первая и последняя

Сражаться на каблуках — отвратительно. А сражаться, буквально поскальзываясь на крови и вывороченных кишках первого отправленного на эту миссию мага — отвратительно вдвойне. Но Утахиме всё равно бросается в атаку, потому что по другому никак и больше некому. Проклятье второго ранга оказывается не единственным. И это — именно та причина, по которой Иори выдернули с её законного выходного. С выходного, который она решила не просто посвятить себе, а даже выбраться на свидание с вроде бы нормальным и хорошим молодым человеком, который, однако, совершенно не имеет представление о магическом мире, проклятьях, проклятой энергии и обо всем том, что является привычной частью жизни Утахиме. И ему не объяснить, почему девушка срывается с середины свидания, сбивчиво пытаясь оправдаться и придумывая самую нелепую из всех возможных отмазок. Только сейчас нет времени об этом думать. Сейчас есть только узкий переулок и проклятье первого ранга, сожравшее уже не один и не два десятка человек. И Утахиме колдует, напрягая голосовые связки и бросаясь в атаку. Приталенное платье стесняет движения, но Иори совершенно плевать. Контратака свистит буквально над её головой, когда шаманка отскакивает в сторону, не прерывая технику. Бордовая ткань расходится на бедре с противным треском, который тонет в стенаниях, шипении и бульканье, раздавленного проклятия. Утахиме выпрямляется, пытаясь бегло оценить ситуацию — она совершенно не удивиться, если прямо на голову ей сейчас свалится проклятье особого ранга. Но вокруг просто оглушающе тихо. Изгнанное проклятье прекращает стенать, постепенно растворяясь и оставляя после себя кисловато-приторный запах кислоты. На руке Иори замечает алеющий ожог, когда выуживает чудом уцелевший телефон и ещё подрагивающими от мощного использования техники и продолжительного сражения пальцами, набирает знакомый номер. — Я закончила. Всё чисто. Снимайте завесу. Лучшее платье из её не слишком богатого разнообразием гардероба порвано и прожжено в некоторых местах кислотой. На коленках — мелкие ссадины и кровь (не то своя, не то чужая). Утахиме вновь бросает взгляд на развороченный труп своей предшественницы. Эту шаманку, ещё совсем девчонку, она знала. Хоть и не близко, но сердце на мгновение йокает. Ей было не больше двадцати. И выйти из этой битвы живой она не смогла. Обычная ситуация для магического мира. Можно сказать, среднестатистическая. Телефон вновь вибрирует входящим вызовом, и Утахиме машинально отвечает. — Слушай, я тут подумал… ты очень умная, красивая, но как-то… Я не люблю, когда девушки так погружены в свою работу, понимаешь? В общем, наверное… На том конце линии сбивчиво говорят что-то ещё про невозможность второго свидания и дальнейшего общения, на что Иори бросает только короткое: — Я поняла. И сбрасывает вызов. А потом чувствует, что не имеет ни малейшего права на этот болезненный укол в области сердца. Потому что оно по-прежнему бьется, перегоняя кровь по живому телу. А у мертвой шаманки у её ног нет уже ни малейшего шанса. И плевать, что Иори уже убедила себя в том, что этот парень ей даже может быть нравится. Утахиме складывает ладони и читает короткую молитву за упокой погибшей души. Она всегда так делает. Это уже на уровне привычки и обязательного ритуала.        Город укутывает пелена сумерек. Содранные колени болят и неприятно ноют, но Утахиме бредет до своей небольшой квартиры пешком, потому что чувствует в этом практически физическую потребность. Но она честно не знает, зачем заворачивает в какой-то случайный небольшой магазинчик в квартале от её дома и покупает пачку сигарет. Когда пальцы гладят картон с акцизной маркой и предупреждением о возможной смерти, в памяти невольно всплывает образ Секо с глубокими тенями под глазами. Наверное, и сама Утахиме с осыпавшейся с ресниц тушью и размазанными тенями сейчас не сильно лучше выглядит. Только на выходе до неё доходит, что у неё нет даже того, чем можно было бы поджечь