Заложник

— Мы на месте. Передать всем постам: при подаче любого сигнала выслать подкрепление, — говорит юный парнишка в рацию, а затем откладывает ее, чтобы спросить у своего напарника: — Нат, мы же поймаем её? — Непременно. Она у нас в руках уже, — отвечает блондин. Он гоняется за главой одной мафии уже год. Он знал все, что мог: что глава — девушка, при чем очень симпатичная и молодая, что ее люди не трогают тех, кто не является целью, что она сама не рискует брать в руки пистолет, предпочитает прятаться за чужими спинами. Она была мозгом мафии, но уж точно не силой. И это был главный промах девушки. Потому что Натаниэль умел больше, чем она. У него было больше возможностей. Девушку звали Аллана Вораун. Натаниэль не был уверен, что это настоящее имя, потому что оно у каждого на устах вертится, а в деле про такую ничего нет. Но этой информации было вполне достаточно для того, чтобы найти «логово» этой бестии. То был небольшой, но уютный дом в соседнем городе от того, где жил Натаниэль, в самом удаленном его уголке. Он выглядел столь обычно, что и не подумаешь, что здесь живёт девушка, снабжающая наркотиками и оружием половину Франции, как бы не больше и дай бог только Францию. На воротах Натаниэля и его напарника, Тревора, никто не встретил, даже камеры не наблюдали, потому что их отключили заранее. Свет в доме не горел. Вероятно, там никого нет. Но и этого вполне достаточно: быть может, какие-нибудь доказательства, которые помогут засадить девчонку на дольше, там есть. Было бы неплохо. Если никто ещё не прознал, что у главы гости, конечно. Дверь была закрыта. Пришлось выломать. Держа при себе оружие и фонарики, парни двинулись вперёд. Осторожно разделились и принялись исследовать локацию. Везде было пусто. Ни следа жизни, ни единого документа, ни-че-го. Натаниэль тихо выругался. Проходя к последней комнате, он вдруг ощущает сильную тревогу и желание убежать. Блондин понимает: его чуйка нашла преступницу. Она за последней дверью. Прямо как в фильмах. Выбивая дверь, Нат снял пистолет с предохранителя. Предчувствие его не обмануло: в спальне, выполненной в сиреневых оттенках, была девушка. Она сидела спиной к детективу и что-то внимательно читала, отпивая из кружки. До ужаса знакомой кружки. Она такая одна в своем мире: Натаниэль сам ее заказывал! — Аллана Вораун, Вы арестованы за распространение наркотиков, организацию преступной группировки и многочисленные убийства! Поднимите руки вверх и медленно повернитесь лицом! — громко заговорил Натаниэль, игнорируя собственный страх перед тем, кто может к нему обернуться. Девушка отложила книгу. Медленно поправила знакомые черные волосы. Затем поднялась, держа руки вверх. Развернулась. Детектив, заглянув в ее глаза, на секунду выдохнул: нет, не она. Но взгляд пал на шею, где красовалась татуировка. Сомнения все отпали разом. На глазах линзы, а перед Натаниэлем его бывшая девушка, Ликариона. Никакая она не Аллана, твою мать. — О? — хитрая улыбка показалась на губах, поверх которых была помада цвета черешни. — Нат, ты? Узнала. Черт. Нет-нет-нет, это все неправда, тупой розыгрыш. — Я думала, ты в медики хотел, — продолжает девушка и нагло опускает руки, явно зная, что ее не убьют. Длинные пальцы расслабляют пояс черной шелковой ночнушки. Натаниэль не смотрит, лишь нервно сжимает пистолет. Одежда немного оголяет ключицы, не слишком сильно, будто пояс просто давил на его обладательницу. — Не думал, что ты станешь преступницей, — отвечает парень. — Ну, судьба такая штука, которой управлять сложно, — она жмёт плечами. Нат смотрит в голубые глаза. Он знал: это линзы. Потому что у Лики, у его Лики, глаза серые. А когда она злится — черные, почти как зрачок. Но с ним они всегда были светло-серого оттенка, очень нежного серого, почти