот день всё окончательно пошло не так. — Освобожу участников от выполнения желания, если Танцор станцует для нас без футболки, — сказал Сяо Чжань, когда ожидаемо выиграл в первой же игре. Подобные "желания" уже были, поэтому никто не посчитал танец чем-то особенным или обидным. Никто, кроме Ибо. Он тут же показал жестом несогласие, смотря на Сяо Чжаня, но тот развел руками — таковы правила. Синьлин никогда не видела брата таким. Он был так зол, что, казалось, в него вселился злой дух. Черты лица резко заострились, ноздри расширились. Он прожигал Сяо Чжаня глазами. Перед глазами помутнело. Она что-то упустила, не заметила. Что-то очень важное. Кто-то включил популярную попсовую песню, и зрители одобрительно загудели. Ибо, бледнее обычного, стянул с себя футболку и начал танцевать. Синьлин видела его выступления и с экрана телефона, и в тесной комнате общежития, но в этот раз его танец не был продолжением музыки. Его тело исполняло её поверх основного трека с такой самоотдачей, что по ней ударяли невидимые волны неизвестной мощной энергии, источником которой был брат. Для многих всё это стало лишь поводом для внезапного веселья, но только не для Сяо Чжаня. Он смотрел на Ибо так, как смотрят вниз, забравшись на вершину горы. В прошлом году в короткие праздники Синьлин удалось побывать на горе Лушань. Она прекрасно знала — каково это. Ты в восторге от цельной красоты мира и всех оттенков, но затем тебя охватывает страх притягательности пустоты, и ты боишься сделать хоть один шаг в её сторону, потому что знаешь — из неё тебе никогда не выбраться. Заметил ли это кто-то ещё? Навряд ли, ведь все смотрели только на Ибо. С того момента Синьлин опускала глаза всякий раз, когда Сяо Чжань оказывался в поле зрения, потому что иногда смотреть на солнце проще, чем на чужую мучительную влюбленность. С тех пор Ибо стал вести себя иначе. Он не просто играл, а вызывал Сяо Чжаня на поединок. Остальные ребята с энтузиазмом принялись следить за этой дуэлью, воспринимая частью ими же придуманной игры. Сяо Чжань в ответ улыбался натянуто, но соглашался. Хотел помириться, решила Синьлин, потому что днем Ибо больше не смотрел в его сторону. На вопрос, что же произошло, ответил, что не хочет об этом говорить, потому что не о чем. Синьлин даже немного разозлилась: ей-то можно было рассказать хотя бы в общих чертах! Было обидно не заслужить доверия! Но потом она посмотрела в глаза Ибо и промолчала. Там полыхало что-то очень опасное, которое вот-вот должно было разрешиться. Выплеснуться. Но пока всё выплескивалось только в его победы. Ибо творил что-то невероятное, не давая больше никому шансов загадывать желания, которые он исполнять не хотел. А Сяо Чжань… Синьлин всё так же не могла на него смотреть, и тот обо всем догадался. Понял, что она всё знает. Самое время глотать на двоих этот сгустившийся воздух, усмехнулась тогда про себя. Три раза Ибо становился победителем и ни разу не озвучил свое желание, отдавая это право зрителям. Те были недовольны, так как ждали от него такой же изощренности, как и от участия в игре. Потом Сяо Чжань уехал с ещё несколькими студентами. Всего на пару дней, в ближайший город — закупиться нужными строительными материалами, так как доставки в этот поселок не было. И Ибо снова сосредоточился на себе, но Синьлин казалось, что это ещё не конец — его огонь только разгорелся. Луна этой ночью была огромной — она напомнила легенду о Лунном старце, который красной нитью связывает двух людей, и, чтобы те ни делали, их судьба была предопределена. Пусть в легенде упоминались лишь браки между мужчиной и женщиной, любовь она же повсюду, думала Синьлин. Любят родителей, близкого друга, высокие деревья, под которыми прячутся бамбуковые крыши. Любят, но зачем-то всему чертят границы. Школа, университет, хорошая должность, выбор родителями одобренного обществом жениха или невесты. Учебники в семнадцать, а памперсы к тридцати. Изменишь традициям — позор семье, сочувствие, если повезет, окружающих. Поэтому у Сяо Чжаня такое измученное лицо? Может, он тоже не планировал привести в дом вместо невесты жениха. Синьлин грустно хмыкнула. Тогда, получается, и она такая же. Хорошая дочь, которая готовится поступать в университет вместо того, чтобы выбрать