Добровольно

      Александрия, 124 г. до н.э.       Когда я материализовался во втором пентакле, моим львиным глазам предстало зрелище, которое при обычных обстоятельствах порадовало бы любого джинна. Волшебник лежал во втором круге навзничь, его сухопарые ноги были вытянуты, пересекая границы рун. Одна тощая рука тоже выпала из-под защиты круга, выронив при этом железный анк. Рисованные чёрной краской на дощатом полу линии пентакля были нарушены, процарапанные из радиуса вышеупомянутым анком. Выглядел мой вызыватель, мягко говоря, помятым, а точнее - необыкновенно близким к кончине. Странно, что заклинание вообще сработало, и он смог вызвать меня.       Я взвыл. Это был не голос торжества над ошибкой неосторожного мага и не вопль предвкушения скорого возвращения домой. Львиноглавый воитель бросился к распростёртой на полу фигурке, сграбастал её своими могучими лапищами и бережно прижал к груди. Седая голова мальчика мотнулась, как плохо пришитая деталь тряпичной куклы. Я увидел его лицо, и почувствовал, что облик льва пошёл волнами: моя сущность заколебалась.       Бесчисленное количество раз я испытывал разнообразнейшие виды боли: меня жгли своими отвратительными заклинаниями волшебники, в меня пуляли Взрывы и Инферно собратья-духи (порабощённые теми самыми волшебниками), на меня сбрасывали куски пирамид, топили заживо в зыбучем песке и в пучине морской, меня ловили серебряными силками и пытались зарубить стальными саблями, но вся людская жестокость не могла сравниться с болью текущего момента. Я причинял её себе сам. Точнее, это делала моя привязанность к мальчику.       Я совершенно одурел от этого чувства - даже моё абсолютное зрение на момент помутилось. Это не было похоже ни на что, прежде мной испытанное (а за три тысячи лет я многое перевидал). Что-то в глубине моей сущности мучительно заворочалось, протягиваясь к отроку. Я поймал себя на мысли, что пытаюсь "собрать" его расплывшийся облик - так же, как помогал ему в Ином Месте. Но плоть человека - тупая и неподвижная субстанция. Я застенал.       - Птолемей, что ты над собой сделал? Хозяин! Дорогой хозяин! Очнись!       К счастью, мои завывания смогли разбудить даже умирающего. Мальчик открыл глаза, заставив меня испытать новую порцию тоски. Прежние ярко-чёрные, ониксовые глаза Птолемея выглядели, как закопчённое стекло и смотрели незряче.       - Это ты, Рехит? - прошелестел мальчик. - Прости, что снова вызвал тебя. Мне нужна твоя помощь. Я никак не могу встать. И мои глаза... всё словно в тумане. Помоги мне, пожалуйста.       Волшебник говорил "пожалуйста". Волшебник лежал в развороченном круге и обращался к своему рабу с кроткой просьбой, а я, порабощённый им Бартимеус Урукский - гроза Аль-Ариша и наперсник Гильгамеша, вместо того, чтобы сожрать беззащитного заклинателя, а потом с победоносным хохотом исчезнуть в столбе дыма, трясся над ним, как мамаша над больным дитятей.       Как я дошёл до жизни такой? Мальчик входил ко мне в доверие так естественно и постепенно, что я не замечал перемен. Мне всё казалось, что я держу дистанцию, вроде как подбиваю волшебничка на "слабо", дразню его и подначиваю - за тем, чтобы в итоге доказать ему (и самому себе), что кишка у него тонка, никогда он на деле не применит полученные от меня знания и останется в моей памяти наивным идеалистом-теоретиком... А теперь я понял, что не просто проиграл наш спор, но по-настоящему влип. Птолемей принял мой вызов и совершил прорыв. Он посетил Иное Место, беседовал со мной там. Отныне он имел надо мной власть превыше всяких заклинаний и пентаграмм. Я хотел служить ему. Хотел его защищать. Я хотел, чтобы он попросил меня о чём-нибудь, и я побежал бы исполнять это с радостью, с какой обычно устремлялся к покою родного дома. Я любил своего хозяина. Хуже всего было то, что я любил его и до этого безрассудного подвига, просто только сейчас признался себе. Мне вспомнился марид Аммет, служивший Хабе Жестокому - его я когда-то презирал за подобные чувства. По моей широкой спине поползи противные мурашки. Нужно держать себя в узде, а то я совсем избалую моего доброго египетского принца.       