Еë прозвали Медведицей...

День не задался с самого начала. Так у Вилли бывало часто: дни «не задавались» и именно с утра. Не было одной большой неприятности — были несколько малых, сливавшиеся в ощущение сплошных неприятностей, которые, конечно, хуже одной крупной. Новые стихи вновь выкрали и разместили в «Лицейском мудреце». Олосенька превзошëл самого себя — новая карикатура была подобна вылитому на незадачливого метромана ушату грязи, стихи критиковались уже развëрнуто — им была посвящена целая статья того же автора. Виленька глубоко презирал стремление «товарища» ему подгадить, ибо решительно не понимал причины такой ненависти. Другие потешались хоть обидно, но по доброму, а с виду тихий Ильичевский ставил себе задачей посильней ужалить, если не совсем сжить со свету конкурента. О нет, Виля прекрасно понимал что его стихи хуже, что в соперники Олосеньке он не годится, но продолжал писать так же, ибо внутреннее честолюбие не позволяло ему признать «учителей» и перенять простоту слога у Пушкина или мелодичность у Дельвига. Но он понимал, что в сущности посредственному уму Олосеньки мнится, что Кюхля напрашивается третьим лицейским поэтом. Перед Дельвигом Олосенька благоговел — тот гений, характер Пушкина ему был слишком хорошо известен — с этим связываться - себе дороже, а вот потравить вспыльчивого и неловкого Вилли ему казалось прекрасной мыслью. Наивно конечно было полагать, что Вильгельм не перенесëт травли и перестанет писать, но Алексей на то и был Олосенькой… Однако весть об этом, как и прилагавшаяся в доказательство рукопись, принесённая Комовским после завтрака, были встречены лишь снисходительной улыбкой — Хм… Ничего, ловко — усмехнулся Вильгельм и всё так же улыбаясь, вернул рукопись товарищу, который явно ожидал присущей поэту вспышки гнева, что выразилось в гримассе удивления на его лице. Но это было потом, а неприятности начались с самого пробуждения. Открыв глаза и оправив на себе сорочку, Виля сразу заметил в своей комнате перемены: небольшая деревянная шкатулка, подаренная мальчику на семилетие лакеем Петром, доживающим уже восьмой десяток, была сдвинута на целых пол вершка от места где он вчера её оставил. Замок, к тому же, был несчадно исцарапан, словно в него с завидным упорством пытались вставить негодный ключ. «Пилецкий — пришло на ум сразу же — Больше некому. И ведь не лень же ему не спать, по чужим вещам шарить. И тихий, каналья — над замком надругался, а меня не разбудил. А ведь, должно, скрежет порядочный стоял…» Но вдруг мальчика обдало холодом. А что, ежели надзиратель таки добился своего и вскрыл упрямый ящичек?! Ведь не верится чтобы он так отступил, ведь догадывался же что искал. А шкатулочка скрывала такие секреты, которые не то что Пилецкому, матери родной Вилли бы не открыл. Как был, в сорочке, мальчишка вскочил с постели и нащупав на шее ключик, всегда висевший на шнурке рядом с образком, судорожно отпер шкатулку. К чрезвычайной его радости, всё оказалось на месте, никто не притронулся к бумагам. — Что, к тебе тоже этот сыч носатый лазал? — Вильгельм обернулся. Голос принадлежал Французу. Тот, как и товарищ, недавно встал с постели, по виду чёрных кудрей на его голове можно было понять — их ещё не касался гребень. От Вильгельма его отличало только то, что он уже успел натянуть брюки, рубашка же всё ещё открывала на обозрение хозяину комнаты здоровые смуглые грудь и шею с нательным крестиком. Он переминался на пороге, разминаясь после крепкого сна. — И тебе доброго утра — Виля улыбнулся и заперев свой ларчик, ответил — Да, шкатулку вот открыть пытался. Только Петр на совесть сделал… — А у меня таки достиг цели. Вообрази, я даже не почувствовал! Прямо из-под меня… - тут же начал рассказ Пушкин. — Подожди. Как это из-под тебя? И что нашёл? — Так как тебе сказать, коль ты перебиваешь? Ну да из-под матраса, на котором я спал (как это ни удивительно, где мне ещё ночью быть?) маркиза де Сада сборник извлëк. Прекрасное издание, ещё и с картинками… На лице товарища