my sunshine love

— Если что-то плохое случится, пусть то огромная проблема или совсем небольшое дело, пусть для тебя оно значимое или, как тебе кажется, не значимое; что бы ни случилось — ты можешь ко мне прийти и я тебя выслушаю. Я тебя поддержу и помогу, чем смогу. Или не буду приставать с расспросами — только скажи. И я просто буду рядом с тобой. Это же важно — быть рядом друг с другом в тяжёлые времена, правда? И радости, и в грусти — помнишь? Вильгельм всегда беспокоился о Симоне. Когда тот был рядом, когда — далеко; когда его переживания чувствовались самим Вильгельмом и когда узнать, что же за ураган воет в груди, было невозможно — и оставалось только гадать; когда всё внешне было хорошо и обычно, когда что-то резко менялось или наоборот слишком долго оставалось неизменным; он беспокоился, когда не знал о Симоне почти ничего и когда узнал о нём абсолютно всё. Потому что не было ничего важнее. Никого важнее. Так чувствуется, понимаете? Привычный глухой стук непривычно звонко заставил вздрогнуть. Симон отвлечённо перебирал клавиши синтезатора, пока в его мир не ворвался кто-то другой — из реального. Настоящего. Короткий воющий скрип открывающейся рамки окна, шёпот громкого ветра. Вильгельм вмиг оказался в комнате, невольно улыбающийся собственной (успешно выполненной!) идее неожиданно навестить своего парня. Слишком неожиданно, как оказалось. — Ты что здесь делаешь? Вопрос поставил в тупик. Абсолютно не настроенный на всякие милости Симон смотрел на него непонимающим, немного уставшим взглядом, в котором до раздражения было рукой подать. Вильгельм прекрасно знал это состояние Симона: любой неверный шаг мог стать причиной тотальной катастрофы. Глаза быстро забегали, пока сердце ещё не успело прийти в чувство. Он выглядел как потерявшийся котик. Не нашлось ничего более подходящего, чем быстро проговорить: — Я тебя люблю. Вот так просто, без суда и следствия. Без причины. Без притворства. Без сложностей. Потому что лишним уж точно не будет? И эта искренность — искреннее нежное чувство — она поражает. Трогает сердце. Легонько и мягко. Тепло. Кажется, Симон был близок к тому, чтобы улыбнуться. Вилле заметил. Он не мог не заметить. — Ты сильно занят? Можно я с тобой посижу? Вместо ответа — молчание. Симон смотрел. И с каждой секундой взгляд становился всё дальше и дальше. Вильгельм перестал его понимать. — Всё в порядке? — осторожно спросил он. Ответ — молчание. Он опустил голову, машинально сжав губы. Глаза блудили. На душе было странно. Странно тянуло в никуда. Вильгельм начинал всё больше и больше волноваться. — Симон? — Вилле? Подумав, что тот просто не расслышал, он повторил чуть громче шёпота, но теплее восходящего солнца: — Всё хорошо? Симон стушевался больше прежнего. Вот что ему делать, если… он не знает… хорошо всё или нет. До прихода Вилле ему хотелось умереть от пустоты и отчаяния, а теперь вовсе не так страшно, не так темно — и жить хочется. Желательно с Вилле. Только с ним. С ним хорошо. Точно лучше, чем без него. И что ответить?.. Вильгельм тяжело вздохнул и выдохнул, а потом просто пожал плечами, тем самым говоря, что на этот вопрос можно не отвечать. Он всё понимает. — Солнце уже село… Симон намекал на то, что уже было темно и поздно, но Вилле даже не шевельнулся. Он опустил голову, как-то смутившись. — Ты — моё солнце. Как он может так часто и так точно попадать прямо в сердце?.. Вильгельм поднял голову, немного неловко глядя в глаза Симону и улыбаясь лишь одним краешком губ, будто сделал какую-то милую детскую шалость и его в ней сразу же разоблачили. Что ж, если быть влюблённым — и есть шалость, то тогда… — Останешься на ночь? — вопрос от Симона, который неожиданно и для него самого послышался больше как молящая просьба. Как же быстро всё меняется рядом с ним. Не хотелось ничего говорить. Не хотелось ничего обсуждать и ни о чём вспоминать. Не хотелось думать. Симон уже мало помнил о том, что конкретно происходило с ним до прихода Вилле — остался лишь эмоциональный осадок. Но и тот уже казался абсолютно не важным: с этим человеком все посторонние мысли ушли на задний план. В голове — лишь спокойствие. И свет. Наконец свет после поглощающей