Я с брезгливой осторожностью отпихнул с пути чаши с благовониями и усадил мальчика в кресло, подоткнув с двух сторон подушками, чтобы он был поустойчивее. Его иссохшие руки безвольно легли на колени.       - Тебе холодно? - осведомился я. - Ты дрожишь.       - Да, Рехит.       На улице полуденное солнце выжигало крыши города. Я неодобрительно цокнул языком. Голос Птолемея был слабым и сухим. Я закутал его в случившиеся рядом две старые мантии так плотно, что отрок стал напоминать кокон насекомого. Из кокона выглядывало узкое сморщенное лицо.       - Ты сейчас в облике льва? - спросил принц. - Я чувствую на лице гриву и усы.       - Ты совсем не видишь меня, Птолемей?       - Вижу размытое пятно - как в светлом облаке. А сам я плохо выгляжу, да?       - Ну-у... - замялся я. - Это с какой стороны посмотреть...       Передо мной сидел ребёнок в теле девяностолетнего старика. Годы человеческой жизни - и без того невеликие - прошли для него за несколько минут. На втором и последующем планах мальчика окутывали протуберанцы ослепительного сияния. В комнате словно взорвалось солнце. Я купался в лучах его разросшейся ауры, испытывая нежность, благоговение и жалость. Эти чувства захватывали и побеждали меня. Я встряхнулся.       - На человеческий взгляд зрелище неприятное, но я-то вижу. Ты изнутри светишься неземным светом, точно стеклянный сосуд, в который упала звезда.       По измождённому лицу моего хозяина скользнула лёгкая улыбка.       - Я смог это сделать, Рехит! Я увидел Иное Место и вернулся обратно! Это ты провёл меня. Спасибо тебе.       Мальчик-старик попробовал отвесить что-то вроде лёгкого поклона, но не преуспел - его голова неловко качнулась, он пошатнулся в кресле, заставив меня тревожно подскочить. Когда я стал таким дёрганным?       - Всегда пожалуйста! Только не совершай сейчас необдуманных движений. Посиди тут, будь умницей, а я схожу за лекарем.       Крылатый лев-воитель грациозно повернулся к двери.       Птолемей, наверное, услышал нервозность в моём голосе.       - Ты в этом не виноват, Рехит. Уверен, мы всё сделали правильно. Это плата, которую я предвидел.       Гора мышц и шерсти закаменела у входа. Мальчик продолжал:       - Я лицезрел то, чего не видели ни одни человеческие глаза. Ради такого не жаль и жизнь положить...       Я оскалился.       - Ну, тебе-то себя, может, и не жаль...       - Это было так прекрасно! - мечтательно шептал принц. - Твой мир удивителен, Рехит! Иное Место ни на что не похоже. Мне хотелось остаться там навсегда. Но я должен описать своё путешествие, чтобы и другие люди смогли последовать за мной.       Невозможно было переварить восторг в его голосе, это было за гранью моего понимания. Он словно был ещё там. Его изуродованное лицо сияло. Что-то заныло в районе моего несуществующего сердца. Мне тоже этого хотелось. В смысле, быть с ним в Ином Месте. Если бы мы ещё дольше пробыли там, наверное, разум Птолемея не нашёл бы пути обратно. Но смог бы он адаптироваться к моей родине? В смысле, у него отлично получалось создавать себе облик, но отпустить мысли о собственной личности и просто плыть в океане сущности, не сходя с ума? Не знаю. А теперь мальчик был на грани гибели. Я не доктор, но мог с уверенностью сказать, что второго такого путешествия мой хозяин не переживёт. Мне было больно видеть его таким. Для людей тело не просто оболочка - это часть их личности, им оно нужно... Перемена, произошедшая в одночасье со здоровым, живым и симпатичным мальчиком ужаснула меня.       - Вряд ли ещё кто-то захочет так рисковать, - осторожно заметил я. - Ты взвалил на себя слишком много, хозяин. Здоровье твоё подорвано.       Птолемей поморщился.       - Не называй меня так, Рехит! Теперь я, кажется, доказал тебе свою серьёзность и не заслуживаю таких метафор, как тебе кажется?       