белого. — Давай прекратим эти игры. Ты же понимаешь, что у тебя нет ни шанса меня поймать? Натаниэль знал. Понял по тому, как расслабленно ведёт девушка, по ее наглому голосу. Но он не собирался сдаваться, даже если это будет стоить ему смерти. — Да и вообще. Отправлять на мой арест какого-то зелёного стажёра? Серьезно? — Ликариона смеется и снова садится на стул, скучающе вздыхая. За спиной раздается шорох и стон боли. Натаниэль поворачивается и замечает группу людей. У двоих из них был побитый напарник детектива. Один из них направил на блондина ружье. Упёрся им в чужое плечо, толкнул в комнату. Теперь на пороге с выбитой дверью стояло пятеро: двое направили оружие на Натаниэля, двое держали Тревора, из носа которого текла кровь. Сам он с ненавистью смотрел на брюнетку, которая с усмешкой наблюдала за картиной. Очевидно, бедственное положение детективов ей доставляло удовольствие. Натаниэль развернулся к ней, направил пистолет. — Отпусти его, — зашипел он. — Считаю до трёх. — Тогда я до одного, — девушка направила пистолет на блондина. — А когда я посчитаю, то выстрелю в тебя, а мои ребята — в твоего щенка. — Пошла к черту, — раздалось шипение молодого детектива, которого тут же пнули в живот. — Аргх. — Лучше не рыпайся. Эти мальчики ради меня горы свернут. А твою шею и подавно, — девушка заговорила о своих «слугах» с такими тёплыми чувствами, что можно подумать, будто каждого она любила, как своего родного сына. Натаниэль знал: Лика не умеет стрелять. Это видно по тому, как она держит пистолет, как неправильно она целится. Но умеющих стрелять здесь преступников все же четверо, а умеющего стрелять детектива победили. Нат тоже умел, но один он не мог ничего. Только сдаться с позором на плечах. — Вижу, ты зол на меня. Давай так: я отпускаю парнишку в обмен на тебя, — Лика по-доброму улыбается, словно говорила сейчас о котиках или ещё чем-нибудь приятном. Так, словно она предложила сходить в кафе на выходных. На свидание. — Что? — Нат, милый, не строй дурачка. Ты все понял правильно: стань заложником вместо своего напарника. Обещаю, если ты будешь хорошо себя вести, то с ним ничего не случится. Натаниэль знал: Лика не врёт. Она никогда не нарушает обещаний, даже самых маленьких. По крайней мере, он надеялся, что это не изменилось в ней. Блондин некоторое время думает. Затем опускает оружие. На губах главы мафии появляется ухмылка. — Умница. Ребята, отпустите паренька. Верните ему его рацию и оружие, а потом проводите к машине. Вижу, вы ему ногу сломали. Он сам не дойдет. — Слушаемся. Двое скрылись. Лика встала и обошла Натаниэля по кругу, пальцами касаясь спины. Она, кажется, не ощущала дискомфорта вообще, она позволяла себе всё, абсолютно. Она не знала границ. И вся вседозволенность знатно развязала ей руки. — Тебя надо переодеть. Мне не нравится то, как ты выглядишь в этой форме. У мальчиков же найдется что-то по размеру? — Обижаешь, — хмыкает один. — Тогда отмойте его и переоденьте. Нам выезжать через два часа. Нат знал — его просто чистят от жучков на нем, от любой мелочи, которая может выдать их местоположение. Сволочи. Лика действительно хорошо была осведомлена о делах полиции: неудивительно, ее дядя ведь детектив, она у него в участке весь выпускной год провела. И не только как гостья — Лика была постоянно задержана за драки. У нее, на самом деле, куча приводов. И это ещё больше ляжет на ее срок во время суда, когда Натаниэль ее арестует. Он вымылся, надел новую одежду, которая была чуть больше, чем его собственная. Крупные мужчины отвели его к Ликарионе, что уже переоделась в строгий костюм и выглядела восхитительно, но довольно скрытно: она не показывала своих особенных примет, а макияж слегка менял не черты лица. Она улыбается блондину и идёт на выход, к гаражу. Рядом