Мне бы место, которое ощущалось, как дом. Мне бы чувствовать себя нужным. Мне казалось, что ты просто дурак, но в твоих глазах я находил себя. Другого себя, что печален и одинок.
Знаешь, от этого желание придушить тебя не становилось меньше.
Сердце билось гибельно быстро, когда ты оказывался рядом. Так я и понял, что обманываю себя, но старался продолжать.
Если бы птицы были бы чем-то значимо важным, то ты бы явно старался ухватить тех, что я упустил сам. Но я их отпустил нарочно.
Ранним утром почти незнакомые дети утыкались взглядами друг в друга, проклиная этот день и эти, собственно, сборы. Кто успел познакомиться, уже сбились в шайки, как дворовые бездомные собаки. В такую рань воздух замораживал даже в ещё самом начале осени — они согревались и скалились на других. Минхо же проклинал ни сколько этот день, сколько свою компанию, ведь ещё сонным выдерживать их было словно новым вызовом для него. — Чего все такие мрачные? — Бан Чан напал со спины с тяжёлой сумкой, полной вещей и, по всей видимости, лэптопа, что так ударил в спину. — Да ты на Минхо-хёна посмотри, над ним скоро тучи так собираться начнут, — Хо метал злыми искрами и был готов приложить Сынмина уже своей сумкой, пока на горизонте не повиднелся Хан. Хан Джисон. Тот самый хрупкий и нежный, чересчур веселый временами, но тем самым скрывающий свои слабости и страхи. Тот, кого хотелось разгадать, притронуться к его тайнам и стать спасением, нежить его в своих объятиях и расцветать самому. Но Минхо только пуще увядал — Джисон не видел. Он был единственным, на кого Хо обращал внимание последние годы старшей школы. Кому нагло врал, скрывая море чувств внутри и прилежно выслушивал откровенные глупости о заговорах вселенной и ярких звездах, что похожи на капли от замазки в собственных тетрадях. Джисон светлый, невообразимый, вовсе не глупый, но временами совсем ненастоящий. Минхо до последнего не знал, что делать со всем этим и лелеял свою первую влюбленность где-то между лёгких прикосновений цветочного мальчика и одиноких ночей, проведенных в раздумьях о нём же. Не всё прошло со временем, но любить больше не хотелось. Одного раза, когда он застал недвусмысленный разговор между ним и Хван Хёнджином из параллели, хватило с достатком. В голове так и промелькивали два силуэта у стены туалета после уроков, а перед глазами крутились картинки, как его уязвимого и мягкого Джисона зажимают там по собственной воле, и как он поддаётся чужим рукам, жадно глотая воздух после очередного напористого поцелуя. Хёнджин вырвал у Минхо из рук птицу, имя которой было «Первая любовь», оставив только перья, — и был таков. Если бы птица в его руках звалась Мечтой, то он отпустил бы её сам, потому что не всё прошло со временем, но любить больше не хотелось. Нисколько. Сейчас же на его участь выпало поступить вместе с этими двумя учиться дальше, зная всё то, о чём они скрывали, и прятать своё ещё дальше. Вдобавок был Бан Чан — их общий знакомый с Ханом, и Сынмин, который пристал к ним сам ещё во время знакомства и распределения на группы до самой учёбы. Чан был добрым, комфортным и с ним проблем не возникало; Хан оставался другом, но в глазах Минхо проблескивала «несбывшаяся мечта»; с Хёнджином не хотелось иметь дело, потому что оба метали искры друг в друга, а после любого более личного общения появлялся металлический привкус; Сынмин же ужасно раздражал, потому что постоянно перетягивал внимание Хо на какие-то глупости, до которых не было дела. — Втягивать нас в эту поездку-сплочение, кажется, как-то контрпродуктивно, нет? — Ещё одно умное слово, хоть одно… и без тебя всех перекашивает с самого утра, — Минхо свободной рукой начал тереть переносицу. — Цугцванг? — Пиздец. — Я запомню тебя смелым и хорошим, честно! — громко проговорил Джи, подпрыгивая на месте от быстрого смена темпа происходящего. Пока Чан тщетно принимал попытки остановить растерзания, не влезая под горячую руку, Сынмин пытался увернуться от летящих в него согревающих пакетиков. Минхо постоянно носит их с собой в карманах, потому что мёрзнет, как бездомная зверушка, а младший знает и после собственной же расправы отдает их обратно с улыбкой.***