художественный колледж, который ей по душе. К вечеру должен был приехать Сяо Чжань, вспомнила Синьлин. Ещё раз посмотрела на луну и загадала: если Ибо завтра встретится с Сяо Чжанем, то всё разрешится. Жарко было даже в здании школы, поэтому Синьлин целый день лила себе воду на голову. Предлагала и Ибо, но тот, выставляя напоказ шею и кадык, большими глотками пил воду. Она смотрела и думала, какой же её брат всё-таки чудо природы. Неудивительно, что Сяо Чжань попался на эту удочку. Когда же вечером Ибо согласился пойти со всеми на речку, она мысленно скрестила пальцы. Пусть уже всё разрешится, думала Синьлин. У реки было заметно свежее. Парни быстро разделись до трусов и с воплями прыгали с небольшого возвышения в глубокий омут, который, видимо, обнаружили давно. Несколько девушек в коротких шортах и футболках аккуратно ходили по воде выше по течению. Но основная масса сидела у края обрыва, наслаждаясь прохладой. Синьлин не помнила, кто предложил поиграть и здесь. Решили, что победит тот, кто доплывет под водой до большого, поросшего мхом, валуна, стоящего прямо посередине реки и режущего её пополам, а кто вынырнет раньше времени, тот и проиграет. Желающих доплыть до валуна оказалось много. Чтобы было честно, нырять решили с высокого плоского камня по несколько человек. Синьлин с высоты следила, как ныряют ребята, смотрела на водную гладь и всё ждала, когда все покажутся на поверхности. Первая группа не смогла доплыть до валуна под водой. Одна за другой показывались головы перед тем, как доплыть до камня. — Не, это сложно, — крикнул крупный студент, доплывая до берега. — Течение уносит. Вряд ли получится. — Давай попробуем, — сказал поодаль от всех сидящий Сяо Чжань, кивая в сторону Ибо. — Поплывешь со мной? — Конечно, раз Лао Сяо так хочет быть позади, — пожал плечами Ибо, но поднялся. Синьлин закусила губу и посмотрела на приближающиеся к реке спины. Оба синхронно нырнули, и в первые секунды в полупрозрачной глади были видны два длинных тела, мощно скользящих под водой. А потом они оба исчезли. Синьлин стало не по себе. Она считала про себя секунды, но время шло, а парни так из воды и не показались. Первым вынырнул Сяо Чжань, он почти доплыл до злосчастного валуна, забрался и стал осматриваться. Ибо нигде не было. Синьлин подошла к самому обрыву в надежде, что с лучшей видимостью всё станет понятно. Остальные ребята тоже вскочили, все вместе побежали к реке и стали кричать: "Ибо! Ибо-о-о!". Сяо Чжань поплыл обратно с валуна, а потом ближе к берегу стал подныривать. Крупный студент побежал к нему на встречу, Синьлин потянулась за ним. Эти несколько минут словно стерлись из её памяти. Что она точно помнила, так это то, как по отмели Сяо Чжань и другой студент тащат что-то страшное, тяжелое и неживое. Это не мог быть Ибо. Не мог быть её брат. Но это был он. Его кожа побледнела, а рот, потерявший всякую ухмылку, был совсем темным. Синьлин запомнила, что единственным, кто тогда не растерялся, был Сяо Чжань. Он встал перед Ибо на колени, повернул его на живот и, сложив ладони одна на другую, надавил ему между лопаток. Вылить воду из легких, поняла Синьлин. Вода действительно полилась, но Ибо не шелохнулся. Внутри неё же нарастала паника, и только мертвенная уверенность Сяо Чжаня помогла не заорать. Он велел всем перенести Ибо на берег и укрыть чем-нибудь теплым. Снова встал перед ним и попросил принести нож. У кого-то нашелся походный. Сяо Чжань решительно развел посиневшие губы брата, осторожно разжал стиснутые зубы. После чего сделал глубокий вздох, склонился и поцеловал Ибо в полураскрывшийся рот невозможно долгим поцелуем. Затем оторвался, несколько раз обоими руками надавил в область сердца, и, набрав побольше воздуха, снова поцеловал. И ещё, и ещё. Все увидели, как по неподвижному телу Ибо прошла судорога. Брат весь напрягся, вытянулся, открывая и закрывая рот. Сяо Чжань простонал и, словно вспомнив что-то, схватил бледные руки Ибо и стал сводить к груди и разводить в сторону. Теперь воздух выходил и заходил в легкие Ибо, имитируя его дыхание. Все смотрели только на Ибо. Синьлин, мысленно призывая всех богов помочь, проклинала себя за свое неверное загаданное и одновременно дышала с ним в унисон. Лишь бы Ибо был жив, лишь бы справился. Пусть это будет чудом, но оно обязано сегодня случиться, молила про себя она. Сяо Чжань весь раскраснелся, покрывшись с ног до головы бисерным потом. В глазах застыла дикая смесь из непоколебимой решимости и отчаяния. Наверное так и смотрят, когда очень любят, мелькнуло где-то на подкорке. Пусть любовь бывает удушливая, как дедушкина черная мазь, но они обе могут спасти. Мелькнуло где-то на подкорке и там застряло. Потому что Ибо начал дышать, раскрыв воспаленные глаза, и сразу попытался подняться.