с водительским местом усаживают безоружного Ната. К его затылку с заднего сиденья был приставлен пистолет. Лишнее движение — и его убьют. Машину вел какой-то мужчина, он не был в доме. А если и был, то не был одним из защитников главы мафии. Лика же на немецком разговаривала с кем-то по телефону на задних сиденьях. Закончив это делать, она замолкла. Кажется, задремала? Обычно она очень общительная. Но, может, Натаниэль ошибался. Он не знал, что ещё изменилось в этой девушке. Куда состоялся полет — неизвестно. Где они были — Натаниэль не знал. Но, кажется, они все ещё во Франции. По крайней, говорили все на французском, и Ликариона тоже. Она с детства владела несколькими языками, ей бы не составило труда переключиться на другой. К тому же, в присутствии того, кто заложит ее ещё на дольше в тюрьму. Спустя пару часов, Натаниэля перестали контролировать так агрессивно: они пришли в какой-то пентхаус. Охрана спряталась в отдельных комнатах, но все ещё была на стрёме, Ликариона завалилась на диван, глядя в панорамное окно. Утренний город был перед ее глазами. Он невероятно красив, огромен. Его ночные огни начинали гаснуть, на дорогах появлялось все больше людей, стало больше звуков. Небо окрасилось в розовые тона, пушистые облака выглядели как сладкая вата. Но Натаниэль засмотрелся на девушку: на то, как она изменилась. Внешне совсем никак, разве что челку отрастила. А так — все прежняя. Но энергия от нее шла властная, сильная, грозная. Раньше она была дружелюбной, бесконечной, ласковой. Как время меняет людей… Ведь и Натаниэль не был тем тихим мальчишкой, которого Ламберте встретила в школе, в которого когда-то безбожно влюбилась. — Чего стоишь? Садись, где удобно. Ты не раб ведь, чтобы ждать моего приказа, — смеётся она и поднимается. Берёт сумку, уходит в другую сумку. Видимо, ее комната. Либо душевая. Парень не успел толком осмотреть просторное помещение. Натаниэль вдруг ощутил себя голодным: прошло много времени с последнего приема пищи. Тогда она двинулся в сторону кухни и, к своему удивлению, увидел там целый холодильник еды. Не раздумывая, он принялся готовить. Забыл о времени, забыл о том, где вообще-то находится. Он просто был ведомый своими привычками готовить, думая о чем-то призрачном, ни одна мысль не развивалась крупно, она просто проскакивала. — Ого, хозяйничаешь? — спрашивает Ликариона, застав блондина врасплох. Откуда она взялась? Сколько вообще времени прошло? И, ого, свет был больше не нужен: солнце встало достаточно, чтобы свет кухни стал дневным. Похоже, Натаниэль очень увлекся и не заметил, как стало совсем светло. Начинался новый день, в котором он — пленник. Хотя то, что происходит, было мало похоже на то, что, по идее, должно происходить. Возможно, Ликариона просто жалела Натаниэля. Возможно, была к нему привязана, пусть и не так сильно как в юности, и была к нему лояльна. Возможно, здесь было что-то ещё. Больше блондин не понимал эту девушку. — А что мне ещё делать? — спрашивает Нат, ставя рядом две тарелки. Для себя и Лики. — Спать? Я слышала, что ты совсем с ног сбился, пока искал меня, — эти слова были произнесены хриплым шепотом на ухо. — Ты буквально не ночевал дома сутками, и Бланш кормила твоя сестра, которая уже не такая сволочь. Она, кстати, наконец-то исправилась. Если выживешь — передай ей от меня мои поздравления. Ликариона все знала. Всё. Неудивительно, что она так легко поймала Ната в ловушку. «Черт, Бланш!» — вспоминает Натаниэль. Она же погибнет, пока он тут! Сестра не всегда может ее покормить! Твою мать! — Нервничаешь? Зря, — Ликариона хихикает, отстраняясь и садясь на столешницу. — Я, может, и тварь последняя по твоим мыслям, но не настолько. — Я не считаю тебя тварью. Но я тебя посажу за решетку до конца твоих дней, — отвечает