явилось шутливо-плаксивое выражение. Однако по тону слов было ясно, что пропажа действительно раздосадовала поэта. — Ну так тебе и надо — ответил Виля, не забыл добавить в голос каплю иронии — Ты ведь книжку свою не больно и скрывал. Так что не удивительно, что охота за ней Пилецкого увенчалась успехом… — Чья бы корова мычала — прищурился Пушкин — Сам ведь вскочил в чëм был. Боюсь представить что там у тебя. Судя по испугу в глазах, явно не детские картинки. Небось озорные немочки… В интересных позах… Слова эти Француз произнёс мечтательным тоном, блаженно улыбаясь и потягиваясь, при этом бросив лукаво-вопросительный взгляд на друга, который, (он был в том совершенно уверен) ещё был целомудрен. — Стыдно, Пушкин — Вильгельм нахмурил светлые брови — Ты же прекрасно знаешь, что мой папá не был сторонником подобного рода просвещения… — Вот это мне покоя и не даëт, mon cher — Пушкин по-хозяйски приземлился на кровать друга — Виль, опомнись! Отца твоего давно нет, тебе уж семнадцать, а ты… — Что? Тебе не даёт спать спокойно то что я ещё не успел обзавестись шлейфом из пикантных авантюр, разбитых сердец и недугов, чьи названия не произносят вслух? — Да если бы ты хотя бы озаботился этим — Александр поëрзал на кровати — Вот есть ли у тебя какая кошечка, скажи на милость? Хоть на примете… — А хотя бы и есть!.. Только я ещё об этом не знаю — выдержав паузу, легкомысленно улыбнулся Вилли и для убедительности развëл руками. — Ты эти шутки брось, мог бы и поумнее что-то придумать. Я ведь уже грешным делом подозревать тебя стал… — Вот ново! Это в чëм же? — Виля решил, что стоять перед товарищем в исподнем несподручно и стал потихоньку одеваться, нисколько не стесняясь его присутствия (за два года уж успели друг к другу приглядеться). — Да в том… Вот пропасть, как тут скажешь? — Да уж говори как-нибудь… - Виля даже бросил застëгивать пуговки. — Виля, ты бугр? — вдруг быстро и совершенно неожиданно молвил Пушкин. — Прости? — и без того большие глаза Вильгельма сравнялись по величине с 5 рублëвой монетой. — Я повторять это не намерен… — Да как тебе вообще… Знаешь ли ты, что это инсинуация, Пушкин? — Виля буквально готов был захлебнуться от возмущения — Вот тебе и друг, брат по вину, по перу — тут тяжело было удержаться от потешного немецкого «пфуй», унаследованного от маменьки. — Ну прости ты меня ради Бога, Кюхель! — Пушкин крепко сжал руку раскрасневшегося и пыхтящего приятеля — Я тебя обидеть не хотел. Просто не понимаю я, чего ты ждëшь. Ведь есть же у тебя сердце, есть же страсть, так для кого ты их скрываешь? Я, конечно, понимаю, добрачное целомудрие — хорошо и прекрасно. Но разве не бывает у тебя… Скажем, по утрам… Что ты просыпаешься с желанием? Только не говори, что у немцев такого не бывает — не поверю… — Нет, от чего же? Я думаю это бывает у всех народов… Только для меня это давно не проблема. Это не Бог весть как сложно — избавиться от желания, сам знаешь… — Да не в том дело! Одно дело — избавляться, подавлять желание и совсем другое — с женщиной… — Ну я вижу, ты и впрямь не понимаешь. Никто не полюбит такого уродца как я! А я невзаимностей не хочу. Начну ей бредить, а ей всё равно… — Да ты это себе просто давным-давно надумал! Может всё иначе будет… — Ну да! Скажи на милость, кому я такой нужен? — Вильгельм глянул в зеркало и глубоко вздохнул — Только ворон пугать… — Ну так ведь и я не Апполон — Пушкин встал рядом и обнаружив анархию на своей голове, поправил кудри — Ну коль нет любви, можно и так… За денежку. Тут то никакой «невзаимности». Только на часик, а в сути то ж удовольствие… — Ну уж неет! — Виля отчаянно замотал головой — Режь меня, Пушкин, а туда я нипочём не сунусь! Хотелось бы встретить старость с целым носом… Хотя, опять же, было бы что беречь… — Да будет тебе, Виль. Есть образины и похлеще наших — Александр мог найти для друга слова поддержки, стоило только очень захотеть — Брось, не так страшен бордель как его малюют. Ты со мной сходи — не пожалеешь. Я то тебе абы-кого не