сигарету. — Дайте зажигалку, пожалуйста. Продавец за кассой косится на неё со страхом и подозрением (наверняка думает: вызывать ему полицию или нет), но товар пробивает. Утахиме никогда не курила — десятки раз стояла вот так, с подожженной сигаретой в руке, но так и не сделала ни одной затяжки. Ей было непонятно, что это — проявление слабости или силы, но ощутить никотин в легких казалось точкой невозврата. Но Иори жива. Её сердце бьется в привычном ритме, а тело чувствует боль и усталость. А это значит, что всё остальное — неважно. И Утахиме ничего не останавливает от того, чтобы упасть на какую-то лавочку в пустынном сквере и поднести сигарету к губам. А ещё наконец-то скинуть туфли с ноющих ног и блаженно вытянуть их вперед. — Не знал, что ты куришь, — удивленно и как-то показательно-возмущенно тянут за спиной. Утахиме давится то ли первой в своей жизни затяжкой, режущей по горлу, то ли этим самым голосом. — Отвали. Не твое дело, Годжо, — она пытается отдышаться, но выходит хреново. Приступ кашля сжимает и без того ноющие легкие, стягивает грудную клетку в узел, отчего Иори практически сгибается пополам, так и не выпуская сигарету из рук. А когда всё-таки открывает слезящиеся глаза — над ней уже нависает массивная тень, — съеби, я же тебе сказала. Тебе здесь нечего делать. — Ты грубая, — Сатору слегка склоняет голову к плечу, и Утахиме чувствует себя перед ним совсем крошечной: школьницей, пойманной с поличным. Сигарета жжет пальцы, и Иори приходится стряхнуть с неё пепел, — день не задался, Утахиме? — Да нет, все как нельзя лучше! Выдернули со свидания, дралась с проклятием, практически стоя на трупе совсем молодой девчонки, потом кинул парень — не день, а просто сказка сказочная! — Иори сейчас откровенно с Эйфелевой башней плевать на то, как она сейчас перед Годжо выглядит. И так догадывается, что крайне жалко: разорванное, испорченное в ноль и заляпанное местами грязью с асфальта, местами кровью, платье, босые ноги, растрепанная и съехавшая на бок, некогда высокая и изящная прическа, над которой она трудилась почти час, поплывший по всему лицу макияж. И всё же живая, черт подери. Утахиме тихо матерится себе под нос, откидывая голову назад, и вновь тянет к губам подожженную сигарету. Горечь прошлой затяжки ещё не выветрилась с губ. — Свидания? — практически ледяные пальцы перехватывают её запястье, ловко, но жестко выпутывают из её собственных сигарету. Иори даже дёрнуться толком не успевает, — хватит нам и одной дымящей Секо. Сама же сигареты терпеть не можешь, разве нет? И всё равно куришь, — Годжо нависает над ней, напрочь заслоняя последнюю розовую полоску солнца на небе. Очки сползают на переносицу — иногда Утахиме кажется, что глаза у него светятся изнутри. И сейчас они светятся не игривыми или смешливыми нотками, а ласково-предупреждающими — не шути. И всё уже у Иори достаточно съехала за последний месяц (да-да, тот самый месяц, который сам Сатору удивительно мастерски и незаметно делал вид, что её в этом мире как бы не существует), чтобы резко выпрямиться, едва не ударившись лбом о выставленную Бесконечность, и прошептать-прошипеть почти в чужой рот: — Тебя тоже терпеть не могу. Но целовала же, — она пробует выдернуть руку из чужой хватки, но Сатору не отпускает, — какого черты ты творишь? Пусти, — Утахиме предпринимает даже попытку встать, но это оказывается так же результативно, как пытаться подвинуть с места гору. У них колоссальная разница в силе во всех смыслах. — Меня сейчас сравнили с сигаретами? Забавно даже, — он склоняет голову, улыбается и вдруг вскидывается так резко, что Утахиме невольно вжимается в спинку скамейки, — что ж, раз тебе сорвали сегодня свидание, предлагаю это компенсировать. Прямо сейчас. Покажу тебе место, откуда можно наблюдать самые последние и прекрасные солнечные лучи. — Чт- Утахиме бескомпромиссно, но плавно поднимают вверх. Потом на мгновение отпускает запястье, прикасаясь рукой к лицу — Иори запоздало понимает, что Сатору стирает потеки макияжа; по плечам скатывается освобожденная копна волос — Годжо сдернул с них и без того еле держащуюся ленту. — Хотел бы я увидеть, как ты выглядела в начале вечера, — Сатору шепчет это почти ей на ухо, а Утахиме даже пошевелиться не может. Тело кажется слишком усталым, как будто все конечности разом просто отяжелели, выбрав подчиняться уверенным и четким движениям Годжо, — а теперь держись за меня крепче. И не отпускай.        