Натаниэль, накладывая еду и себе, и брюнетке. — И больше ты никому не навредишь. Он не смотрел на то, как коротки шорты шелковой пижамы. Он не смотрел на Лику вовсе, на самом деле. Просто не мог. Ощущал себя в ловушке, знал, что что-то случится, посмотри он хотя бы раз на нее снова прямо сейчас, потому что она все ещё распалена своей победой, а в эти моменты Ликариона особенно красива наверняка по сей день, и это вызовет в нем ненужную ностальгию. Ещё возможно потому, что их связывало теплое прошлое, временами даже горячее. — Я не сяду за решетку, Нат. Я лучше умру, — говорит Лика вполне серьезно. — Ты же знаешь, я не продам свою свободу на искупление своих грехов. Лучше гореть в аду. — И все же я попытаюсь сохранить твою жизнь, — невозмутимо отвечает детектив. — Почему? Мы чужие друг другу. — Потому что за все свои пороки ты должна ответить. — Но разве ты ответил за свои? Кто ты такой, чтобы судить меня, Натаниэль? — … Я изменился. — Люди не меняются душой. Считаешь себя жертвой? Зря. — Я себя таковым не считаю, — Натаниэль начинал раздражаться. Лика безбожно задевала его прошлое и все ещё видела в нем слабого мальчишку из школы, хотя он давно вырос и был совсеи не таким. Это бесило. Это раздражало. — Ещё раз произнесешь что-то подобным тоном, и ты сядешь на электрический стул, понял? — разумеется, на агрессию Лика отвечала агрессией. — Не забывай, где ты, и в чьих руках сейчас твоя шкура. Я могу делать с тобой все, что мне угодно. Ты мой заложник. Знай свое место. Она была права. Но Нат не мог поверить в то, что слышал. Ликариона, которую он знал, не могла такого говорить. По крайней мере, не ему и не в таком тоне. Ликариона, которую он знал, бесконечно заботилась о нем, любила. Шутила глупые шутки, от которых болел живот, потому что они всё-таки смешные. Ликариона, которую знал Натаниэль, была девушкой пусть не законопослушной, но очень справедливой. Она была светлой, она была его ангелом, самым непослушным из всех. А сейчас перед ним настоящий демон, отвечающий за грех жестокости. Натаниэль забыл о том, что люди меняются. Да, Лика не верила в это, но она сама поменялась. По вине обстоятельств, да, но поменялась. И от этого было немного больно. Ведь она выражала отвращение к тому, что у них было. — Ты обещала, что со мной будет все в порядке, если мой напарник не наделает глупостей. И что ты его не тронешь, если я не сделаю глупостей, — парирует Натаниэль. — Те, кто много выделываются, заслуживают наказания. Нат, не будь дураком, я ещё раз повторяю. То, что я обещала тебе, не значит, что тебе позволено всё, ясно? — брюнетка спрыгивает со столешницы. — Ужинать будешь? — Нат резко меняет тему, потеряв интерес ругаться. — Хм. Буду, — хмыкает Ликариона и забирает тарелку. Они ужинают за столом. Рано утром и ужинают, да. И Нат не мог не посмотреть на Лику. Теперь она больше походила на себя: смыла макияж, сняла линзы. И стало ясно: совсем не поменялась. Даже пижамы носит открытые, как раньше. Лика никогда не знала стеснения. Ее внешность совсем не трогало время. В дверь неожиданно раздался стук. — Открой, — говорит брюнетка детективу. — Что? — Открой входную дверь. Натаниэль хмурится, ожидая какой-нибудь подставы, но послушно идёт, потому что вряд ли у него есть выбор. Он открывает дверь. За ней нет никого. Только переноска. Детектив берет ее в руки, заглядывает внутрь и видит… — Бланш! Он быстро несёт любимицу на диван и поскорее достает оттуда. Но кошка крепко спала, безвольной лужицей растекшись по рукам хозяина. Она не мертва, она дышит. — Мы вкололи безопасное снотворное ей. Она очень шумно вела себя в самолете. Дай ей прийти в себя, — не нужно было гадать, кто это сказал. — Почему? — Потому что я не могла так поступить с Бланш, которая ничего не сделала ни мне, ни моим