подложу. Я не хуже лекаря могу определить болезнь по… — Даже не хочу знать! — Вилли даже передëрнуло — Вот так пошлости… — Ну а что коль правда? — Всё, оставь меня, Пушкин! Не могу я так. Я любви хочу, а тут… Совсем иное. — Как по мне, так одно и тоже. По крайней мере, венец один… — Меня, в отличие от тебя, не «венец» интересует — на лице поэта вдруг заиграла задиристая улыбка — А знаешь? Вот возьму — и сегодня же влюблюсь! В первую юбку, раз ты такой вредный! — Ну-ну, посмотрю я как у тебя это выйдет с лицейскими то порядками. Хотя, чем чëрт не шутит… Ты б не зарекался — Пушкин уже собирался выйти из комнаты, как вдруг обернулся - Не поможешь ли мне моего Маркиза из лап Пилецкого вызволить? — Оставь надежду. Он теперь как улика, где-нибудь под замком лежит… — Так я ведь знаю где! Я достану, а тебе только покараулить надобно… — Почему меня просишь? — Ну а кого же мне просить? Я же твой лучший друг… — Мой лучший друг — Дельвиг… — Вильгельм, я обижусь… — Ладно, я всех одинаково люблю и уважаю. — Так-то лучше. А как все провернëм, я тебе твою любимую пастилу принесу. — Лимонную? — заинтересовался Вильгельм — Да хоть какую! Ещё и свести тебя с одной попробую. Не беспокойся — собою Джульетта! — Ладно. Почему бы не попробовать? Ты только не плети ей слишком много небылиц… И помни, что сводники будут гореть в аду — Виля ухмыльнулся. — Все будем. И почему непременно небылиц? — Ну а как иначе, если ты и со мной держать за зубами язык не можешь? — «Со мной держать за зубами язык не можешь»? Не поверишь, но именно это говорила мне Жоржетт из борделя когда я еë… Тут Виля заткнул уши и заголосил «Августин». Пушкину пришлось прервать увлекательный рассказ, дабы заставить друга замолчать. — Ладно уж, помогу я тебе найти твоё непотребство… — Вот и славно. В таком случае одевайся уже — друзья посмеялись — Я зайду за тобой сегодня в полночь. Свечу не гаси. — Ладно - и Вильгельм стал спешно одеваться, ибо надзиратель уже начал поторапливать заспавшихся мальчишек. А дальше — невезение за невезением. Куницын забыл вызвать его к доске, хотя мальчику невероятно хотелось поведать одноклассникам об идеях Руссо. Вообще, профессору это было не свойственно и потому Виля на искренние его извинения ответил: «Не стоит, профессор. Я и завтра могу рассказать…». Однако было чрезвычайно жалко, что вечером Александр Петрович отправляется в театр и Виля не сможет провести время за приятной беседой с наставником. На русской словесности Виля обещал передать Французу шпаргалку, однако та по видимому испарилась где-то в районе стола Олосеньки... Несомненно, товарищ эту пакость давно спланировал, но виноват остался Вильгельм. Однако когда долговязый Виленька по своему обыкновению споткнулся на лестнице и непременно полетел бы вниз кубарем, если бы товарищ не успел его подхватить, Пушкин тут же перестал дуться. - Ты цел? Коленки ушиб? - забыв обиду, осведомился друг и убедившись, что Виля не сильно пострадал, посоветовал смотреть под ноги почаще. В следующем несчастье уже был виноват сам Обезьяна, правда, ещё отличились Данзас и Дельвиг: профессор Гауеншильд был довольно злобным и язвительным человеком, но чтобы вывести австрийца из себя нужно было сильно постараться. В итоге, заставив выслушать 20-минутную гневную тираду не без крепкого немецкого словца, профессор завалил нерадивый класс уроками, на приготовление которых предстояло убить тучу времени. Венцом неудач стала прогулка, а точнее, игра в серсо. На этот раз неуклюжесть Вильгельма калечила не его одного: размахнувшись чтобы поймать кольцо, Виля попал локтем по лицу Дельвигу. - Ой-ой! - Виля вскрикнул и придержал ушибленный локоть - Барон, ты жив? - Жив, жив - улыбнуться Тося, поглаживая щëку. - Синяк будет - Вильгельм виновато оглядывал красное пятнышко на щеке друга. - Да, пустое - Пушкин махнул рукой - До свадьбы заживёт, чай не девица. - Ты куда? - крикнул Жано, увидев как Вильгельм бросил игру и бодро зашагал вглубь парка - Полно, Кюхель! Случайно ведь вышло, ты не виноват... - Да