Утахиме не успевает возмутиться, не успевает ничего спросить или закричать — только удержать порванное платье на бедрах, когда её резко поднимают на руки. А потом Сатору взмывает в свежий ночной воздух. Иори беззвучно распахивает рот, отчаянно вцепившись свободной рукой в плечи шамана. Сердце, в противоположность ей самой, камнем падает куда-то далеко вниз, где так и осталась валяться недокуренная сигарета. — Открой глаза, — оказывается, Утахиме невольно зажмуривается, — открой, на это действительно стоит взглянуть. Или сомневаешься, что я тебя удержу. Даже обидно как-то, — лукаво тянет Сатору, словно бы специально прижимая шаманку чуть ближе к себе. — Псих. Утахиме аккуратно приоткрывает глаза — перед ней расстилается бесконечная линия горизонта с блещущим из-за неё ярко-алым диском садящегося солнца. — Красиво? — шёпот Сатору щекочет её макушку, пока Иори пытается собраться с разбежавшимися в разные стороны мыслями. — Да. Но ты всё равно псих. — За что? — возмущенно восклицает Годжо. Это звучит так трогательно обиженно, что Утахиме хочется рассмеяться. Только дыхание спирает от собственной искренней обиды, душащей её вот уже на протяжении месяца. — Тебе хватает наглости это спрашивать? Ты серьезно не понимаешь или просто притворяешься идиотом?! — Иори хочется ударить его, дотянуться и влепить пощечину, но в её положении это сделать практически нереально. А тут ещё и подступающий к горлу ком оказывается не в тему. Сатору почему-то молчит, а вот Иори наоборот сдержаться не может, — и вообще, к чему этот цирк? Полет, пейзаж… разве ты уже не достаточно наигрался? Вроде получил, что хотел, так… — говорить дальше не получается. Утахиме позорно поджимает губы, решая, что уж лучше так, чем позорно разрыдаться. — Наигрался? Ребенком меня считаешь, Химе… Я так полагаю, что дело в том, что было последний месяц? Он говорит с ней так, словно это Утахиме здесь — тот самый капризный ребенок, которому всё надо разжевывать и объяснять как можно мягче. Она упрямо молчит. — Как ты думаешь, у Сильнейшего могут быть слабости? А что будет, если вдруг появится точка, на которую можно будет надавить? Как многие решат этим воспользоваться? — Сатору говорит метафорами, но Иори понимает его слишком хорошо. — Ты мог… мог сразу сказать, черт возьми?! Я бы поняла, но… — Но справедливо решила, что я конченый мудак, и отправилась на свидание? — Годжо усмехается, слегка похлопывая Утахиме по голому бедру. Иори поджимает губы, чувствуя последней идиоткой на этом свете. Но в руках у Годжо тепло, а в небе скрывается последний луч солнца, знаменуя начало ночи. — Ты никогда больше не должна страдать. И я никогда не стану причиной для этого. — Тогда мы должны все прекратить. — У меня есть вариант получше, Химе. Я не хочу тебя терять или отдавать кому-то. — Тогда что, Сатору? — Утахиме устало кладет голову на грудь Годжо, считает про себя мерные удары его сердца. — Никто не узнает о том, что ты — мое слабое место. Наше общение, наши стычки и твоя известная нетерпимость ко мне станут прекрасным щитом. Ты согласна на такую сделку, Утахиме? — мягкий и плавный голос Сатору убаюкивают, но Иори отчаянно старается не засыпать. На кромке сознания мельтешит мысль, за которую она отчаянно хватается. — Только при одном условии. — Всё, что угодно, моя Химе. — Скажи то, что тогда не смог. Прямо сейчас. Сатору усмехается ей в макушку, потом наклоняется и аккуратно шепчет ей на ухо. Мурашки высыпают на голые плечи и бедра. Утахиме верит. И, кажется, все-таки проваливается в сон.