ребятам. О ней почти некому заботиться. Я решила, что пока ты в своеобразном отпуске, ты должен сделать это, а не Амбер. Натаниэль не ответил. Не знал, что нужно сказать. Лика — последняя тварь, которая травит людей, лишает их жизней. Но она… Она так заботится о Бланш, о Нате. Это слишком заметно. Возможно ли что она… Все ещё испытывает чувства? *** — Почему ты стала такой? — спрашивает Натаниэль. Прошел месяц. Весь месяц его никто не мог найти, весь месяц он почти все время рядом с Ликой. Он привык к ее резким фразам, к ее жестокости. К тому, что периодически она возвращается в номера с окровавленными руками и одеждой. Привык к тому, что она больше не подросток, а взрослая девушка, которая точно знает, чего хочет. Они снова в проживали номере очередного дорогого отеля, но на этот раз с видом на яркий Лос-Анджелес. На улице глубокая ночь. Она и Нат смотрят какой-то фильм на огромном телевизоре, выпивая. На коленях брюнетки лежала Бланш, которая мурчала от ее прикосновений. Всё-таки, кошка узнала ту, что тискала ее, когда она была малышкой. И это было мило. — Хочешь покопаться в моей голове? — хмыкает Лика, не отрывая взгляда от экрана. — Нет. — Я же говорила. Принудили. А потом… Втянулась. — Но это ведь не всё. Я все ещё вижу твои эмоции. Лика хихикает. Смотрит на Ната и улыбается ему, как не улыбалась уже очень давно. Сердце против воли вздрагивает от этого вида. — А ещё я хотела забыть тебя. Утопить себя в этой крови и наконец-то настолько возненавидеть себя, чтобы знать: все, что между нами было, не вернуть. — Какого черта? — удивлённо спрашивает детектив. — Разве я похожа на ту, которая из раза в раз бегает к своим бывшим? Мы расстались из-за глупости подростковых лет. Я слишком гордая для того, чтобы все возвращать. Но я как дура все ещё люблю. Глупо, наверное. И звучит сопливо, фу. Она кривится. У Натаниэля щемит сердце: ей отвратительны ее чувства. Она действительно добилась того, чего хотела. Ликариона, которая была известна тем, что ценит себя, любит и заботится о себе, ненавидела себя сильнее всего на свете. «Дурочка», — думает блондин. — Дура ты, — фыркает он, озвучивая свои мысли, и убирает прядь ее волос со лба. — И нос у тебя холодный. Лика хихикает. — Пользуешься моими фразочками? — Нельзя? — Можно, если хорошо попросишь. Между ними завязывалась игра. Непринуждённая, шуточная, но свободная под лёгким дурманом вкусного вина, чье послевкусие было приятным, не приторным, не сладким. Лика помнила, что Натаниэль не любит сладкое. Говорит, что он ее заложник, а сама заботится о нем. — И что же такого глава мафии может получить от полицейского? — Обнимашки. Натаниэль улыбается. Вот теперь он начинает ее узнавать: тактильная Ликариона, до жути любящая прикосновения, стремящаяся коснуться в любой удобный или нет, момент. Натаниэль осторожно приобнимает Лику чтобы не потревожить мило спящую Бланш. Брюнетка замолчала. Спустя время повернула голову, чтобы что-то сказать, да так и замерла с приоткрытым ртом: лицо Ната находилось близко, но смотрело на фильм в телевизоре. Ощутив взгляд, повернулся, чтобы спросить, что случилось, но тоже замер. Кажется, у них обоих остановились сердца на секунду. Дыхание спёрло, и мир замер. Правда замер! Даже мысли в голове перепутались, ни одна из них не была связной. Секунда — и губы касаются друг друга. Непонятно, чья то была инициатива, но поцелуй робкий, мягкий, слишком осторожный для тех, кто когда-то мог сутками не вылезать из кровати, разве что только за едой и в душ. Конечно, воспоминания эти крутятся в голове, стирая все те несколько лет, что они друг друга не знали. Те несколько лет, которые поменяли их. Стирая так, будто их не существовало. Губы у Лики были всегда нежными, Нат это хорошо помнил. У него самого в последнее время они