знаете, братцы, мне с утра что-то не везёт - Кюхля остановился и пожал плечами - Я, пожалуй, пережду... Ну авось пройдёт, если поводов не найдëтся... Иначе зашибу кого-нибудь, ей-богу! - Это дело. Ты только на обед не опоздай, а то пропустишь гречневую кашу - будет худшим твоим невезением - Пушкин оскалил белые зубы. Вильгельм усмехнулся и исчез за деревьями. Благо, первым везением за день оказалась погода. Яркое летнее солнце играло зайчиками на траве, рассыпалось жизнерадостной мозаикой на листве деревьев. То тут то там в траве кивали мальчику головки лютиков, ромашек, иван-да-марьи. Сами собой в голову стали приходить рифмы. Кюхля достал из-за пазухи тетрадочку и принялся карандашом бросать облик будущего стиха. Он так увлëкся, что не сразу понял - тишина вокруг него уже давно кем-то нарушена. На соседней полянке кто-то скрываемый деревьями ходил шурша травой, что-то бормотал, даже тяжко вздыхал. Виля в который раз проклял свою глухое ухо, одновременно сгорая от любопытства. Почему некто здесь, ведь для прогулок предпочтительнее парковые дорожки? Дабы привлечь к себе внимание человека, Виля принялся насвистывать «Августин». В заполненную рифмами голову просто не пришло ничего лучше. Шорох травы затих, но только на мнгновение, которого хватило мальчику чтобы приблизиться к кусту. Листва зашевелилась и Вильгельм увидел... глаза. Даже скорее глазки. По-лисьи прищуренные, однако с обыкновенной холодно-серой радужкой , обрамлённые нестройным рядом не очень длинных ресниц, они однако цепляли Виленьку. Было в них что-то таинственное, что будучи высказано показалось бы наверняка смешно понятным и очевидным. Однако хитрый прищур тщательно прятал это что-то за прохладной и безучастной радужкой. Глазки, очевидно, тоже уставились на Вильгельма, моргнули несколько раз, увели взгляд влево и вниз, затем снова вскинули его на мальчика. Воспитанник лицея решил повременить. Не сказать чтобы он был поражён, просто не знал что полагается недорослю делать, когда на него из чащи парка глядит пара женских глаз. В том что глаза принадлежат девице Вильгельм вскоре уверился, так как раздался шум юбки, который раз услышанный наводит трепет на молодого человека, запертого каком бы то ни было учебном заведении (ну кроме разве что Пажеского корпуса, над воспитанниками которого товарищи Вилли нещадно потешались). На тропинке между деревьями показалась девочка. Одета она была как институтка, однако здоровый румянец на щёчках говорил об относительной мягкости устава пансиона. В уголке безукоризненно белой пелеринки был старательно вышит вензель «ПМД», однако мохнатость стижков иллюстрировала тревожные для воспитанницы моменты, когда та судорожно доучивает слова чтобы отвечать заданное и теребит краешек пелеринки, как будто в том её спасение. Сама же девочка была не так чтобы очень хороша, но точно не дурна собой. В том и была беда: с первого взгляда собеседница была «никакая» - не было в ней ни одной достаточно выразительной черты. Вильгельм не мог решить очень маленькая она или же высокая (с Виленькиным ростом это было вполне извинительно), тоненькая или скорее полненькая (институцкие платья отлично сглаживали особенности девичьих фигурок, делая всех воспитанниц похожими друг на друга). На голове девушки была аккуратно собрана обычная девичья «корзинка», на первый взгляд волосы казались тëмными русыми. Однако лучик солнца, прыгавший по волосам, золотил их, давая совершенно неожиданную рыжинку. Однако это была не та рыжинка как у куртизанки Жоржетт, которой Пушкин посвящал стихи, которые бы заставили последний волос Аракчеева стать дыбом. Нет, волосы девицы не были пошловато рыжими. Этот оттенок Виля в мыслях окрестил лисьим русым. И это было справедливо: лицо девицы отдалëнно напоминало лисью морду, ещё и с лëгкой примесью рыси. Проще говоря, складывалось впечатление, что лицо взяли и потянули к центру, к носу. Лоб незнакомки был невысок и узок, из-за чего той приходилось просто под корень срезать лишние волоски, которые