Дорога проскальзывала под колёсами автобуса, серость осеннего утра не добавляла интереса к видам за окнами, унося новоиспечённых студентов в дремоту. Бан Чан, как и ожидалось, проспал всю дорогу до места назначения. Хан нашёптывал глупости на ухо Хёнджина до самого провала в сон на его же плече, а Минхо достался Сынмин. Всяко лучше, чем сидеть с кем-то незнакомым, а с ним даже удалось потратить немного времени на сон и послушать вместе музыку. Ли забыл свои наушники перед самым выходом, а Сынмин, оказывается, не всегда такой раздражающий. Когда юноша улыбается, все звёзды мира собираются перед глазами Хо. Когда его глаза блестят, в чужих тоже проблескивает интерес. Но всё это исчезает, стоит Киму сказать хоть слово. Он говорит откровенный бред порой и тем самым отыгрывает агрессивную партию в неизвестной никому игре. Всё это могло послужить поводом сблизиться, чтобы узнать его, притронуться к неведомому, если бы не прошлый опыт, который по сей день холодом разносится по всему телу от самого сердца. Минхо больше не любил, потому что не хотел, но продолжал медленно вянуть и замерзал, покрываясь инеем, как зелёная трава при первом морозе. Лёгкие прикосновения к волосам вырвали из сна — Сынмин смотрел мягко. — Приехали, — Хо смотрел всё также испепеляюще. После долгой поездки ноги держали тело на честном слове, поэтому первым в списке дел у всех было только заехать в свои комнаты и доспать ещё пару часов. Туман осел почти до самого основания главного здания, к которому ещё следовало дойти по брусчатой тропинке. Их новый «дом» на ближайшую неделю состоял из двух трёхэтажных строений, соединённых общим проходом по середине, по правую сторону было двухэтажное здание администрации. Преподаватель распорядился узнать номера своих комнат и получить ключи, после всем встретиться в холле и уже не видеться до обеда. К своему большому счастью, Минхо собирался проспать до самого вечера и ни с кем больше не пересекаться.***
— Где их носит? — голодный Чан — недовольный Чан. — И правда, — сквозь полный рот, забитый едой. — Не разговаривай, а то выпадет, — Сынмин усмехается и продолжает возится в уже остывшей еде. — Вы разве не вместе поселились с Хёнджином? — Да, но он сказал, что вернётся к обеду. Наверное, с Минхо вышли. — Господи… — Мин бросил приборы на поднос до металлического звона и поспешно вышел из-за общего стола. — Что с ним? — Он же сказал не разговаривать, а то видно всё, что ты там набил в рот. — А, ой, — Бан Чан улыбается, потому что Хан, как обычно, наивен, тем и забавляет. — Ешь давай, потом спросишь. Прохладный уличный воздух неприятно пролазил под лёгкую одежду. Двое похожих, но таких разных людей, наедине можно было встретить только в одном месте — на улице близь здания. Совсем недалеко от выхода из их корпуса виднелись два силуэта: Ли прислонился к стене, вбирая плотный дым в свои лёгкие, Хван саморазрушался рядом. «Серьёзно?» — Тебя Джисон ищет, — Мин с силой похлопал по плечу, прогоняя прочь — Хёнджин не противился, — вы бы ещё под окнами преподавателей встали. — Чего ты хочешь? В его злом взгляде тёмных глаз пряталась досада из-за прошлого и никаких светлых надежд на будущее. В них капли дождя, в них холодное осеннее утро, в них озлобленные искры, вселенская грусть, усталость и ни капли счастья. Что бы не говорил Сынмин, его глаза влажно блестят, напоминая о первой любви и упущенных птицах. В них ночное звёздное небо, в них тёплый летний вечер, в них отблески радости и призрачная надежда на спасение. Сынмин видит не злость, а несчастье, Минхо не хотел бы видеть ничего, но продолжает многозначительно вглядываться сквозь тлеющую дымку. — Да-да, все уже устроились, — громкий голос взрослой женщины устремился вперёд с самого крыльца — времени на раздумья не было. Минхо резко схватил застывшего парня за руку и утянул за