немного потрескавшиеся. Они целовались так долго. Сначала совсем робко, с дрожью во всем теле от страха, что это все не по-настоящему. Потом — чуть смелее, мягче. Сейчас — смелее, сильнее, позволяя работать не мозгу, а чувствам. Ощущая себя лишней, Бланш сползла с женских коленей, вальяжно топая есть. Конечно, потеря тепла не осталась незамеченной. Ликариона отстранилась, посмотрела на уходящую кошку. — Из-за тебя от меня сбежала Бланш, — Лика выгибает бровь, глядя на Натаниэля и его ухмылку. — Тебе ещё и смешно, да? — Ага, — признается детектив. — Ну я тебе устрою, — схватив блондина за края одежды, девушка толкает его на диван. Ловко нависает сверху, прижимая к мебели. Целует так, как целовала раньше: дразняще, но чувственно. И Натаниэль тает. Забывается в своих эмоциях, позволяя власти Ликарионы захватить его. Как это было раньше. — Ты абсолютно невыносим, Натаниэль, — весело шипит она, улыбаясь. — Тебе ведь нравилось, когда я упрямился, разве нет? — Я не говорила, что мне не нравится. Снова поцелуй. Уже ни капли не целомудренный. Между ними разгоралась былая страсть, что раньше была сильнее всего на свете, ничто не могло сравниться с тем пожаром чувств. Горячие касания. Теплые мужские пальцы на лице, шее, потом медленно перешли с плеч на талию: слегка сжали. Давили на те места, которые знали. И Ликариона отзывалась. Реагировала так, как будто не было между ними лет порознь. Она совсем не поменялась: ласкалась, как кошка, что изголодалась по вниманию; целовала так, что сердце останавливалось из раза в раз; касалась своими тонкими пальцами мимолётно, вызывая желание. И глаза… Ее прекрасные глаза, что в последнее время были тёмно-серые, сейчас были почти белые: они от страсти всегда такие, от счастья близости. — Снова светлые, да? Смотришь так, будто в моих глазах есть что-то волшебное, — шепчет Ликариона, улыбаясь. — Они и есть волшебные. Сегодня утром были почти черные, а сейчас белые, — хмыкает Натаниэль. — Так и не насмотрелся? — Никогда не будет достаточно. — Заткнись со своими розовыми соплями. Звучит так, как будто ты все ещё меня любишь. — А если да? — Нет, мы просто бухие, Нат. — Тебе, чтобы опьянеть, двух бокалов мало будет. — Я — это другой случай. Она затыкает Натаниэля поцелуем. Отчаянным, горячим, полным чувств. И детектив пьет эти чувства, прижимая девушку к себе. Он прячет лёгкую дрожь от желания, что накрыло его. От домашней одежды избавиться было просто. Диван оказался достаточно удобным и большим для поцелуев, так что перемещаться куда-либо молодые люди не собирались. Они постоянно целовались. До боли в губах, до кровавых ранок на чувствительной коже. Страсть была нежной и дикой одновременно. Она то была неусмерима, как цунами, то спокойна, точно море в хорошую погоду. Но было неизменно одно: эта страсть не угасала, кажется, никогда, даже после расставания. Пятна на сильной мужской шее, ещё темнее — на женской. Черные волосы ужасно растрепаны, и Натаниэль не перестать этим любоваться. Ликариона была произведением искусства, даже несмотря на… — Не смотри на них так пристально, — пальцами Ликариона цепляет чужой подбородок, заставляя оторвать взгляд от шрамов. Шрамов от ножевых ранений. Один такой красовался прямо под грудью. Жуткий. Он вызвал в детективе гнев. — Кто? Когда? — шипит он. — Неудачная перевозка товара. Мы попали в маленькую засаду, меня попытались взять в заложницы, ха-ха. Год назад, — рассказывает она. — Таких, но меньше размером, у меня теперь много. Что, не нравится? — Я этого не говорил. — Знаю. Нежный поцелуй в щеку. — Заканчивай волноваться обо мне, ну же. Мы сейчас не в той ситуации, На-та-ни-эль, — она шепчет его имя по слогам прямо на ухо, вызывая мурашки по спине. И она права. Сейчас нет дела до будущего и прошлого. Сейчас есть