Лев-воитель дёрнул кисточкой своего пушистого хвоста и потупился. Я вовсе не хотел оскорбить Птолемея. Слово "хозяин" вырывалось у меня помимо воли. Я и сам удивился. Да, обычно духи вкладывают в него весь свой яд, но теперь... Во мне говорили преданность и благодарность. Я снова поразился непривычному чувству свободы. Прямо сейчас я мог сделать с Птолемеем всё что угодно. Но он доверял мне. Он только что почти угробил свою жизнь за возможность поговорить со мной на равных - без цепей и ограничений для моей сущности. Я присел возле него, осторожно накрыл львиной лапищей морщинистую руку отрока и склонил свою огромную голову. Я никогда такого не видел. Никогда.       - Я благодарен тебе, Птолемей.       - Как и я - тебе, дорогой мой Рехит. Но ты недооцениваешь потенциал человечества, - уверенно продолжал Птолемей, - конечно, мой пример вдохновит многих. Да, сейчас механизм несовершенен. Я пострадал... Но оно того стоило. Со временем, надеюсь, мы изобретём более безопасные способы для таких путешествий.       Я пожал мохнатыми плечами. Если хвалёное человечество за три тысячи лет моего рабства разродилось одним Птолемеем, то потенциал его был, конечно, невелик. И всё-таки поступок мальчика глубоко меня тронул. Так глубоко, что мне, пожалуй, только ещё предстояло осознать масштабы совершившегося. Это выбивало из колеи. По инерции я пытался закрываться от этого нового опыта, защищая своё право оставаться прежним циником, но понимал, что морочу голову сам себе.       - Духи страдают в мире людей, а люди - в мире духов. Всё закономерно. Просто вы гораздо более хилые существа, поэтому такие путешествия вам заказаны. То есть, я рад был приветствовать тебя у нас - и всё такое... На самом деле, ты поразил меня. Но тебе не стоило этого делать. Слишком дорого это обходится.       - Не сгущай краски, это только первый опыт, - Птолемей сделал паузу. Говорить ему было очень трудно. - Всё, что мне теперь нужно - это выучиться заново держать стило, - продолжал он с усилием. - Помоги мне, Рехит. Я надеюсь, нашими совместными трудами ты и твои братья-духи увидите лучшие дни. Думаю, надолго я тебя здесь не задержу.       "Ты увидите". "Не задержу". Ну-ну. Вот-вот.       Его воля была несгибаема, и ум тоже ни капельки не пострадал. Чего я так боялся? Отчего так изнывал, глядя на него? У нас, обитателей Иного Места, нет своих целей. Мы исполняем чужую волю, но сами хотим, наверное, только одного - просто быть. А тут я вдруг захотел чего-то сам. Чего же? Чтобы Птолемей не умирал? Глупости. Он человек, он умрёт, это для них естественно... Я всегда это знал. Почему мне так больно от этой мысли? Словно я сам изувечен. Что он сделал со мной? Птолемей впитал в себя бурю Иного Места и преобразился. Может, он и сам занёс в него какие-то человеческие микробы?       Я отчаянно зачесался, словно пытался вытрясти из своей сущности неких мифических блох, заставляющих меня благоговеть перед личностью Птолемея и желать приносить ему каждое утро чай с ромашкой.       - Пить хочется, - вздохнул отрок. - Ты что-то сказал, Рехит?       Я тихо рявкнул проклятие на древнешумерском и, сменив облик львиноглавого воителя на лысого слугу, умчался за водой для Птолемея.       Два дня спустя, когда он немного оправился, я уговорил его призвать Аффу, Тети и Пенренутета.       - Тебе нужны защита и помощь. Одному мне не справиться. Ты же хочешь дописать свою книгу?       Птолемей неохотно согласился. Ему совсем не хотелось снова призывать джиннов после того, что он пережил. Он передо мной-то всё время извинялся. Но я видел, что вся наша компания горела странным энтузиазмом. Ради Птолемея мы были готовы потерпеть боль этого мира.       - Ты аккуратнее, аккуратнее там записывай, - наставлял я Аффу, сосредоточенно переписывающего рассказ нашего хозяина. - А ты не только говори, но и жуй давай, - продолжал я, обращаясь уже к хозяину... нет. К моему другу?       Я хлопотал у его постели день и ночь и бегал в эту чёртову Александрийскую библиотеку; мы все предчувствовали беду; я жалел Птолемея и себя, мрачно выслушивал донесения Пенренутета о замыслах сынишки царя, морщил чело, видел, как мальчик угасает день за днём, сжимал его высохшую руку и твёрдо знал, что скоро все мы четверо: я и остальные джинны, если придётся, умрём за него - радостно и совершенно добровольно.