угол кирпичного здания. — Молчи, если не хочешь, чтобы нас поймали, — прошипел почти у самого лица, всё ещё держа юношу за руку. — Что такое? — взгляд Хо сменился в недоумении при виде растерянного Сынмина. — Ещё спрашиваешь? — вырвал руку из тесных оков, созданными страхом. — Она покраснела даже. — Я думал, испугался, — медленно отстраняется, чтобы прислониться к стене рядом. — Тебя-то точно я не боюсь, — Мин хлопнул того ладонью чуть ниже груди, где остатки дыма всё ещё болью отдавались в пустом желудке. Минхо согнуло пополам от неожиданности, но хмурое лицо растянулось в доброй улыбке. Что бы не говорил, Ли подкупает эта наглость, и порой он слабеет перед таким Сынмином, теряется, не давая никакого отпора.***
Сумбурный день сменяется тёмным вечером, что настигает ночная мгла. В сновидениях он терял себя каждую ночь, гоняясь за фантомом, сотканным из грез и любви ему недоступных. В играх со светловласым призраком не было ничего пугающего, но тело Минхо преисполнял мучающий жар. Вокруг него цветов поляна — Минхо туда не ступить. Он создан из яркого тёплого света по подобию самой сути любви, потому что Ли явно болен. Болен той нежностью, что хочет отдать, болен той смертельной привязанностью, о которой хочет забыть. Все пробуждения давались с трудом, потому что приходилось собирать остатки самого себя по частям, что ещё оставались после ребячества с беспечным цветочным мальчиком. Противный до дрожи треск резко вырвал из заоблачных иллюзий — вымученный женский голос из динамиков в коридоре желал доброго утра и напоминал о распорядке выходного дня. «Никогда ещё так в воскресенье не будили…» Из-за ночных кошмаров парень спал чутко, если вообще ложился. Самоистязание бессонницей и тушением окурков о свои же лёгкие отражалось в усталом взгляде и бледной фигуре в отражении. Негромкий стук разрезал тишину мыслей. Минхо поспешил открыть дверь, ожидая увидеть дежурных или преподавателя, но там стоял лишь Сынмин. Чуть взлохмаченный и сонный, но всё такой же ненастоящий и сияющий. — О, я думал, ты ещё спишь. — И пришёл, чтобы что? Разбудить? Не страдай хуйней, — из-за только что захлопнувшейся двери послышался смех. — Ты полный идиот, — и самого Минхо пробило на глупую улыбку. — Ладно, — вновь открыл дверь, — что хотел? — Сынмин, не теряясь на этот раз, прошмыгивает внутрь. — Так здесь все комнаты одинаковые? — он светился из-за глупостей, собирая яркие звёзды перед глазами Хо. — Не смотри так на меня, — но отчаянно скрывал. Он сдвинул занавеску, пропуская первые лучи, и открыл окно для свежего утреннего воздуха. — Он холодный. Закрой. — Закрой-закрой, — передразнивая. — Мне холодно. Стоило поменять формулировку, и Ким послушно закрыл окно. Минхо почти не проветривает и везде носит согревающие пакетики, потому что мёрзнет. Мёрзнет, как бездомная зверушка. А Сынмин не спорит, потому что знает. Не спорит, потому что отыгрывает агрессивную партию в неизвестной никому игре. Он испытывает свою шкуру на прочность, забавляясь с Хо, а сам чувствует жалость при одном только взгляде, и в сердце, полном надежды, тоскливо завывает одинокая скрипка. Одинокая, потому что «первая». Первая и единственная. Ким без разрешения завалился поперёк уже остывшей кровати, удерживаясь на локтях. Резкое пробуждение всё ещё давало о себе знать утренней неудовлетворённостью. Ли свёл брови к переносице и подошёл вплотную к парню. — Не хочешь встать? — хлопнул того по ноге. — Мне и так нормально, — Мин заинтересованно повёл головой вбок, совсем не чувствуя страха и, будто нарываясь, тихонько улыбнулся. «Да ты серьёзно?» Минхо задавался вопросом: один ли он чувствует этот странный диссонанс, который вызывает парень, и делает ли он это всё специально. Назло ли ему? Что-то совсем как струна натягивается до предела и со звоном лопается в тот же момент. Хо с силой заваливается на Сынмина — тот от неожиданности полностью падает на кровать и обмякает под тяжестью нависшей фигуры. — Что ты хочешь? — некоторое волнение Мина выдавали