Правда, никто ему этого сделать не дал — тут же уложили обратно и принялись прыгать от счастья. Всех охватила безумная радость. Все видели, как удалось обмануть смерть, украсть у водного бога его улов, заглянуть вместе с Ибо за грань, но выйти живыми. Синьлин бросилась обнимать Сяо Чжаня, позже уже аккуратно — Ибо. И чувствовала себя счастливой, как никогда прежде в жизни. Вскоре Ибо увезли на машине скорой помощи, и он еще неделю пробыл в больнице. Синьлин тогда поехала с ним, но пришлось вернуться, так как её помощь была не нужна — Ибо себя неплохо чувствовал, но всё равно его оставили обследоваться. Момент утопления он так и не помнил. Кажется, нырнул глубже, чем нужно, ударился макушкой, хотя ни шишки, ни синяка на его голове они так и не нашли. Только несколько тонких царапин на спине от камней. Синьлин взяла с него обещание, что он так больше никогда не будет делать. Ибо сказал, что попробует. Она ответила, что верит. Поселковый совет торжественно наградил Сяо Чжаня за спасение утопающего букетом и красным конвертом. Синьлин подарила ему охапку жёлтых пионов — купила на последние деньги у местной старушки-цветочницы. Ибо вернулся ещё одним героем, победившим смерть, и до конца их работы намертво игнорировал этот факт. Все только и говорили, что о нём и Сяо Чжане, замолкая, только когда те оказывались рядом. Говорили, что помирились, а если устраивают потасовки, то только в шутку. Говорили, что наверняка останутся хорошими друзьями. — А еще они оба шикарные красавцы и отлично смотрятся вместе. Я бы с ними двумя замутила, — со вздохом сказала высокая и очень приятная на вид студентка, когда они все вместе обедали в столовой. — И не говори, но есть ощущение, что эта красота достанется не нам, — с ещё одним вздохом сказала другая. "Почти угадали", — сощурилась от сдерживаемого смеха Синьлин. Их разговор она подслушала случайно. Она сидела на берегу, спрятавшись в высокой траве, и размышляла о случившемся и странных совпадениях. В таких ситуациях верь-не верь, а всё равно задумаешься, хотя, конечно, лучше бы их, таких, никогда не было. Вдруг совсем рядом зашелестела листва. — Ну ты придурок, Чжань-гэ, — услышала Синьлин голос Ибо. — Ты тоже от души оторвался, Бо-гэ, — ответил ещё один знакомый голос. — Да я чуть не сдох вместе с тобой. — Да, дерьмово вышло. До сих пор не верю. Спасибо тебе, — снова сказал Ибо. — Я бы умер, если бы этого не сделал. — Знаю. — И да, я не хотел признаваться, но прежде всего себе. Ты же понимаешь, о чем я. — Давай, расскажи. — Все хотят, чтобы твой поезд ездил по проверенным рейсам и останавливался только на нужных станциях, а потом оказывается, что у тебя не поезд, а велосипед. И мчишься ты не по рейсам, а с горы. — Умеешь выражаться красиво. И гора был я? — Не совсем. Ты был тот, кто сидит на багажнике моего велосипеда. — Эй, почему именно я должен сидеть на багажнике? — Потому что я старше? — Ты хотел сказать старый? Раздался короткий смешок, зашуршала одежда, затрещали ветки, а явный звук поцелуя с приглушенным стоном окончательно добил Синьлин, подсказывая, что сейчас ей точно придется отсюда убираться. Впрочем, она и так слышала больше, чем достаточно. В общежитии было тихо, когда Синьлин прошла в комнату. Походив из стороны в сторону, открыла окно. Едва слышно шумела река, ветер ходил по кронам деревьев, доносил знакомый, словно по камням прыгающий, смех. Остро пахло травами и нагретой на солнце землей, а где-то наверху возле только что появившейся в сумерках луны застыло время. Может быть ей тоже стоит сойти с этого несущегося по чужим рельсам поезда и найти свою личную тропинку, думала она, а там и найдется, чем обмазаться. Потому что любовь — это то, без чего никому не обойтись. Понимаешь ты это или нет.