дело только до них двоих, до бешеного желания, которое нужно утолить, испить до дна. Чем дальше — тем грубее. Синяки от сильных пальцев на хрупких на вид бедрах, на ягодицах, на талии, пояснице. Плечи, усыпанные укусами, что налились цветом и будут завтра болеть. Сильные плечи Натаниэля тоже усыпаны маленькими синими следами от пальцев Лики. Царапины на спине от ее длинных ногтей. Но ее страсть выражалась не в грубости — в жадности. Ей всего было мало: ловкое тело льнуло к Натаниэлю, вынуждало больше прикосновений, губы властно требовали поцелуев, руки постоянно касались, ласкали, царапали, сжимали кожу. Они не говорили. Слушали сладострастные вздохи друг друга, наслаждались, томились в приятном ожидании близости, не торопясь сливаться воедино. Вспоминали, каково это — искренне наслаждаться друг другом. Ликариона не выдержала первой. Подняла блестящие от страсти глаза, попросила: — Нат, пожалуйста, я не могу больше, — тихо, краснея, но очаровательно. Натаниэль не смеет противиться, он не умеет отказывать таким милым просьбам. Откидывается на спинку дивана, позволяя Ликарионе облокотиться на плечо и мебель, сидя на его коленях. Он мягко держит ее бедра, направляет осторожно, медленно, бесконечно заботливо. Ощущает чужую дрожь от долгожданного проникновения. Слушает мелодичный протяжный стон, в котором тонет его имя. И нет ничего прекраснее этого звука именно с ее уст. Ликариона прижимается к Нату, обнимает крепко и шепчет: — Люблю. Люблю, Нат. Никогда не переставала. Он верит. Знает. Потому что и сам такой, сколько бы не пытался себя переубедить. — Я тоже, Лика, — произносит он на выдохе. Они смотрят друг на друга. И по щекам брюнетки текут слезы. Детектив не успевает спросить, что случилось: его губы накрыли чужие. Долгий поцелуй, немного соленый. По нему понятно больше, чем можно сказать, и все вопросы Натаниэля исчезают. И больше это не пьяная близость тел. Это занятие любовью. Такой нежной, избитой, но настоящей, хоть и ужасно неправильной. Как в тех романах в книгах и фильмах. Натаниэль осторожно кладет девушку на спину, нависая над ней. Стройные ноги обвиваются вокруг его талии, сжимая. Детектив прижимает запястья к постели, любуется прекрасной картиной и умоляющими глазами. — Редко же ты давала мне насладиться такой собой, — издевается Натаниэль. — Будешь много болтать без дела — больше не увидишь, — шипит Лика от нетерпения. — Не напугаешь. Сейчас я сильнее. — Ты слаб передо мной. Чистая правда. Правда, за которую можно наказать мучительно медленным темпом. Именно это и делает Натаниэль. Он искренне наслаждается тем, как выгибается его любимая, как она пытается вырваться. Как она задыхается, стонет его имя, растягивая гласные. Как сладко жмурится. Как медленно сгорает в том огне, что охватил тело. Как она, черт возьми, сладко умоляет. Всегда так делала, и это всегда позволяло дать Натаниэлю слабину. И именно таким мольбам Натаниэль не способен противиться. Наращивает темп движений и сгорает в этом бешеном огне вместе с Ликарионой. Без остатка, без сожаления, только с удовольствием, с желанием гореть в том пламени. Они не успевают вовремя остановиться. Даже не понимают, что всё-таки стоило надеть презерватив, а они наплевали на это. И ужас всего события понимает лишь Нат, отдышавшись. Хочет открыть рот, чтобы сказать, но Лика опережает его, прочитав ужас в его глазах: — Все хорошо. Я бесплодна. — В смысле? — удивляется Нат. — Врач накосячил один. Видимо, не зря, — она смеётся. — Ты же… — Знаю, что хотела детей, — Лика тяжело вздыхает. — Знаю. Но с моей жизнью мне их вообще не видать. Не об этом. Я устала и хочу в душ. Натаниэль молча несёт девушку в душ. Они забывают о разговоре, который был так неуместен, так не нужен. Моются, ложатся в постель и засыпают в объятиях.