лишь округлые глаза. Ли продавливал кровать коленом, прижимаясь к чужому паху, и вглядывался в детали озадаченного лица, начиная с лба, закрытого ранее тёмной чёлкой, проскальзывая через медовые щёки к самому подбородку и робким губам, которые твердили: «Я тебя не боюсь» даже в собственных мыслях. — А чего добиваешься ты? Минхо продолжал упираться коленом меж чужих ног и сделал вторую по величине ошибку в своей жизни, заглянув прямо в глаза своему младшему. В них весенний дождь и первый снег, в них горячий чай и тёплые объятия, в них ему нет места. — Выглядишь как-то несчастно, — уложив руку на чужом лице, он совсем мягко провёл большим пальцем под глазом, где выступал чёрно-синий плод бессонных ночей. Потому что Сынмин видит не пылкость, а печаль и одиночество. Минхо не хотел бы видеть ничего, но отказаться от этого влажного блеска глаз казалось невозможным. С Ханом было неловко и грустно — Сынмин завораживал. Возможно, даже и не раздражал на самом деле в той степени, в которой казалось изначально. Он вызывал смятение своими действиями и словами, своим видом, но сердце билось гибельно быстро, когда тот оказывался рядом. Так Минхо и понял, что раздражался от его присутствия в попытках соврать самому себе, обмануть себя. Сердечные размышления прервал стук из реальности. — Хён! Вставай! Нам пора на зарядку и завтрак. — Ладно, всё, пойдём, — уже приглушённо, но хлипкие тонкие двери выдавали присутствие Хёнджина со всем. Минхо перехватил запястье, убрав со своего лица, и потянул вперед с кровати по направлению к выходу. — Ты можешь не сжимать мою руку так сильно каждый раз? — Не говори так, будто я ещё собираюсь это делать. И… не рассказывай никому об этом. — Ты смущён? Или под «никому» ты подразумеваешь… — Дверь вот. Иди. Только что Минхо выпустил из рук ещё одну птицу, которую назвал «При других обстоятельствах». Если Сынмин её перехватит до того, как станет слишком поздно… если он вообще захочет, что, собственно, другой разговор. Парень был бы рад иметь хотя бы надежду на такой исход событий, но пернатую с таким именем он отпустил задолго до появления Кима в своей жизни.***
Свет из окон пестрил бледностью утра. Из-за осознания собственной жалости хотелось размазаться по тарелке, подобно рисовой каше на завтрак; из-за вида сладкой парочки за общим столом пропадал аппетит. Тут уже хотелось размазать не столько себя, сколько Хёнджина. Хотелось увидеть его напуганное лицо, нежели нынешнее напыщенное павлинье, и чтобы всё было в этой противной каше, начиная с прядей его длинных волос и самого лица, заканчивая новым ярким худи, подаренным Ханом. Минхо не был жёстоким юношей. Когда-то точно не был. — Йоу, да я правда так думал! — Хван звонко смеётся в ответ на очередные глупости парня. — Они ведь правда похожи! Звёзды — просто нечто. Сбежим сегодня из комнаты? Я хочу посмотреть на них, я докажу! — Сбежим-сбежим, ешь уже, — Хёнджин треплет светлую макушку, оставляя на ней же лёгкий поцелуй — Бан Чан запивает улыбку соком. Звон столовых приборов разрезает мирное застолье — Минхо не намерен терпеть более. — Что с тобой? — Хан тянется к Хо со всей своей наивностью, получая лишь искры в ответ. Ещё немного, ещё хоть несколько, и он сгорит, и его цветочная поляна вокруг тоже. Минхо надеется и не отрывает взгляда. — Да что не так? — Чан тычет в него палочками и стучит по тарелке. — Он просто уксуса напился, — Хван улыбается до дрожи гадко и хлопает по спине напуганного Джисона, — жалкое зрелище, — уже шепотом. — За собой бы лучше следил, — Минхо ударяет ладонью по столу уже второй раз и встает с места, — а ты, Чан? Давно слепым заделался? — Сынмин хватает парня за руку и мысленно упрашивает о чём-то. — Прекрати, — Бан Чан терпит и в глаза не смотрит, иначе загорится не только этот стол, не только Минхо и цветочная поляна Хана, но и вся столовая. — Успокойся и сядь, если не хочешь ещё больше внимания привлечь, — всё помещение, наполненное болтовней студентов, вмиг стихло и перешло в шёпот, проносящийся