тьмы. Он снова замечал то, что было очевидно: было хорошо. С ним — хорошо. В любое время, в любом состоянии, в любой ситуации. Отдельный берег любви и защищённости отдельно для них. Только для них двоих. Иногда Симон сам не верил в своё счастье… Вилле улыбнулся, глядя на то, как Симон таял и теплел в его объятьях. Они сидели на кровати, одним махом руки освободившейся от всех ненужных вещей в виде потерявшихся зарядок, запутанных наушников и разорванных листов. Вильгельм завернул Симона в его любимое фиолетовое худи, которое лежало рядом, с наслаждением наблюдая за тем, как Симон, словно самый милый на свете котёнок, выглядывал из капюшона. Не удержавшись, он пальцем тронул его нос — и засмеялся. Так очаровательно… — Вы такие милые, — прервала вдруг их идиллию появившаяся из ниоткуда Сара. Две пары испуганно выпученных глаз уставились на неё, заставив немного замешкаться. Саре понравилась эта картина ещё больше предыдущей. Видеть счастливого брата — приятно. — Привет, — сказала она им обоим, но Симон точно знал, что на самом деле она здоровалась только с Вильгельмом, которого до этого в доме не видела. — Когда Вилле успел прийти? Я не заметила, — не было и намёка на претензию, лишь чистое любопытство. Ну, впрочем, только то, на которое была способна сама Сара. Остановленный мир снова зашевелился. Вторжение в тщательно выстроенный домик комфорта было воспринято с неким рефлекторным отторжением. От Симона последовало сухое, короткое и неохотное: — Совсем недавно, он почти только пришёл. — Мама знает? — Нет. — А как он вошёл? — Через окно. — Тебе так не хочется отвечать? — Это не твоё дело, — закатил глаза. Вильгельм незаметно толкнул его в бок. Симон ещё и фыркнул. В этот раз закатил глаза уже сам Вильгельм — чисто чтобы подразнить своего парня. Недолгий взгляд и монотонное: — Тогда, может, маме сказать, что у нас гости? — Сара! — непонимающе уставился на неё брат. — Симон! — попыталась повторить интонацию Сара. Не успел Вильгельм и подумать о том, чтобы что-нибудь сказать, как она абсолютно буднично и непринуждённо проговорила: — Пойдём, мама ужинать зовёт. Вилле пойдёт с нами? — вопрос был скорее доброй насмешкой, не скрывающая за собой ни капли злости. Симон даже улыбнулся. Ох уж эти братья и сёстры — их не понять. То ссорятся до уровня апокалипсиса, то мирятся без слов за секунды. А Вильгельму мучиться с ними!.. — Я не буду ужинать, — пожал плечами Симон. На непонимающий взгляд Вилле он ему тихо сказал: — Я не хочу от тебя уходить. Тронуло — да. Безумно. До вновь родившегося трепета в груди. Всё решило — ну вряд ли. — Он пойдёт, — уверенно встрял Вилле, уже готовый выталкивать Симона с кровати. — Давай, кушать надо, тем более что ты сегодня вместо обеда просто немного перекусил в школе — я видел! — и всё. Так что иди-иди! Сказать, что Симон был в шоке, это то же самое, что и соврать, что что-то вообще было сказано. Сара, тихо хихикая, уже ушла, бросив лишь «хорошо, я поняла», а Симон всё сопротивлялся: ему было неудобно оставлять Вилле одного, и вообще… — Иди, говорю! — не унимался тот. Вот уже они оба стояли, держа друг друга за предплечья и пытаясь подвинуть уж не понятно куда. Вильгельм в этой схватке явно победил сразу же — И приятного аппетита. Я ужинал уже, не волнуйся. Тёплая, но скромная улыбка. Симон замер. Слова как-то не находились, а взгляд волнующе приковался к чужому. Ну вот — он снова случайно утонул в его глазах!.. Пару минут на раздумья. Тяжёлый вздох. С Вильгельмом спорить было бесполезно, но эта забота — она согревала изнутри. Он правда был немного голодный. Осторожный поцелуй — чтоб успокоить. Ещё один — чтоб навсегда. — Ты знал, что я тебя очень сильно люблю? Ответ был не нужен: они оба знали. Вильгельм улыбнулся самой светлой улыбкой, что была на этом свете, а глаза заискрились, будто Симон зажёг саму жизнь. На самом деле — так и было. Зажёг жизнь. Освещал дни. Проводил свет. Был светом — для него. Потому что они любили друг друга. Правда любили. Нежный короткий поцелуй в губы и ответная улыбка. Они сияли вместе. Симон, прежде чем пойти к сестре и маме, только оставил заботливое: — Я сделаю тебе сэндвич. И всё у них было хорошо.