к её разочарованию росли с удвоенным упорством и часто убегали из причёски. Крупный нос пусть и не красил лицо, но при нужном свете хотя бы не мешал. Однако ротик был очень хорош и был бы ещё лучше, если бы над тоненькими правильной формы губками не рос серенький пушок, особенно заметный в солнечный день. Однако первым впечатлением Вильгельма было конечно смятение. Что институтка делает в парке? И почему одна? Что сделать, что сказать? Девочка видимо решила, что молчание затянулось и потому судорожно вцепившись в пелеринку и прошептав «pardonne moi», собралась дать деру. Она было сделала движение в направлении того куста, который уже успела облюбовать, но тут и Вильгельм пришёл в себя. - Attendez, mademoiselle - Виля встал на пути девочки к спасению - Я думаю что мы с вами в состоянии беседовать как взрослые люди. Так что я очень вас прошу воздержаться от соблазна скрыться от меня в ореховом кусте. Девочка нервно хихикнула и, отойдя от куста на два шага, наконец подала голос. - Я право... Я не хотела, просто... - Господи, я вижу совсем запугал вас - Вильгельм наконец решил для себя: девица действительно напугана, а вовсе не притворяется. Хотелось помочь - Вы можете пока ничего не говорить... Восстановите дыхание, я не хочу чтобы вы падали тут в обморок. Я подожду и... Поищу пожалуй где бы вам тут присесть. - Что вы, я постою - а она скоро оправилась. - Как можно, сударыня? - Просто... Сударь, вы меня не так поняли - отступление к кусту продолжилось - Я ведь тут не просто так. Я потеряла тут... - Да подождите, не убегайте - и Вилли вопреки приличиям схватил маленькую ладошку - Я могу помочь. Что вы обронили? - Серëжку с жемчужиной - из кармана передника действительно явилась серëжка - Вот такую... - Да, беда... А хотите я вам помогу? - вот он, случай - Только с уговором? - Это каким? - девочка напряглась. - Ничего криминального - Виля улыбнулся - Вы назовёте мне своë имя, скажете как вы оказались здесь и - Виля перешёл на шёпот - Время когда мы сможем вновь увидеться. - Ну... Хорошо - с этими словами девочка провела носком туфли между ними линию на земле - Вы ищите с той стороны, а я с этой буду. - Ну хорошо - сказал Виля и приступил к поискам. Он забыл уже о погоде, невезении, стихах, обеде. В его голове маячила единственная цель - отыскать серëжку. - Я вам очень признательна что вы вызвались мне помочь... - раздавалось со всех сторон - Если я не найду серëжку, маменька очень огорчится. - Стало быть вы можете выполнить наш договор - Виля переворачивал чуть не каждую былинку. - Моё имя? Я Алиса... Алиса Андреевна. - Хм... Красивое. - Не лгите. Оно мне совсем не подходит. А с отчеством так даже комично звучит. - И ничего не комично! Красиво... Мне по крайней мере нравится. - А как вас зовут? - Уж покомичней Вас. Вильгельм Кюхельбекер... - Я вам вот что скажу. Оба мы друг друга стоим. Посмеялись. Дело близилось к обеду, а жемчужная драгоценность всё не находилась. Алиса начала уже всхлипывать. - Ну неужели она пропала? - девочка села на траву и тихо вздохнула - Спасибо, Вильгельм... - Вильгельм Карлович... - Да-да, именно так. Вы и так слишком много сделали для меня. Видимо, она всё таки совсем пропала - губки ученицы задрожали. - Ну не плачьте вы ради Бога - Виля стало действительно жаль еë, он опустился рядом - Я тут ещё поищу. А вы бегите домой и приходите завтра... - Нет, что вы, не нужно. Вы и так слишком много времени на меня убили - она драматично опустила голову - Поможете мне встать? Конечно, Виля только того и хотел! И не столько чтобы прикоснуться к доселе неведомой женской талии. Ему очень хотелось как следует разглядеть ножку, которая непременно мелькнëт из под короткой девичьей юбки. Вильгельм слегка приобнял девушку, именно на столько сколько можно было, не больше. Приподнимая её он действительно увидел тоненькую ножку, на ней - белый чулочек, аккуратную туфельку и... Искомую серëжку. - Алиса Андреевна, замрите на мгновение! - Вильгельм бысто опустился на колени и вцепился