через все столы. Минхо продолжал всматриваться в расстроенного Джисона, что прятался в плече Хвана, пока тот всё также неприятно улыбался и смотрел, как падальщик на мёртвую дичь в сторону Хо. Что бы он о себе не думал, в его взгляде кроется лишь мерзкий дождь, завывание промёрзших злых собак, грязь и ни капли сочувствия. Раньше Минхо они виделись зеркалом — в них он видел отражение измученного себя, сейчас же они отражали что-то испорченное и гниющие; что-то, чем не хотел становиться он сам. — Хватит, — Сынмин потянул Хо за руку из-за стола к выходу. — Вот же зрелище, — Хёнджин беззаботно заливается смехом, Бан Чан безучастно ковыряется в тарелке.***
— Что ты опять от меня хочешь? — Минхо скалится при виде своей руки в чужой, но не вырывается, хмурясь только сильнее. — А? Ким Сынмин? Ким минует косые взгляды зевак и прорывается через остальных полусонных студентов к себе в комнату. — Отпусти. — Сначала успокойся. — Что-то не так? — на лице проскальзывают желваки — Хо держится из последних сил, чтобы не взорваться прямо здесь снова, и вырывает руку. — Что это тогда было в столовой? — Ты думаешь, что это твоё дело? — Минхо делает медленный шаг вперед, затем ещё — Сынмин лишь вскидывает бровями, прижимаясь к стене. — Последние несколько месяцев мне снился один и тот же сон, где парень танцевал с беловласым призраком. Когда я встретил вас, ребята, то узнал обоих участников моего сна и всё понял. — Прекрати… — Минхо опускает отяжелевшую в миг голову. — Твоё влечение тебя погубит. Призрак был лишь выдумкой юноши, что называл его Мечтой. Она же и вела его за руку на верную смерть. — Перестань говорить об этом! — Ли несколько раз ударил ладонью о стену, рядом с головой Мина, но, заглянув в бесстрастный взгляд напротив, опустил голову на чужое плечо, удерживая руки на стене по обе стороны от Сынмина. Хотелось перестать существовать. — Я не боюсь тебя, а он бы испугался такого тебя, верно? Твоя злость — порождение слабости, моё бесстрашие — плод интереса. «Сынмин, как и я когда-то, всего лишь хочет разгадать, притронуться к моим тайнам и стать спасением. Но моих птиц отобрали, остальных я отпустил сам.» Из створки приоткрытого окна послышался звон одинокого птичьего зова. — Если бы птицы были бы чем-то значимо важным, то я бы всё равно не пытался ухватить тех, что ты упустил сам, потому что ты сделал это нарочно. Моя бабушка нагадала мне перед отъездом «большую потерю», но если мне придётся отдать всё тебе, то я буду в порядке, — Ким аккуратно ухватился за край ветровки, заглядывая прямо в глаза. — Ты дурной? — казалось, что он мог читать мысли Хо или, как минимум, чувствовать его, проникая своим мягким взглядом насквозь и совсем без разрешения. — А ты? Минхо надрывисто дышит, переполняемый злостью и обидой, пустой ревностью и покалыванием где-то в сердце. Не отрывая взгляда и не в силах противостоять тёплому блеску глаз, Ли припадает к влажным губам, мысли о которых не отпускали с самого утра. Сквозь своих мучений пелену он видит лучи уходящего солнца, он видит тёплые прикосновения и ожоги по всему лицу, оставленные чужими губами. Сынмин — это посиделки у костра вдвоём, это объятия в постели. Это пылкость и нежность. Это тяжёлое испытание со стоящей наградой. Он — ожидания конца грозы под одеялом, странные фильмы ужасов, и грубости с улыбкой, и сон в долгой дороге на плече, и шёпот в пять утра, и свет смерти, предвещающий новую жизнь. И надежда. «Надежда» — так и прозовёт. В руках Минхо всегда оставались только перья — эту он поймал. Вторым её именем стало «Пылкость», Сынмин же назовёт её «Истинные чувства». Назовёт теми же губами, что произносят: «Я тебя не боюсь» даже в собственных мыслях, теми же, что увязли в долгожданном поцелуе. Его губы касаются обожженной кожи и расцеловывают птичьи кости. На ледяном лице Минхо сладость оставляет ожоги, а сам он искрится от злости и целует, прикусывая чужие губы, но этого недостаточно, чтобы напугать Сынмина. Недостаточно, чтобы ранить его.