пальцами в каблучок. - О Боже, что там такое?! - девица ухватилась за плечо Вильгельма. - Держите - сияющий Вильгельм подал новой знакомой серёжку - Она всё это время была с Вами. В каблучок воткнулась да и застряла. - Спасибо вам! - девушка счастливо вздохнула и спрятала драгоценность в карман передника - А то бы так и не нашла... - Нашли бы как стали бы с утра обуваться. - Всё равно. Я бы не спала всю ночь - всё б ревела - воспитанница сделала книксен - Благодарю вас... Будь я царицей, дала бы вам орден. - Не страшно. Я счастлив видеть и вашу улыбку - Вильгельм оправился и только тут понял причину смущения девушки - он предстал перед ней в жилете без сюртучка. Надо же быть таким рассеянным! - Я счастлива это слышать - вдруг она подскочила на месте и прихлопнула в ладоши - Пожалуй, я всё таки смогу вас наградить... - Вот как? Это чем же? - в голове Вили мелькнула слабая надежда... На что он точно не знал. - Я испеку вам пряников! Маленькие сладкие пряники любите? - Обожаю - мда, пряники. - Вот и славно. А вы тут... Надолго? - Ах я! - Вильгельм хлопнул себя по лбу - Черт, я же на обед опоздал. - Ой-ой! Из-за меня теперь голодный останетесь - девчонка спешно вытащила из складок юбки завёрнутый в платок кусочек калача - Возьмите... Там только слегка мною откусано, я отломлю... - Не утруждайтесь. Кушайте сами. Обо мне Фома позаботится, а институтки, я слышал, недоедают - Виля сделал шаг назад - Пока позвольте откланяться. А только скажите, когда мы увидеться сможем? - Видеться? Да я, признаться, не думаю... Нам запрещено отлучаться. - Так что же вы тогда тут делаете? - Вильгельм развёл руками. Губки девицы снова задрожали. - Я не виновата... Мы поспорили... Белка сказала что я не смогу признаться месье в любви - ручки метнулись к пелеринке, голос дрожит. - Вы... Влюблены? Кто этот месье? - сердце Вильгельма упало, хоть он ни словом ни жестом того не выдал. - Нет-нет, что вы! Только дурочки влюбляются в учителей рисования. Просто если бы я при всех сказала... Они бы мне дали книжку посмотреть... - Какая книжка стоит признания учителю? - Виля был искренне изумлен - С картинками... Ах вот оно что! Вильгельм не смог удержаться от смеха. - И вот за эту книжку с Гермафродитами и Апполонами вы согласились пойти с подружками глядеть на юношей? Смело! - Вам смешно, а я чуть со страху не померла! - девушка вся покраснела - А потом спохватилась - серëжки нет. Если б не она - ни за что бы не вернулась. - Даже ради меня? - проговорился и очень глупо. - Ну так я бы вас и не встретила - девица пожала плечами - Мальчиков мы так и не нашли. Белка в решающий миг струсила... Но поймите, мы точно не сможем больше увидеться. Слишком мне опасно покидать пансион. - Ну тогда я прийду к вам! - Виля вновь схватил девицу за ручку - Только скажите куда, я приду. - В пансион нельзя. Вас за версту приметят и придётся мне распрощаться с репутацией честной девушки - Алиса призадумалась - Мы по воскресеньям ходим в церковь. А по вторникам - во флигель на еë дворе, на закон Божий. Но боюсь мы сможем только друг на друга глядеть. Подойти трудно будет, как и говорить. - Ну хоть встретиться и то будет отрадно. К тому же, я вам письма стану передавать. В церкви укажу на вас дядьке и за 10 копеек в месяц с моей стороны наладим переписку. Письмецо в неделю - шутка ли! - Как это будет замечательно! - девица даже захлопала в ладошки - Вы не беспокойтесь, я назад хорошую дорогу знаю, меня никто поймать не сможет. - Ну тогда до воскресенья - Виля улыбнулся, неуклюже поклонился и поспешил к лицею. На обед он, конечно, не попал. Профессор Карцев так же отчитал его за опоздание ведь «наше литературное будущее совсем не беспокоит себя бренными делами вроде изучения химии, пишет стихи». - Да, ты всё таки пропустил гречневую кашу - Пушкин подошёл к нему после урока - Не везёт тебе крупно. - Да полно тебе и с кашей! Вильгельм был вне себя - Мне напротив, крупно повезло! Ты говорил: «Чем чëрт не шутит»? Так вот... Это оно. Пушкин, я влюбился!